<<
>>

Моя судьба

Итак, мы приближаемся к той идее, что повеление «соблюдать мораль» отражает этику. Самовопрошание без возможности ответить на него судьбой предполагает безграничное познание (т.

е. без ограничения, поскольку мы никогда не достигнем его границ) «внутреннего Я» и мира, в котором «внутреннее Я» хочет действовать, изменяя его, одновременно будучи устремленным к невыразимому потенциальному Бытию. Наука, социология, право, религия предлагают моему Я интегрироваться в уже существующее, унифицированное. Этика начинается с отрицания этой универсальности, задаваясь проблемой призвания, судьбы «внутреннего Я» индивидуума. Это тип обеспокоенности, который занимал умы Сократа, Макса Штирнера, Кьеркегора, Ницше, таких экзистенциалистов, как Хайдеггер и Сартр. Но эти вопросы остаются открытыми: все ответы погружают нас в науку, а мораль продолжает спрашивать: «Что делать?» — и относиться с недоверием ко всем ответам.

Символично, что эти два произведения не только недооценили в свое время, но они даже остались неизвестными для большинства современников. Они появились как реакция на гегельянский универсализм. Речь идет о творениях Макса Штирнера в Германии и Серена Кьеркегора в Дании. Первый написал только одну книгу, но понадобился целый век, чтобы воспринять ее содержание. Произведение «Единственный и его собственность» (опубликовано в 1844 г.). не было запрещено прусской цензурой. Тогдашний министр внутренних дел вынес ей следующее определение: «слишком абсурдна, чтобы быть опасной», хотя и в наши дни идеи Штирнера еще не стали легитимными. Что касается Кьеркегора, то он опубликовал свою первую работу «Или — или» в 1843 г. и умер в 1855 г., став известным в основном среди своих соотечественников (он писал на датском языке). Влияние его трудов сказалось прежде всего на немецкой теологии, а его учение стало символом движения протеста против хайдеггеризма.

696

Мир ценностей

Серен Кьеркегор

Всю свою жизнь Серен Аби Кьеркегор (1813—1855) провел' в Копенгагене, за исключением недолгого пребывания в Берлине (1842 г.), где он посещал курсы Шеллинга (Кьеркегор отзывался о нем как о пустослове).

Он мог посвятить себя писательскому труду, поскольку имел небольшое наследство, оставленное отцом, и это был материальный источник его существования. Его биограф Оленберг описывает его как сложного человека, долгое время игравшего роль светского бездельника, которого постоянно видели в кафе, в ресторанах и в театрах Копенгагена. Он был известен в своем городе, и большинство знакомых восхищались им, тогда как другие относились к нему с насмешкой. На Кьеркегора оказал глубокое влияние его отец, а также любовный роман с Региной Ольсен, на которой Кьеркегор должен был жениться. Однако он отказался от брака по причине, которую не мог объяснить (впоследствии Регина вышла замуж за высокопоставленного магистра Фрица Шлегеля), Сохранились многочисленные свидетельства относительно образа жизни Кьеркегора, о его небольшом уродстве, стеснявшем его всю жизнь (одна нога у него была короче другой, вызывая насмешки недоброжелателей). Свет горел у него всю ночь, он много писал, в том числе и в газеты, вел полемику с коренга-генской сатирической газетой, в которой был помещен двусмысленно-хвалебный отзыв на его первую книгу «Или — ИЛИ». СВОИ литературные и философские произведения, имевшие широкий публичный резонанс, Кьеркегор издавал под различными псевдонимами. Книги, посвященные религии и теологии, он печатал под своим именем. В конце жизни он вел полемику по вопросам религии, что оказало большое влияние на немецкую теологию начала XX в., в частности на Карла Барта. Произведения Кьеркегора, написанные на датском языке, вначале были известны только датчанам, не сразу оценившим значение его идей. Европейцы познакомились с его сочинениями, когда их перевели на немецкий язык. Это были работы, посвященные проблемам тоски и отчаяния.

Осенью 1855 г. Кьеркегор перенес два серьезных приступа, несколько раз терял сознание, не мог разогнуться, объясняя свой недуг «слабостью костного мозга позвоночника». Кьеркегор умер вечером 11 ноября того же года.

Уже в названии первой книги «Или — или» заложена его программа.

Произведение вызвало замешательство копенгагенской общественности, поскольку Кьеркегор защитил магистерскую диссертацию, посвященную концепции иронии Сократа, и предполагал вскоре занять кафедру философии в университете. Книга оказалась медитациями на различные аспекты «ре

697

Роже Каротини

альной жизни», что уточнялось подзаголовком «Фрагмент жизни». К изумлению датского образованного общества, Кьеркегор утверждал, что последовательность состояний и жизненных мгновений не может замыкаться в одной системе. Человеческая жизнь (как и «внутреннее Я», брошенное в мир Хайдегге-ром) не является единой, а представляет собой серию качественных скачков, определяемых выбором. «С твоими во все проникающими, быстросхватывающими мозгами, — писал он, — ты слишком поспешно рассудил о множестве научных проблем, житейских ситуаций и т. д., но ты повсюду сталкиваешься с трудностями, и я вовсе не уверен, что ты сможешь их преодолеть за один раз». Реальная жизнь последовательна в выборе индивидуальностей, а не в дедукции руководств к достижению единственного и окончательного выбора: я не хочу делать ничего, кроме как проводить эксперименты, и целостность моей жизни может быть воспринята только после моей смерти.

В своем втором произведении «Страх и трепет», опубликованном в октябре 1843 г., через восемь месяцев после выхода первого, мы находим ту же озабоченность, символически проанализированную в связи с парадоксом Авраама: как объяснить веру древнееврейского патриарха? Как он сумел сразу же, без сомнений, поднять жертвенный нож над головой Исаака и сохранить веру в обещание Бога, что он будет жить в своей стране и увековечит свой народ благодаря Исааку, которого как раз и требовалось принести в жертву? Кьеркегор решил проблему посредством своей теории «теологической суспензии» Индивидуума. Этика, которая является универсальной моралью, осуждает Авраама за его криминальное намерение, несмотря на то что оно есть воля Бога. Это осуждение проявляется в удивлении Авраама и в драматическом моменте, описанном в Библии.

Но Авраам не колеблется, как это делают герои греческой трагедии, совершая свой выбор между двумя высшими идеалами. Он не ставит на весы свои отцовские обязанности и обязанность по отношению к Богу, поскольку жертвоприношение, которое от него потребовалось, как и его отцовские обязанности, проистекает от Бога. Авраам находится в абсурдной ситуации, а тот факт, что он занес нож над головой сына, есть дело сугубо личное между Богом и им самим, следовательно, не подлежащее объяснению. Вера Авраама, по существу, оказывается

698

Мир ценностей

в парадоксе: «Индивидуум как таковой находится над общим; он оправдан перед тем, кто не ниже, а выше той категории людей, этике которых этот индивидуум подчинен, и находится в отношениях Абсолюта с Абсолютом».

Проблема морали, которую Кьеркегор рассматривает как проблему веры, посвящена только Индивидууму и может быть осмыслена и разрешена, если это возможно, только индивидуально, только им самим. Между тем можно быть индивидуумом двумя способами: перед тем как затеряться в универсальности — это случай, характерный для артиста, который пользуется настоящим моментом по своей фантазии, — и после самоизоляции, как в случае с Авраамом. В противоположность этим двум типам жизни, имеется тип, соблюдающий мораль, который предпочел этическую жизнь, примкнув к социальному закону, потерял свою индивидуальность. Разница между двумя вариантами индивидуальной жизни проиллюстрирована противопоставлением «кавалера абсолютного смирения» и «кавалера веры». Первый полагается на вечность для того, чтобы увидеть реализацию своих желаний, если повезет, он увидит удовлетворение некоторых из них в этой жизни, он воспользуется удачным моментом без просьбы об удовлетворении своего желания и воспримет без сожаления, когда этот момент пройдет. Он знает, что не все возможно в этой жизни, но он придает этой невозможности возможность, «поскольку совершил для этого отречение». «Кавалер веры» поступает наоборот. Он полностью живет в этом мире, убежденный, что только что повстречал невозможное в своей реальной жизни, в силу своего убеждения в абсурде.

Вот почему Авраам, соглашаясь принести в жертву Исаака, не смиряется: он надеется на абсурдность Божественного повеления, так как уверен, что добродетель его веры спасет Исаака.

Штирнер в своей работе открыл все универсальные «причины», которыми отягощен Единственный, то есть Индивидуум, и от которых стремится избавиться: «Что еще не должно быть Моей причиной? Прежде всего: причина удобства, затем причина Бога, причина человеческого происхождения, причина истины, причины свободы, гуманизма, юстиции, затем причина Моего народа, Моего короля, Моей родины, наконец, причина сознания и тысячи других причин, связанных с ним»...

699

Роже Каротини

Макс Штирнер

Главенство Индивидуума над этикой, безраздельно утвердившееся верой в абсурд у Кьеркегора, было провозглашено и Максом Штирнером в книге «Единственный и его собственность», которая вышла в свет в ноябре 1844 г., несколько месяцев спустя после публикации Кьеркегором «Концепции тоски».

Иоганн Каспар Шмидт (в качестве псевдонима он взял имя своего одноклассника Макса Штирнера) родился в 1806 г., умер в 1856 г. В 1826— 1828 годах Штирнер прослушал курс лекций Гегеля в Берлине. Его официальная биография до 1852 г. протекала более или менее ровно. Известно, что в 1853 г. его дважды сажали в тюрьму за долги.

Сказанное относится к Единственному — «внутреннему Я», к которому обращена мысль Макса Штирнера. Речь идет о важнейших причинах, которые заставляют «внутреннее Я» исчезнуть. К ним относятся: рабство перед лицом природы, которой наши предки поклонялись; зависимость от Бога, связанная с христианскими заповедями; повиновение государству, закону, гуманизму, закрепленному гегелевской и постгегельянской идеологией. (Исторический материализм и идеи социализма не были объектами рассмотрения Штирнера, поскольку еще не существовали, но Энгельс и Маркс сочли необходимым подвергнуть Штирнера суровой критике в «Немецкой идеологии»). Противостоянию отчуждения «внутреннего Я» посвящена первая часть книги «Единственный и его собственность», озаглавленная «Человек».

Во второй части — «внутреннее Я» Штирнер исследует «собственность», то есть Вселенную, обретенную «внутренним Я»: силы, порабощавшие Единственного, такие, как Бог, Человечество, гегелевский Абсолютный Дух, оказываются только проекциями «внутреннего Я», которые он должен использовать, а не подчиняться им. Вот, например, его анализ благоговения, предписываемого читателю Библии:

«Что Библия значит для каждого? Нисколько не больше того, чем для него является. Для того, кто ничего не делает с ней, она ничто, для того, кто использует ее как священный предмет, — она имеет ценность как символ магического средства. Для тех, кто играет с ней, например ребенок, она не значит ничего другого, как одна из игрушек, и т. д. Но христианство стремится, чтобы Библия стала всеобщим предметом, сокро

700

Мир ценностей

701

венной Книгой, или «Священным Писанием». Иначе говоря, с точки зрения христиан, Библия должна быть для других тем же, чем она является для них, и никто не должен по-другому относиться к этой книге. То есть требуется разрушение в^ех особенностей поведения, чтобы единочувствование и единомыслие утвердились как «истина», «единственная истина». Отмена моей свободы действия по отношению к Библии — это противодействие свободе как таковой и водружение на ее место принуждения. Фактически ребенок, разорвавший Библию или прижавшийся к ней ухом и пнувший ее, поскольку не услышал оттуда никаких звуков, подвергается праведному осуждению за плохое деяние «рук человеческих», как если бы священник говорил от имени Господа Бога».

Повиновения, которого требует религия, требуют от Единственного все: закон, государство, мораль. Позиция повиновения делает из нас «подчиненных», а гегельянство только утвердило эту позицию, интегрировав ее в диалектическую необходимость. Младогегельянцы, создавшие в 1842—1844 гг. группу «Свободные люди», выступали против гегельянства, используя гегелевскую диалектику. Бруно Бауэр побуждал к крайнему методу, заявляя, что прогресс мысли «критических личностей» составляет уникальную реальность для расцвета всех моральных и политических утверждений. Бауэровская критика сводилась к заявлению: «Ты являешься человеком только тогда, когда критикуешь и свободен безгранично». Штирнер иронизировал по поводу Бауэра и его «борьбы подчиненности против зависимости».

Противопоставляя все идеалы и социальные атрибуты человека как «нечто всеобщее» уникальности «внутреннего Я», Единственного, Штирнер провозглашал: «Я— критерий истины», «Только моя причина должна быть Моей причиной, и пусть говорят: проклятый эгоист, он думает только о себе», «Немыслимо и непостижимо отсутствие моего «внутреннего Я», мое отсутствие в мышлении».

Появление Штирнера и Кьеркегора было символично. Они провели в области этики революцию, аналогичную революции Декарта в метафизике. То новое, что внес Декарт: я мыслю, относясь к миру. Штирнер и Кьеркегор утверждают: Я есмь, относясь к Бытию, называемому Богом, Правом и Государством. Идеи Штирнера и Кьеркегора не были восприняты их совре

Роже Каротини

менниками, поскольку система мышления, на которую они посягнули, каждый по-своему, была очень мощной. Конечно, гегельянский тоталитаризм отступал (в Копенгагене молодые люди постоянно с уверенностью заявляли, что они превзошли Гегеля, как отмечал Кьеркегор), но другие идолы воздвигались на его место. Тоталитаризм науки (уверенной, что на ближайшее будущее ею все сказано относительно мира и человека), политический либерализм, демократические идеалы, марксистский социализм и капитализм одержали триумф. Миссия Ницше прошла легче, поскольку пришлась на эпоху, когда идолы начинали шататься. Классическая наука переживала первый кризис (кризис математики, вызванный математикой Лобачевского и аксиоматикой, кризис физики, начавшийся спустя десятилетие после наступления всеобщего застоя), подтверждая слова Ницше о ничтожестве науки. Политический либерализм и демократические идеалы распространили вовне свои противоречия, создав заново империализм. Социалистическая революция казалась все более непостижимой, а марксизм, который был только теорией, продемонстрировал свои внутренние противоречия, противопоставив себя анархистам, коммунистам и интернациональным социалистам. Капитализм поднялся не для того, чтобы стать обещанным Эльдорадо, а чтобы разразиться мировым экономическим кризисом. Только в начале 1.900 г. Штирнер был открыт (немцем Д.Г. Маскейем, автором первой его биографии) и был адаптирован анархистами как свой человек, как отец индивидуалистического анархизма (в противоположность коммунистическому анархизму Бакунина). Его также стали считать предшественником Ницше, хотя не все исследователи того времени с этим были согласны. Идеям Кьеркегора потребовалось больше времени для утверждения. Европейское признание пришло к нему в «безумные» годы после Первой мировой войны, когда мир жил в абсурде и тревоге. Кьеркегор стал признанным отцом экзистенциализма. Что до этического индивидуализма, то он претворился в эстетическом сознании. Он породил дадаизм, и ему принадлежит та заслуга, что сюрреализм принадлежит искусству. Два значительных писателя XX в. углубили учение Кьеркегора, хотя, возможно, сами не заметили этого. Это были Марсель Пруст и Джеймс Джойс.

702

Мир ценностей

Непредвиденный триумф советской революции (неожиданный, поскольку Маркс предполагал, что пролетарская революция произойдет в Англии или в Германии) затормозил индивидуализм этики. Штирнер был заслонен марксистами, Ницше, вопреки здравому смыслу, был возвращен нацизмом. Безумие 1939—1945 годов вызвало недоверие к Индивидууму, и коллективная этика, сделавшая из индивидуума частность, а не уникальность, доминировала повсюду, став новым идолом благодаря универсализации массовых технологий. Ключевым словом морали во второй половине XX в. было слово «масса»: трудовые массы, демократические массы в социалистическом мире, потребительские массы в капиталистических странах, эксплуатируемые и неимущие массы в «третьем мире». Но этот поворот к универсальности вновь создал условия для противоречий. Не было социалистического рая, не было технолого-ка-питалистического рая, и тем более не было экономического рая. Эдем может быть только моим Эдемом, но не в мистической форме сада, который возделывает вольтеровский Кандид, а в форме рефлексии по поводу моей судьбы, противопоставленной и подверженной угрозам со стороны других, ограниченной физическим миром и завершающейся сразу, как только Я ее познал через свою смерть.

<< | >>
Источник: Каратини Р. Введение в философию. — М.: Изд-во Эксмо, 2003. — 736 с. 2003

Еще по теме Моя судьба:

  1. Моя бабушка и я
  2. Моя жизнь на ферме
  3. МОЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ НА ЭКЗАМЕНЕ
  4. «МОЯ ПРЕЛЕСТЬ»: КОЛЬЦО-ФЕТИШ Элисон Мил БАНК
  5. Глава Судьба
  6. СУДЬБЫ ИСКУССТВА
  7. 24. Судьба неликвидного имущества
  8. СУДЬБА ЧЕЧЕНСКОГО ОБЩЕСТВОЗНАНИЯ
  9. Судьба Британика
  10. Судьбы аристократии
  11. СУДЬБА ВЕНЕЦИИ