<<
>>

Порог Нового мира

...Ощущение возможной реальности следует ставить выше ощущения реальных возможностей.

Роберт Музиль

На пороге третьего тысячелетия хрупким и утопичным стал выглядеть результат долгого эксперимента по созданию идеальной среды будущего века, свободной от господства оболочки над сутью, от многоликой власти мифа и ритуала, каждый раз по-своему погружавших человека в неотрадиционалистскую архаику.

Процесс секуляризации, этой своеобразной дистилляции падшего человека, по выражению голландского теолога К.-А. ван Пёрсена12, «сначала от религиозного, а затем от метафизического контроля над его разумом и языком», непосредственное обращение личности к реальности века сего и его разнообразным дарам (saeculum, понимаемое как «здесь и сейчас») вместо чаемого «совершеннолетия человечества» (Дитрих Бонхёффер)13 привели к повторной фатализации истории, открыв простор могучим мифам (архетипам) древности. Под закатными лучами солнца Просвещения, в сумеречном мире XX в. личность и общество, выведенные из волшебного леса традиционного мира в «страну разрушенных символов» (Пауль Тиллих), стремительно преображались в уплощенного, управляемого индивида на Западе и тоталитарные социальные конструкции на Востоке.

Та полнота ответственности, которая была взята на себя человеком, его попытка, очистив дух от традиционалистских наслоений, пробудиться от грез самому и демистифицировать окружающий мир, живя в нем «так, как если бы Бога не было», со временем заметно трансформировали регистр испытаний: от привычного оппонирования традиционным религиям и двоеверию к противостоянию многочисленным соблазнам свободы. Секуляризация в конечном счете ведет мир к такому состоянию, когда раскрывается истинная суть каждого человека. Иначе говоря, эпилог истории — ситуация, когда снимается всякое подавление законом и благодати, и порока14.

Слишком многое, однако, становится возможным в мире освобожденного Прометея, причем новое рабство имеет шансы стать «хуже прежнего», ибо от тысячелетних оков оказывается избавленным падшее существо.

Мощь лишенного внешних и внутренних пут холодного, рационального творчества (рациональность которого, впрочем, подчас сомнительна, будучи по-своему близка псевдорассудочности безумия) теперь все чаще используется для воплощения темных грез о полноте власти над миром, об изощренном контроле и глумлении над личностью, о технически оснащенном насилии15... В результате стремление к совершенной свободе в XX в. обернулось/>на практике уплощением человека, суррогатом массовой культуры, реализацией «кошмара конвейера», поставленной на поток деструкцией, высокотехнологичными войнами, сюрреалистически рациональным бытом концлагерей (прямых и метафоричных), многомиллионными гекатомбами, наконец, туманным предчувствием универсального стеснения свободы, явленным в зыбком, многоликом образе глобальной антиутопии16.

Тоталитаризм, в сущности, не есть та или иная конкретная идеология, а особый на нее отклик, стремление перемолоть уникальность человеческой личности ради приближения некоего социального горизонта. Отмечая в качестве одного из достоинств ушедшего века крушение одиозных тоталитарных конструкций, мы, связав их (быть может, и опрометчиво) лишь с определенным классом политических систем, как-то забываем, что именно это столетие есть историческое время их появления, и закрываем глаза на то, что тоталитарные режимы по самой своей сути перворожденные уродцы-мутанты социального творчества эпохи Постмодерна.

Сейчас, на финише opus magnum истории разгорается заря «шестого дня творения». Воссозданный из суетливого «царства необходимости» homo sapiens познает могущество своей свободы, расколдовав мир и изгнав из него прежних идолов. Цивилизация также продемонстрировала способность если и не стереть нужду с лица планеты, то по крайней мере обеспечить людям серьезную, действенную защиту. Однако развитие событий, кажется, пошло по совсем иному, чем представлялось еще сравнительно недавно, руслу.

Русло же истории, очерченное некогда бл. Августином, пересыхает. Поток времени, утрачивая обретенный им в прошлом универсализм, вновь дробится на множащиеся ручьи и заводи автономных, провинциальных, групповых, клановых смыслов.

Неоархаизация социума вкупе с деградацией культурного контекста стали набирать темпы за считанные десятилетия: буквально на наших глазах совершаются стремительная эмансипация греха и десекуляризация природы и общества, происходит возрождение своеобразного неоязычества на Западе и развитие квазифундаментализма на Востоке17. Наконец, суммарный опыт последнего столетия поставил на повестку дня, причем вполне в практической плоскости, быть может самый трагический вопрос истории: сможет ли человек сохранить личность, находясь в нечеловеческих условиях предельной свободы греха, и если нет, то как это скажется на его природе и всем будущем мироустройстве?

Логика отношений внутри нарождающегося постсовременного универсума (Post-Modern World) уже сейчас заметно отличается от организационных начал уходящего мира. Поствестфальская система международных отношений декларирует, с одной стороны, верхов

ный суверенитет человеческой личности, главенство прав человека над национальным суверенитетом. Демократическая формула организации общества признается теперь интегральной и неотъемлемой частью международной системы безопасности. С другой стороны, в международно-правовом космосе все чаще проявляются тенденции, при реализации которых позиция защиты прав человека служит лишь своеобразной дымовой завесой и эффективным инструментом. Иначе говоря, из декларированной гуманистической иерархии смыслов проистекают порой земные коллизии, в которых проступают черты совсем иной, быть может менее внятной, но от этого отнюдь не менее действенной иерархии.

Вектор подобной мутации отчетливо, словно в лабораторной реторте, проявился в ходе Балканского кризиса, равно как и в ситуациях, сложившихся вокруг Ирака, Ирана, Северной Кореи, Ливии или Восточного Тимора. Становится очевидным, что события эти носят не случайный, а структурный, типологический характер. Практические начала нового строя обнаруживаются как в фактическом расширении номенклатуры субъектов международных отношений (неправительственные и межправительственные международные организации, крупные социальные и религиозные организации, ТНК и ТНБ, другие транснациональные центры влияния), так и в закреплении их неравенства при формировании новой конфигурации этих связей18.

Ключевой постулат поствестфальской системы — избирательная легитимность, что уже само по себе предполагает наличие властной элиты, санкционирующей легитимность, а также особой группы стран с ограниченным суверенитетом. Следует упомянуть и тенденцию диффузии эффективной власти, проявившуюся, в частности, в феномене «обанкротившихся государств», расширении пространства мирового андеграунда19.

Другой важный элемент этой системы — появление в XX в. феномена международных регулирующих органов (МРО): сначала в виде Лиги Наций, а затем — Организации Объединенных Наций. Конструкция данных органов предполагала делегирование им отдельных элементов национальной власти, прежде всего в сфере безопасности. К концу XX столетия, однако, возникает уже новое поколение международных регулирующих органов, элитарных, а не эгалитарных. Отметим в этой связи фактическое вытеснение ООН механизмом совещаний «большой семерки» в качестве ведущего института Нового мира или, скажем, такой аморфной региональной организации с широким членством, как ОБСЕ, гораздо более действенной и эксклюзивной по составу организацией Североатлантического договора. Параллельно растет влияние специализированных международных экономических организаций (МВФ, МБ, ВТО и Др.), при этом снижается роль голосования по формуле «одна страна — один голос»

при распространении косвенных, консенсусных форм принятия решений.

Активно формируется поствестфальская международно-правовая парадигма, закрепляющая в общественном сознании и в пространстве международных отношений «новый обычай» в качестве специфической нормы своеобразного протоправа. Его характерные черты — нечеткость законодательной базы, превалирование властной политической инициативы над юридически закрепленными полномочиями и сложившимися формами поведения государств на международной арене (важность этого фактора усиливается значением прецедента в англосаксонской правовой культуре), неформальный характер ряда влиятельных организаций, анонимность и принципиальная непубличность значительной части принимаемых ими решений и т.п.

Новацией последнего времени в контексте господства норм международного права над национальным законодательством является выстраиваемая практика судебного преследования со стороны международных и иностранных органов правосудия отставных и даже действующих глав государств, а также иных лиц, занимающих высокие государственные посты. Кроме того, множатся попытки национальных судебных органов принимать решения, обязательные для исполнения иностранными государствами и международными организациями20. В Новом мире судебная власть со временем может занять совершенно особое положение, плавно трансформировавшись (в отличие от национальных ветвей — исполнительной и законодательной) во власть транснациональную. Что же касается экономического космоса, то его характер, пожалуй, кратко может быть определен следующей формулой: то произведено, что продано, то капитал, что котируется на рынке, а бытие определяется правом на кредит; неосвоенной пока что остается лишь завершающая логический круг теза: тот не человек, кто не налогоплательщик.

<< | >>
Источник: А.И.Неклесса. Глобальное сообщество : Картография постсовременного мира. 1999

Еще по теме Порог Нового мира:

  1. Часть 3. Рождение нового мира. Культура Средневековья
  2. Асинхронность развития в пределах Макрохристианского мира Нового времени
  3. Порог влияния и усредняющие тенденции
  4. Гренландско-Исландско-Фарерский порог
  5. АЛЕКСЕИ КСЕНДЗЮК. ПОРОГИ СНОВИДЕНИИ, 2005
  6. в За порог неведомого
  7. 5. ФИЛОСОФИЯ НА ПОРОГЕ XX СТОЛЕТИЯ
  8. На пороге российской этнпспциплпгии
  9. ГЛАВА 27 На пороге XX века
  10. 9.4.3. Факторный анализ изменения порога рентабельности и запаса финансовой устойчивости организации
  11. 9.21. Почему в 60—80-е гг. СССР оказался на пороге кризиса?
  12. 9.4.2. Способы определения порога рентабельности и запаса финансовой устойчивости организации