<<
>>

М.Ф. Румянцева ЦИВИЛИЗАЦИОННЫЙ И ГЛОБАЛИСТСКИЙ ПОДХОДЫ К ТЕОРИИ ИСТОРИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА

Выделение в философии истории двух составляющих — субстанциальной и гносеологической — весьма условно. Дело в том, что теории исторического процесса не имманентны самому процессу, а являются способами осмысления прошлого.

Поэтому обратимся к соотношению цивилизационного и глобалистского подходов в контексте эпистемологической проблематики, и в первую очередь к историческому познанию. Для этого следует ответить по крайней мере на два вопроса: что мы познаем, когда изучаем историю: прошлое или настоящее; зачем мы познаем: чтобы объяснить прошлое и на этой основе спрогнозировать будущее или чтобы понять прошлое (либо настоящее ~ в зависимости от ответа на первый вопрос), чтобы узнать, как действовать в настоящем.

На первый вопрос ответил Гегель: «...Так как мы имеем дело лишь с идеей духа и рассматриваем во всемирной истории все лишь как его проявление, мы, обозревая прошедшее, как бы велико оно ни было, имеем дело лишь с настоящим... наличествующая настоящая форма духа заключает в себе все прежние ступени... Те моменты, которые дух, по-видимому, оставил позади себя, он содержит в себе и в своей настоящей глубине»1.

Сознавая ценность европейского, а также североамериканского эпистемологического опыта при поиске ответа на второй вопрос, обратимся к российскому наследию. В последние годы в России усилился интерес к англо-французскому эпистемологическому опыту, но традиции российской гуманитаристики иные, чем на Западе. Основания для расхождения в эпистемологии Нового времени обнаруживаются уже в оппозиции немецкой классической философии и контовского позитивизма как логического завершения развития англо-французского эмпиризма2.

Еще до выхода в свет «Курса позитивной философии» Гегель во введении к «Философии истории» показал существенные различия англо-французской и немецкой традиций изложения истории, что можно экстраполировать на гуманитарную мысль в целом.

Представляется, что русская философская мысль ближе к немецкой. На это указывают и опыт адаптации немецких философских школ на

русской почве, и системообразующая не только для русской философии, но и для всего российского миросозерцания категория «все- единства», генетически восходящая к христианскому пониманию целостности мира (а в философской традиции — к гегелевскому принципу: «Ничто единичное не обладает всей полнотой реальности»).

Широта российского мировосприятия, корни которого, несомненно, можно обнаружить в специфике роли и действия историкогеографических факторов в российской истории, воплотилась и в теоретико-познавательных позициях российской гуманитарной мысли XIX — начала XX в. Особенно ярко это проявилось в сфере гуманитарного образования, где определяющими были историко- филологическое и историко-юридическое направления. Отметим в России XIX в. распространенность историко-правовых исследований и развитие исторической школы права, основоположником которой был немецкий юрист Савиньи.

Просвещенческие иллюзии XIX в. преодолевались во Франции, с одной стороны, и в Германии и России — с другой, разными путями. Во Франции бурно развивалась позитивистская социология. Ее целью было выявление закономерностей, понимаемых как устойчивая взаимо- встречаемость явлений, с тем чтобы объяснить и прогнозировать реальность. В России наряду с этим существовало стремление к пониманию культурных, в том числе правовых, феноменов на основе исторического подхода. Последний позволял обнаружить истоки явлений и их развитие, понять культурные феномены (в отличие от позитивистского объяснения).

Различение понятий «понимание» и «объяснение» как целей познавательной деятельности имеет принципиальное значение. На рубеже XIX и XX вв. в гуманитарном знании обозначилась оппозиция номотетического и идиографического подходов. Не останавливаясь здесь на сущностных различиях номотетики и идиографии, отметим принципиально важное: если номотетика ставит задачу объяснения исторической действительности (отсюда ее прогностическая функция), то идиография преследует цель понимания культурно-исторических феноменов.

Следовательно, идиография сохраняет гуманитарный характер исторического знания. Именно поэтому на путях идиографии сейчас идет поиск выхода из кризиса «объясняющего» подхода.

Различие «объясняющего» и «понимающего» подходов имеет и глубокий этический смысл. «Объясняющий» подход и его прогностическая компонента обычно отводят человеку место составляющей в системе, действующей по «объективным законам», что снимает с личности значительную долю ответственности. Задача «понимающего» подхода —- адекватное понимание окружающей реально- сти с целью реализации свободы воли, принятия ответственных решений в частной и общественной жизни.

Как нам представляется, если продлить во времени оппозицию номотетики и идиографии и применить эти подходы к построению теории исторического процесса, то именно цивилизационный подход может рассматриваться как «понимающий», а глобалистский — как «объясняющий».

Различия подходов еще четче выявляются при обращении к сравнительным исследованиям. Системное постижение целого невозможно без компаративного анализа его составляющих. И мы не можем не согласиться с Т.Шидером, который писал, что «обращение к сравнительному исследованию представляет собой симптом, обнаруживающий волю к преодолению национальных границ также и в области истории...»3.

Если глобалистский, «объясняющий», подход в рамках компаративного исследования нацелен на выявление общего, на поиск соответствий сконструированной глобальной модели (то, что в результате такого поиска добросовестный ученый обнаруживает не только сходства, но и отличия, очень мало влияет на суть дела), то цивилизационный, «понимающий», подход нацелен на индивидуализацию, на выявление особенностей данного культурного целого.

Признавая ценность цивилизационного подхода как гуманистического, отвечающего потребностям понимания прошлого и настоящего и в связи с этим составляющего основу реализации свободы воли личности, мы вынуждены признать и давление глобалистского подхода, который, часто помимо воли исследователя, проникает в любое цивилизационное построение.

Один из простейших способов такого проникновения — через терминологию4. Наличие универсальной модели исторического процесса наиболее заметно при переводе с одного языка на другой. Например, французское etat или английское state переводится на русский язык как «государство». Хотя даже нелингвисту ясно различие в этимологии этих слов. Одно из ключевых понятий российской социальной истории — «крепостной» в английском переводе в лучшем случае является калькой, а чаще всего переводится словом slave. Можно привести и другие примеры влияния понятий, используемых в русской истории, при исследовании европейского материала. Так, в средневековой истории хорошо известно понятие «варварские правды». Из них всех собственно «правда» — только «Русская правда» Ярослава Мудрого; европейские же кодексы называются латинским словом lex, что никак не соответствует понятию «правда». Получается, что цивилизационный и глобалистский подходы различимы на уровне исторической теории. Превалирует ли глобалистский подход в сфере методологии? Попытаемся ответить на этот вопрос.

Исследователь, выстраивая модель исторического процесса («конструируя историческую реальность»), должен четко представлять, каковы характер и назначение этой модели. При компаративном ис

следовании культур принципиально выяснить, что является «контробъектом» сравнительного исследования: другая цивилизация или глобальная модель?

В результате глобалистского подхода создается модель, претендующая на универсальность. Наиболее яркий пример тому — теория общественно-экономических формаций, в которой конкретная цивилизация соотносится с имеющейся универсальной моделью. Внимание исследователя нацелено в этом случае на поиск общего, а специфические черты исследуемой цивилизации если и замечаются, то рассматриваются как второстепенные, иногда даже как досадная помеха, нарушающая чистоту модели. Достаточно вспомнить, сколь жаркие дискуссии велись, ведутся и, скорее всего, еще долго будут вестись по поводу особенностей феодализма в России.

При всей тонкости исторического анализа, выявлении специфических черт и т.д. сомнению почти никогда не подвергался сам предмет дискуссии — феодализм применительно к русской истории.

Можно ли выявить индивидуальность цивилизации без ее сравнения с иными цивилизациями? Если да, то возникает второй вопрос: можно ли при сравнении цивилизаций обойтись без универсальной модели. И каковы в этом случае критерии сравнительно-культурологического дискурса?

Прибегнем к распространенной аналогии исторического процесса и человеческой жизни. Ее использовал И.Х.-Ф.Шиллер, говоря об известных в конце XVIII столетия культурах: они «сходны с детьми различных возрастов, которые стоят вокруг взрослого и на живом примере напоминают ему, чем он сам был прежде и из чего вырос»5.

О.Конт, приводя различные доказательства открытого им «великого основного закона» развития человеческого ума, писал: «Общее изменение человеческого разума может быть теперь легко установлено весьма осязательно, хотя и косвенным путем, а именно рассматривая развитие индивидуального ума. Так как в развитии отдельной личности и целого вида отправной пункт необходимо должен быть один и тот же, то главные фазы первого должны представлять основные эпохи второго». И далее: «...По отношению к самым важнейшим понятиям каждый был теологом в детстве, метафизиком в юности и человеком позитивного ума в зрелом возрасте»6.

Наверное, самое авторитетное подтверждение плодотворности подобных аналогий находится у 3.Фрейда: «Психоаналитическое исследование с самого начала указывало на аналогии и сходства результатов его (О.Конта. — М.Р.) работ в области душевной жизни отдельного индивида с результатами исследования психологии народов». И далее следует наиболее существенный в контексте рассматриваемой проблемы момент: «В душевной жизни народов должны быть открыты... подобные же процессы и связи, какие были выявлены при помощи психоанализа у индивида...»7.

Попытаемся последовать совету Фрейда. Вильгельм Дильтей, разработавший в конце XIX в.

концепцию «описательной психологии», утверждал: «Внутреннее восприятие мы восполняем постижением других. Мы постигаем то, что внутри их. Происходит это путем духовного процесса, соответствующего заключению по аналогии. Недочеты этого процесса обусловливаются тем, что мы совершаем его лишь путем перенесения в него нашей собственной душевной жизни. Элементы чужой душевной жизни, разнящиеся от нашей собственной не только количественно или же отличающиеся от нее отсутствием чего-либо, присущего нам, безусловно, не могут быть восприняты нами. В подобном случае мы можем сказать, что сюда привходит нечто нам чуждое, но мы не в состоянии сказать, что именно»8. Идеи Дильтея были восприняты и развиты применительно к историческому познанию выдающимся русским историком и методологом А. С.Лаппо-Данилевским.

Системообразующим принципом методологии Лаппо-Данилев- ского являлось «признание чужой одушевленности». Исходя из этого, историк «конструирует... перемены в чужой психике, в сущности, недоступные эмпирическому... наблюдению»9. Но признание «чужой одушевленности» как эпистемологический принцип, подчеркивал Лаппо-Данилевский, нельзя смешивать с мнимо-эмпирическим знанием «чужого Я», поскольку историк может лишь гипотетически конструировать «чужое Я» по внешним обнаружениям его духовной жизни, по объективированным результатам его психической деятельности, т.е. по историческим источникам. Здесь историк может исходить и исходит только из собственной индивидуальности, из собственного исследовательского и жизненного опыта и использует для воспроизведения в себе «чужого Я» переживание, ассоциирование и заключение по аналогии.

А.С.Лаппо-Данилевский подчеркивал эпистемологические сложности, возникающие при «воспроизведении одушевленности» изучаемого им исторического субъекта. Исследование начинается с научного анализа элементов своей собственной душевной жизни. Историк при этом исходит из того, что его психика и психика изучаемого им субъекта различаются лишь интенсивностью составляющих ее элементов. Однако историк не может быть полностью уверен в соответствии друг другу самих комбинаций этих элементов, поэтому, исходя из анализа собственной психики, вынужден ограничиться

констатацией сходства отдельных элементов, «общих обеим одушев-

10

ленностям», а не их системам .

Лаппо-Данилевский так описывает процесс воспроизведения «чужой одушевленности» в ходе гуманитарного исследования. Историк «как бы примеряет наиболее подходящие состояния своего собственного сознания к проанализированному и систематизированному им внешнему обнаружению чужой одушевленности, подделывается под нее

и т.п.; ему приходится искусственно... ставить себя в условия, при которых он может вызвать его и т.п., хотя бы и несколько раз. Лишь после таких исследований он может перевоспроизвести в себе то именно состояние сознания, которое он считает нужным для надлежащего понимания чужих действий...»11.

Оригинальная источниковедческая концепция, разработанная

А.С.Даппо-Данилевским, предоставляет уникальные возможности для сравнительного исследования культур. Считая психологическое понимание человека основной задачей гуманитаристики, а понимание человека прошлого (и шире — индивида, под которым может пониматься как отдельный человек, так и общность людей, в предельном смысле — человечество) задачей исторической науки, ученый отвел особое место в своей системе методологии источниковедения, впервые конституируя его в качестве самостоятельной научной дисциплины со своими предметом и методом. Рассматривая предмет источниковедения как «реализованный продукт человеческой психики», он исследовал методы его интерпретации, целью которой и является понимание индивида прошлого — творца произведения культуры (исторического источника).

Методологическая концепция А.С.Лаппо-Данилевского, являясь в своей основе идиографической, рассматривает исторический факт не изолированно, а в контексте «коэкзистенциального» и «эволюционного» целого. Такой подход приводит к тому, что, отталкиваясь от современного деления наук на номотетические и идиографиче- ские, ученый синтезировал эти понятия, рассматривая их как два подхода к единому объекту истории. «С номотетической точки зрения историк изучает то, что есть общего между изменениями, с идиографической — то, что характеризует данное изменение, отличает его от других и, таким образом, придает ему индивидуальное значение в данном процессе»12. Иными словами, историк изучает преимущественно воздействие индивида на среду с идиографической точки зрения. Для объяснения этого воздействия исследователь должен учесть воздействие среды на индивидуума с номотетической точки зрения, с которой он изучает действие «среды на индивидуумов в ее уравнительном значении, т.е. в той мере, в какой она производит такие изменения в психике индивидуумов (а значит, и в их действиях, и в их продуктах), благодаря которым они делаются сходными в некоторых отношениях...»13.

Такое уравнительное, типизирующее влияние социальной среды (коллективного индивидуума) на индивидуальность, а значит, и особенности самой этой среды наиболее последовательно проявляются на уровне основной классификационной единицы источниковедения — исторического источника. Именно под влиянием унифицирующего воздействия социальной среды индивидуальные результаты реализации человеческой психики (продукты культуры) при

обретают общие черты и могут быть названы собирательно: мемуары, периодическая печать и т.д. Итак, вид исторического источника представляет формы человеческой деятельности, а совокупность последних и составляет историю общества в определенный период. Именно поэтому эволюция исторических источников может выступать как критерий в сравнительно-исторических исследованиях.

Конечно, открытия 3.Фрейда существенно обогатили наше представление о человеческой психике. И в этой части концепция Лаппо- Данилевского, считавшего, что идеал понимания «другого» через созданные им продукты культуры (исторические источники) — это понять его как самого себя, выглядит несколько устаревшей, но утверждение, что гуманитарное познание в целом и историческое познание в частности начинаются с максимальной рефлексии собственного сознания, и мысль о том, что мы можем заметить в «другом» только то, что есть в структуре нашей психики, не потеряли своей актуальности. В этом контексте публицистический призыв Марка Блока к историку «не быть только кабинетным ученым»14 наполняется вполне реальным эпистемологическим смыслом: душа ученого- гуманитария «обязана трудиться и день и ночь», без чего его возможности в понимании «другого» будут ограничены.

Таким образом, с методологической точки зрения цивилизационный подход начинается с осмысления собственной культуры, так же как у Лаппо-Данилевского гуманитарное познание начинается с рефлексии собственной психики. Цивилизационная модель, получаемая как результат такого осмысления, носит исторически конкретный характер и является основой для сопоставлений. Конечно, в этом случае вполне очевидна опасность вернуться к евроцентризму. Но это будет уже осмысленный евроцентризм, без претензий на универсальный характер данной модели исторического процесса.

Как уже говорилось, если сравнительно-историческое исследование в рамках глобалистского подхода направлено на обнаружение черт универсальной модели в конкретной исторической ситуации, то в рамках цивилизационного подхода оно нацелено на понимание специфики данной формы исторического существования. Очевидно, что в первом случае результатом такого сравнительного исследования будет доказательство «работоспособности» принятой универсальной модели, а во втором случае — более глубокое понимание прежде всего своей актуальной культуры через сопоставление с иными. И здесь мы согласимся с Клодом Леви-Стросом, который утверждал: «Эпоха Возрождения открыла в античной литературе не только забытые понятия и способы размышления — она нашла средства поставить во временную перспективу свою собственную куль- туру, сравнить собственные понятия с понятиями других времен и народов». И сделал вывод: «...Никакая часть человечества не может понять себя иначе как через понимание других народов»15.

В заключение вспомним, что Ж.-П.Сартр, признавая, что философское знание середины XX в. по-прежнему переживает «момент Маркса», что «исторический материализм предлагал единственное приемлемое объяснение истории...», писал, что «марксизм неожиданно утратил свою власть над нами; он не удовлетворял нашей потребности в понимании...»16. Излишне еще раз напоминать, что на протяжении полутора веков марксизм все еще остается наиболее мощной и последовательно разработанной глобалистской концепцией.

ПРИМЕЧАНИЯ Гегель Г.В.Ф. Лекции по философии истории. СПб., 1993, с. 125. См.: Трельч Э. Историзм и его проблемы. М., 1994, с, 719. Шидер Т. Возможности и границы сравнительных методов в исторических науках. — Философия и методология истории. Сборник статей. М., 1977, с. 143—167. На это обращал внимание, в частности, К.Поппер, когда писал, что «теории неявно содержатся в... терминологии» (Поппер К. Нищета историцизма. М., 1993, с. 167). Шиллер И.Х.-Ф. В чем состоит изучение мировой истории и какова цель этого изучения. — Шиллер И.Х.-Ф. Собрание сочинений. В 8 томах. Т. VII. Исторические работы. М.-Л., 1937, с. 600. Конт О. Курс позитивной философии. СПб., 1912, с. 3. Фрейд 3. Тотем It табу. — Фрейд 3. «Я» и «оно»: Трудьх разных лет. Кн. 1. Тбилиси, с. 195. Дилътей В. Описательная психология. СПб., 1996, с. 98. Лаппо-Данилевский Л.С. Методология истории. СПб., 1913, вып. 2, с. 308. Там же, с. 317. Там же, с. 315. Там же, с. 296. Там же, с. 320. Блок М. Апология истории, или ремесло историка. М., 1986, с. 27—28. Леви-Строс К. Три вида гуманизма. — Леви-Строс К. Первобытное мышление. М., 1994, с. 16. Сартр Ж-П. Проблемы метода. М., 1994, с. 25—26.

<< | >>
Источник: А.И.Неклесса. Глобальное сообщество : Картография постсовременного мира. 1999

Еще по теме М.Ф. Румянцева ЦИВИЛИЗАЦИОННЫЙ И ГЛОБАЛИСТСКИЙ ПОДХОДЫ К ТЕОРИИ ИСТОРИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА:

  1. ГЛАВА 1 СТАДИАЛЬНОСТЬ, ПОЛИВАРИАНТНОСТЬ И ЦИВИЛИЗАЦИОННАЯ ДИСКРЕТНОСТЬ ВСЕМИРНО-ИСТОРИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА
  2. 3. Формационный и цивилизационный подходы к изучению общества
  3. Глобалистика и цивилизационный подход
  4. Основные подходы к трактовке понятий «цивилизация» и «цивилизационная структура современного мира»
  5. Глава 10 Формационный и цивилизационный подходы к периодизации истории
  6. Цивилизационно-глобалистический подход к осмыслению развития современной мировой экономики
  7. Раздел 9. Место XX в. во всемирно-историческом процессе. Новый уровень исторического синтеза. Глобальная история.
  8. ГЛАВА 8 ГЛОБАЛЬНО- ЦИВИЛИЗАЦИОННЫЕ ПРОЦЕССЫ И ПЛАНЕТАРНОЕ СОЗНАНИЕ
  9. 1.3. Общие подходы в теории управления
  10. 5.6. Главные принципы, подходы и постулаты интегральной теории нации
  11. 7.1. Сущность эффективности социальной работы и исторический подход к ее определению
  12. ПОДХОДЫ С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ТЕОРИИ РАЦИОНАЛЬНОГО ДЕЙСТВИЯ
  13. Этапы исторического процесса
  14. Глава 1. ИСТОРИЧЕСКАЯ ЭВОЛЮЦИЯ ТЕОРИИ И ПРАКТИКИ СОЦИАЛЬНОГО АУДИТА
  15. Глава 2 ИСТОРИЧЕСКИЕ И СОВРЕМЕННЫЕ ТЕОРИИ НАЦИОНАЛЬНО-ЭТНИЧЕСКИХ ОБЩНОСТЕЙ
  16. Цивилизация как дискретная единица исторического процесса
  17. Стадии исторического процесса