<<
>>

Глобальная трансформация

Процессы, разворачивающиеся в настоящее время на планете, вряд ли можно назвать однозначными, тем более легко прочитывающимися. Социальные, политические, экономические мутации образуют новые смысловые конструкции, структура которых в каждом отдельном случае вроде бы ясна, но общий смысл — темен, а механизм действия нередко обескураживает.

Осмысление алгоритма глобальной трансформации в его различных проявлениях является в настоящее время едва ли не основным интеллектуальным занятием гуманитарного научного сообщества.

На рубеже нового тысячелетия, этого пока невнятного Tertium Quid современной цивилизации, о контурах новой цивилизации, о механике драматичных изменений, о своем видении будущего сочли

необходимым высказаться многие из исследователей социальной перспективы: О.Тоффлер и Дж.Несбит, Дж.Гэлбрайт и И.Валлерс- тайн, З.Бжезинский и Г.Киссинджер, А.Турен и Н.Хомски, А.Туроу и А.Этциони, М.Кастельс и Э.Люттвак, С.Хантингтон и Ф.Фукуяма, П.Дракер и Э.Гидденс1. Среди дискуссионных проблем современности оказались такие ключевые феномены, как глобализация, социальный постмодерн, новый мировой порядок, «сетевое сообщество», хозяйственная трансформация, интенсивное развитие информационной экономики (или, как ее стали определять, knowledge-based economy), наконец, специфической генезис «новой экономики» в США. В последние годы, кроме того, публикуется значительное число работ как об Азиатско-тихоокеанском регионе, о становлении на просторах Восточной и Юго-Восточной Азии комплементарного пространства индустриальной цивилизации — Нового Востока, так и о нарастающей дисперсии власти, различных проявлениях асоци- альности, о росте влияния деструктивных, террористических организаций и расширении зыбких границ трансконтинентального архипелага Глубокого Юга2.

Современная цивилизация подвергается универсальной трансформации и в ряде своих жизненно важных проявлений демонстрирует черты новой исторической эпохи.

Вот, пожалуй, главный итог, «сухой остаток» новизны от многочисленных дискуссий XX в. В последнее десятилетие ушедшего столетия чаще, чем прежде, можно было услышать о неприглядных, теневых сторонах Нового мира. В разительном контрасте с оптимистичными схемами global village 60—80-х годов звучали рассуждения о наступлении периода глобальной смуты (З.Бжезинский), о грядущем столкновении цивилизаций (С.Хантингтон), об угрозе планетарного хаоса (К.Санторо), о движении общества к новому тоталитаризму (Иоанн Павел II), о конце либерализма (И.Валлерстайн), об угрозе демократии со стороны не ограниченной в своем «беспределе» рыночной стихии (Дж.Сорос), о поражении цивилизации и пришествии нового варварства3... В ряде исследований проявилась весьма критичная оценка процесса глобализации, указывающая на его как минимум неоднозначность4. Заметно чаще звучит тема деконструкции, связанной с глобализацией массовой мифологии, которая по-своему затмевала драматичные реалии возникающего мира, сковывала процесс его осмысления. Лишь с недавних пор стало осмысляться различие между глобализацией как тенденцией, определяемой мощью цивилизации, ее способностью эффективно проецировать себя в планетарном масштабе, и глобализмом как определенным цивилизационным стандартом, мировоззрением, имеющим свои теневые стороны и порождающим собственную антитезу — идеологию и движение антиглобализма.

К началу XXI в. на планете отчетливо проступили контуры ее мо- нополярной геометрии. «Окончание тысячелетия совпадает с перио

дом, когда преимущество Америки превратилось в доминирование, — констатировал Г. Киссинджер. — Никогда прежде ни одна страна не достигала такого преобладающего положения в мире и в столь многих областях деятельности, начиная от производства вооружений до предпринимательской активности, от технологических достижений до массовой культуры»5. А С.Бергер, помощник по национальной безопасности 42-го президента США Уильяма Клинтона, выступая в Национальном клубе печати с докладом «Американское лидерство в XXI веке», закончил речь следующими словами: «Америка достигла такого уровня, когда по своей силе и процветанию мы не имеем себе равных.

Это очень хорошая позиция для вступления в новую эру»6.

«Кто равен мне в мире сем?» На пороге третьего тысячелетия перед Соединенными Штатами Америки, ставшими глобальной державой, моделью Нового Рима в постсовременной Ойкумене, раскрылись волнующие перспективы. Однако лидерство США все чаще связывается с экономическим и военным превосходством и все реже с превосходством культурным и моральным. Г.Киссинджер в процитированной выше статье (опубликованной, кстати, под характерным названием «Наше близорукое видение мира») отмечает, что американское общество «в результате окончания холодной войны испытало искушение навязать миру в одностороннем порядке свои предпочтения без учета реакции других народов либо иных долгосрочных издержек данного курса»7. Критике, в частности, подвергались наметившееся расхождение между политической риторикой и повседневной практикой американской администрации, ее неспособность плавно и гармонично трансформировать декларируемые принципы правления в общепринятые нормы поведения; появились сомнения и в отношении способности США удержать мировую ситуацию от сползания к хаотизации и последующему коллапсу.

Действительно, построение универсального сообщества, основанного на началах свободы личности, демократии и гуманизма, на постулатах научного и культурного прогресса, на идее вселенского содружества национальных организмов, на повсеместном распространении модели индустриальной экономики, к началу нового века оказалось под вопросом. Напротив, происходит размывание структур гражданского общества, самого секулярного мироощущения, демократических принципов и процедур, все чаще используемых как камуфляж для совсем не демократической политики. «Не будет преувеличением утверждение, что в наиболее сознательных кругах западного общества начинает ощущаться чувство исторической тревоги и, возможно, даже пессимизма, — описывает создавшееся положение З.Бжезинский. — Эта неуверенность усиливается получившим широкое распространение разочарованием последствиями окончания „холодной войны“.

Вместо нового мирового порядка, постро

енного на консенсусе и гармонии, явления, которые, казалось бы, принадлежали прошлому, внезапно стали будущим»8. В провозглашенной Америкой «Национальной стратегии для нового столетия» прямо констатировалось, что баланс безопасности в мире динамичен и неустойчив, поскольку подвержен угрозам, опасный потенциал которых «имеет тенденцию к росту».

В самих Соединенных Штатах в начале нового века также обозначились определенные негативные тенденции в обществе и экономике, появились симптомы дисгармонии, спада. Да и социально- политическое обустройство планеты при помощи одних только финансово-правовых технологий стало выглядеть все менее вероятным. Мир ощутил вновь учащающийся пульс перемен, приближение некоего исторического момента истины. В этих условиях американская элита и администрация Дж.Буша-младшего, судя по ряду признаков, пришли к выводу о необходимости активных действий на опережение негативных сценариев развития событий.

* * -к

Утверждающийся на планете порядок все отчетливее проявляет себя как порядок экономический — Pax Oeconomicana. Становление глобальной экономики — торжество мировой революции нового века. Однако появление этого глобального субъекта не привело к удалению с поля прежних игроков. Возникла эклектичная реальность, более сложная и порой парадоксальная в своих проявлениях, сочетающая характерные черты обеих структур. При этом происходит существенный сдвиг в привычных способах проекции власти.

Экономика меняет свое содержание, ей тесно в рамках прежних смысловых конструкций. Она начинает проявлять себя не только как способ хозяйствования, но и как доминирующая система управления обществом, как политика и даже идеология наступающей эпохи, становясь, по сути, новой властной системой координат. В результате привычные геополитические ориентиры уступают место геоэко- номическим реалиям нового космоса9. Силовые маневры эпохи практически уже не связаны ни с завоеванием территорий, ни даже с прямым подчинением экономического пространства противника.

Они скорее нацелены на навязывание окружению своей политической воли и видения будущего, на установление и поддержание желаемой топологии мирохозяйственных связей, на достижение стратегических горизонтов, определяемых закономерностями геоэконо- мической конкуренции и масштабного управления рисками, на упрочение либо подрыв той или иной системы социально-экономических ориентаций.

Столкновение форм и стилей хозяйствования, соперничество основных центров мирового развития, социальные и финансовые кол

лизии, непростые взаимоотношения между региональными сообществами — все эти драматичные игры нашего времени сопровождаются утверждением и одновременно реконфигурацией системы глобальной безопасности. Использование военной силы в этом контексте все чаще сводится к «диффузным войнам» — рамочной и превентивной демонстрации воли к ее применению, впечатляющих технических возможностей, точечных, но мощных ударов, нежели к полномасштабной и долговременной реализации более привычной логики боевой мощи. Параллельно на просторах планеты разворачиваются нешуточные, хотя подчас невидимые обывателю сквозь голубой кристалл СМИ, геоэкономические войны, в ходе которых складываются очертания новой реальности, иного мироустройства.

К началу нового тысячелетия два взаимосвязанных явления заметно изменили облик мировой экономики. Во-первых, у нее появилась метаэкономическая оболочка, надстройка над микро- и макроэкономическими процессами в виде глобальной метаэкономики со своими специфическими законами и реалиями. Во-вторых, сменился ее центральный вектор, связанный с открывшейся возможностью масштабного перераспределения мирового дохода на основе сложноподчиненной геоэкономической конструкции, которая в перспективе должна увенчаться короной общемировой налоговой системы. В мире прочерчивается универсальный социальный горизонт, чье имя — тотальный рынок. Высветились такие феномены, как мировая резервная валюта — алхимический кредит последней инстанции; глобальный долг, процентные выплаты по которому служат источником новых займов; последовательная приватизация прибыли вкупе с социализацией издержек; свобода движения капиталов и параллельно — препоны на путях перемещения низкоквалифицированных трудовых ресурсов; экспорт сверхэксплуатации и манипулирование рынком; управление рисками и хорошо темперированная хаотиза- ция; универсальная коммерциализация жизни и максимизация доходов без учета состояния социальной среды и хозяйственной емкости биосферы.

Стремление к господству над природой (после впечатляющего инновационного прорыва последних веков) уступает место изощренному управлению людьми — системной оптимизации ранее обретенного знания, эффективному использованию его плодов, инвентаризации глобального имущества, составлению глобального каталога ценностей и объектов. Последовательно формируется мирохозяйственная среда, в которой производство нерыночного объекта (не-товара) становится процессом эфемерным и маргинальным. Новая сервисная экономика высокопрофессиональных услуг, цифровая экономика и экономика знаний резко раздвигают экономический горизонт, начавший сужаться в мире «пределов роста» природозатратной экономики. В отличие от нее экономика инновацион

на я способна заметно снижать значение подобных ограничений, а информационная — их практически не имеет. Происходит миниатюризация и оптимизация промышленных механизмов, уменьшается их потребность в энергоносителях, ряд современных отраслей производства носят выраженный невещественный характер. Кроме того, инновационный творческий «дар» (от слова «даром») в отличие от сырьевых и биосферных ресурсов возобновляем и неисчерпаем.

Между тем в постиндустриальной экономике возникают собственные непростые проблемы. Здесь фактически столкнулись две тенденции: одна, связанная с развитием информационных и финансово-правовых технологий, процессом каталогизации человеческого универсума, становлением системы глобального управления; и другая, основу которой составляет получение нового знания о мире и человеке. Трансформация предметного поля современной инновационной экономики в значительной мере связана с впечатляющим развитием социальных, финансовых, правовых, информационных и других «мягких», социогуманитарных технологий. Однако креативная «сырьевая составляющая» этого экономического пространства — индустрия идей, импакт-факторов, семантических системообразующих концептов — в ряде случаев с трудом осознается как актуальная экономическая реальность.

Человек-творец — видимая основа постиндустриальной экономики. В странах нового, технологического сообщества наиболее эффективным видом капиталовложений оказываются инвестиции не в информатику, а в «человеческий капитал». Реально функционирующая экономика объединяет достижения двух сфер — информационной и инновационной (хотя с заметным креном в сторону первой), снижая роль, маргинализируя значение таких, казалось бы, основополагающих институтов, как основные фонды и даже издержки производства. Одновременно в ее недрах вызревает драматичный конфликт между управленческой элитой и производителями нового знания, своего рода новый классовый рубеж XXI столетия.

Управленческая, административная коллизия тесно связана с институтом гигантских ТНК и ТНБ. Эти организмы, обладая колоссальной мощью и контролируя мировое экономическое пространство, совместными усилиями выстраивают сложноподчиненную конструкцию глобальной хозяйственной сферы. Достаточно сказать, что в списке 100 крупнейших экономик мира (понимаемых как национальные и транснациональные организмы) 51 позицию занимают ТНК. В рамках генеральной линии своей деятельности они не столько создают новый продукт, наделенный теми или иными потребительскими свойствами, сколько формируют долгосрочную «колею» организованной, олигополизированной торговли (подчас в виде макродиад, парного дублирования производства). Имеет место так

же субъективация стоимости, произвольное оперирование издержками производства, их подчинение маркетинговой стратегии, активная торговля брэндом («продается товар, покупается — брэнд») и интеллектуальной собственностью, сброс рисков на мелкие и средние предприятия через систему аутсорсинга и т.п.

Альтернативный тренд проявляется в росте численности и качественном развитии разнообразных венчурных средних, мелких и микропредприятий. Его специфика состоит в том, что центром тяжести предприятий новой экономики постепенно становятся не основные фонды и даже не управленческий ресурс, а непосредственно хорошо организованная информация и «человеческий капитал» и все чаще — некоторое критическое число творческих личностей, от наличия или отсутствия которых порой зависит судьба самых мощных организаций. Но основную альтернативу прежним управленческим кодам представляют, пожалуй, сети, основной организационный принцип высокоразвитой, автономной, персонализированной среды действия.

Сеть — это стратегическая кооперация, приспособленная скорее для координации действий субъектов, нежели для управления объектами. Иначе говоря, здесь естественно сосуществуют достаточно различные тренды в рамках определенного семантического интеграла. Распространение подобных организаций и нарастающее усиление их влияния — магистральная тенденция наших дней. По потенциалу управленческих кодов, по эффективности процедур эти социальные и экономические организмы выше привычных форм организационной культуры. Подобный тип лучше приспособлен к динамичному, турбулентному состоянию среды, где вместо непрерывной функции реализуются цепочки дискретных проектов в некотором общем контексте. «Сетевая культура» расцветает именно на разломах, в момент кризиса или взлета. Проектная логика способна в этих непростых условиях минимизировать влияние долгосрочных, инерционных алгоритмов действия и связанных с ними принципиальных ошибок. Кроме того, сетевая организация, будучи принципиально абюрократичной, способна к чудесному качеству — преадаптации, т.е. может схватывать на лету ту или иную тенденцию и готовить результат, для которого пока нет массового потребителя.

Оба тренда, однако, не существуют в хозяйственной реальности как автономные и открыто противостоящие друг другу. Скорее это две стратегические установки, нередко реализованные в недрах единых хозяйственных организмов, правда, в заметно различных пропорциях. Отражается данная дихотомия также в перманентной конкуренции (диалоге) двух типов деятельности — управленческой и креативной — на всех уровнях экономического космоса. Ученый, привыкший оперировать специальными терминами, сказал бы, что вся эта реальность голографична, и был бы прав.

Все более заметное воздействие на судьбы экономики и цивилизации оказывает энергичная и призрачная финансовая неоэкономика — этот интернациональный Квази-Север новых мировых пространств. Его генезис теснейшим образом связан с утверждением в XX в. идеологии кредитного замысла, распространением транснациональных схем координации и управления хозяйством, глобализацией деятельности банковского сообщества, появлением феномена офшорных зон и огромных массивов «беспризорных» денег (евродолларов ) и в конечном счете с рождением нового поколения экономических игр — масштабных финансовых технологий, реализованных в ходе «информационной революции.

Новое информационное пространство позволило эффективно объединить разноликий мир в единое целое, осуществлять глобальный мониторинг экономической деятельности, контроль и управление ею. При этом интенсивно развивавшаяся отрасль информационно-коммуникационных услуг быстро превратилась в самостоятельный сегмент мирового хозяйства, часть постиндустриальной сферы, которая растет едва ли не самыми бурными темпами. Действительно, если привычные виды промышленного производства, имеющие дело с материальными объектами, оказались в жестких «пределах роста», то горизонты виртуальной реальности стали своего рода дальним рубежом цивилизации, вполне свободным от подобных ограничений. Финансовая неоэкономика — это одновременно и жизненная субстанция, и действенный символ современного прочтения глобализации. Здесь сошлись воедино экономическая интеграция, тотальная информатизация и транснациональная коммуникация. Здесь же отчетливее всего проявился сам дух нового универсализма, заменивший проект мирового гражданского общества идеей глобального планирования и тотального контроля за распределением ресурсов.

Практическое становление неоэкономики тесно связано с фатальным кризисом бреттон-вудской системы, проявившимся в начале 70-х годов и вполне совпавшим с логикой информационной революции, что, в частности имело следствием виртуализацию денег, рост всего семейства финансовых инструментов. В результате мир финансов практически стал автономным космосом, утратив прямую зависимость от физической реальности (что нашло свое выражение в отказе от рудиментов золотого стандарта, т.е. самого принципа материального обеспечения совокупной денежной массы). Пороговым событием, пожалуй, явилось изменение статуса фактической мировой резервной валюты — доллара. В 1971 — 1973 гг. США отказались от золотого обеспечения своей валюты. Перестал действовать, хотя и усеченный после 1934 г. (существовавший только для других стран), принцип обмена американских бумажных денег на золото10.

Новая экономическая реальность оказалась необычайно эффективной в условиях технологизации, компьютеризации и либерализации валютно-финансовой деятельности, раскрепощенной как в национальных границах, так и особенно на просторах транснационального мира. Быстрое развитие микропроцессорной техники, цифровых технологий, телекоммуникаций создавало единую виртуальную среду, способную координировать события и действия в масштабе планеты, причем в режиме реального времени, оперативно производить многообразные платежи и расчеты и мгновенно перемещать их результаты по электронной сети, стимулируя рост новой глобальной субкультуры — финансовой цивилизации. К концу прошлого века на планете сформировалось вполне автономное «номинальное» поле разнообразных валютно-финансовых операций, нередко расходящихся на практике с интересами человечества, потребностями и нуждами реальной экономики, ее возможностями, объемом. Более того — подвергающих дальнейшее развитие общества, а возможно, и само его существование достаточно серьезной опасности.

За последние десятилетия в мире было разыграно несколько стратегических валютных и финансовых комбинаций, последовательно поднимавших ставки в этом глобальном казино. Один за другим возникали многоходовые, долгосрочные сюжеты: распространения мировой резервной валюты, обеспечивающей источник перманентного кредита (евродоллары); масштабной игры с нефтедолларами, превратившей ресурсы «третьего мира» в плоть и кровь глобальной кредитно-финансовой системы; аккумулирования совокупного глобального долга, последующей его реструктуризации и перехода финансового сообщества к косвенному управлению такими макроэкономическими объектами, как национальная экономика развивающихся стран, что, в частности, позволило отодвинуть далеко в будущее сценарий резкого скачка цен на природные ресурсы. В результате вместо взлета цен на полезные ископаемые к концу XX столетия разразился настоящий сырьевой бум.

Технология масштабной экономической игры выглядела приблизительно следующим образом. В начале 70-х годов, произошло радикальное изменение цены на нефть, выраженной в новых, реформированных долларах, которое привело к настоящему взрыву на кредитном рынке. Кредит стал общедоступным, даже избыточным. Началась яростная конкурентная борьба за клиентуру, процентные ставки серьезно понизились (а в условиях инфляции порой становились отрицательными), т.е. финансовые ресурсы на глазах превращались в скоропортящийся товар. В результате возник своего рода финансовый клондайк. В числе ведущих потребителей избыточных средств оказались многие развивающиеся страны, в том числе недавно обретшие независимость. При этом проценты по кредитам, как правило, погашались за счет новых займов, банки имели устойчивый до

ход, а экономика процветала в условиях низких учетных ставок и массированных капиталовложений. Однако подобное благополучие зиждилось на весьма непрочном фундаменте. Именно тогда в результате коллективных усилий различных сторон в мире сформировалась основа перманентного глобального долга.

К началу 80-х годов ситуация драматичным образом изменилась. На новом этапе повышения цен на нефть виток инфляции потребовал принятия уже достаточно жестких мер, в том числе увеличения процентных ставок. Кроме того, к этому времени сами нефтедобывающие страны увязли в трясине многочисленных, нередко весьма дорогостоящих и амбициозных проектов. В странах же Севера были оперативно задействованы финансово-экономические механизмы, позволявшие перераспределять избыточную геосферную ренту в свою пользу. И наконец на роль крупнейшего заемщика стали претендовать Соединенные Штаты Америки, столкнувшиеся в силу ряда обстоятельств с устойчивым ростом государственных расходов и бюджетного дефицита. Оскудение кредитного рынка быстро создало проблему выплат по ранее взятым долговым обязательствам, множество развивающихся стран стали погружаться в дурную бесконечность «потерянного десятилетия», в результате чего еще более ужесточалась политика банковского сообщества, оказавшегося перед угрозой глобального финансового краха. Первой его ласточкой стал долговой кризис 1982 г.

Спасением явился переход банковских учреждений к коллективным действиям. (Не случайно рождение в том же году влиятельных организаций кредиторов— Парижского и Лондонского клубов.) Во главе новой комплексной стратегии оказались международные экономические организации: Международный валютный фонд и Мировой банк, созданные в рамках бреттон-вудской системы для других целей, но обретшие второе дыхание, вовремя оценив открывшиеся перспективы. Основой кредитно-финансовой политики стала методичная реструктуризация задолженности стран-заемщиков, санация их финансового положения, сокращение бюджетного дефицита, а также структурная перестройка экономик, сопряженная с широкой приватизацией, максимальной либерализацией цен и внешней торговли, ведущая к росту экспорта, а соответственно и валютной выручки, необходимой для расчетов с кредиторами. В итоге мировая финансовая система устояла, однако глобальная экономика приобрела качественно иной облик.

При анализе стратегии адаптации периферийных экономик к глобальному рынку — программ структурной перестройки и финансовой стабилизации — обращают на себя внимание следующие обстоятельства.

Во-первых, в отличие от прежних рецептов догоняющего развития алгоритмы структурной перестройки были нацелены на создание

жизнеспособной геоэкономической модели перераспределения мирового дохода. Имеет эта модель и весьма серьезные социальные следствия, связанные со сжатием внутреннего потребления в стра- нах-должниках (и его перераспределением в пользу внешнего мира), ибо радикальное уменьшение бюджетных расходов, конечно же, влияет на положение широких слоев населения.

Во-вторых, стабилизируя состояние финансовой среды и стимулируя ее развитие (формируя платежеспособный спрос на финансовые ресурсы и услуги), данный пакет реформ призван решить также другую стратегическую задачу — обеспечить долгосрочную встро- енность (adjustment) Юга в систему североцентричного глобального рынка в качестве его ресурсно-сырьевой составляющей, выводя ситуацию пресловутых «ножниц цен» на качественно новый уровень.

Таким образом, органичное в русле рассматриваемых реформ снижение либо полная отмена экспортных пошлин помимо стабилизации долговой проблемы (или, правильнее сказать, перевода этой долгосрочной проблемы на хорошо обустроенную колею, уходящую в бесконечность) формирует благоприятный торговый климат для стран—импортеров сырьевых продуктов. Тем самым, по сути, стимулируется сырьевой бум: изобилие дешевых ресурсов в силу естественного в подобных условиях падения цен, а распределение прибыли становится доходным занятием структур, контролирующих международные торговые операции. При этом у стран-потребителей остаются рычаги для изменения в свою пользу схемы распределения гео- сферной ренты — за счет введения высоких импортных тарифов (под предлогом антидемпинговых процедур) либо в форме особого налогообложения первичной обработки дешевого сырья у себя в стране (как бы выравнивая конечную цену продукта по высокой внутренней планке). А также и в форме потребления фактически бесплатных экологических ресурсов ввиду отсутствия глобального рыночного механизма в этой сфере.

И еще одно обстоятельство надо бы отметить. В самой аксиоматике данной концепции реформ, в сущности, было заложено некое фундаментальное противоречие между стимулированием развития рыночной среды, национального частного сектора и внерыночным характером действий международных организаций, фактором их целенаправленного, устойчивого влияния на процесс принятия решений в странах-реципиентах. В результате, несмотря на декларируемые цели, фактический контроль за социально-экономической деятельностью зачастую переходил не столько к местному частному сектору, сколько к иностранным донорам и международным организациям, формируя контекст своеобразного, североцентричного «макроколониализма».

Кризис индустриального мира потребовал не только воплощения оптимизационных и паллиативных схем по его преодолению. Одновременно открылись шлюзы, сдерживавшие развитие откровенно спекулятивных тенденций. Быстрыми темпами стала расти хищническая квазиэкономика, паразитирующая на новых реалиях и имеющая мало общего с конструктивным духом хозяйственной практики Нового времени.

Создается впечатление, что в мире происходит постепенное, но постоянное, последовательное вытеснение идеологии честного труда альтернативной ей идеологией финансового успеха. Деморализация экономических отношений — явление весьма тревожное, влекущее за собой массу серьезных последствий. Еще Аристотель рассматривал экономику как часть более широкого текста политики и этики. По самой своей сути, она не есть некая универсальная технология, действенная на все времена и для всех народов, но, хотя это и не всегда очевидно, весьма специфичный феномен культуры. Не исключено, что тотально аморальная экономика в длительной перспективе попросту невозможна. Помимо уже рассмотренных доводов приведем еще один, быть может не самый главный, но на сегодняшний день активно обсуждаемый аргумент. Так, разрушение привычного контекста экономических операций, кризис самой атмосферы доверия, вытеснение морали правом, утверждение сугубо формальных, а то и прямо математизированных условий экономической деятельности в конечном счете приводит к экспоненциальному росту необходимости их перманентной юридической фиксации, что скачкообразно увеличивает количество конфликтных ситуаций на различных уровнях атомизированного общества. Иными словами, происходит резкое возрастание затрат и подрывается сложившаяся система взаимоотношений. Утрата же доверия к стабильности самого контекста экономических операций (зачастую связанная не столько с реальной ситуацией, сколько с ее конъюнктурной интерпретацией, т.е. с общественной психологией), в свою очередь, проявляется как в экономических, так и в социальных потрясениях11.

Глобализация финансовой деятельности при относительной слабости институциональной и правовой базы в масштабе планеты, отсутствии соответствующих регулирующих органов позволяет действенно преодолевать ряд законодательных ограничений и норм, существовавших в пределах национальных границ. При этом на карте мира появляются как бы условные государства — терминалы транснациональных организмов, наподобие офшорных зон, чье истинное предназначение — реализация разнообразных схем лукавой экономической практики, включая асоциальные и криминальные комбинации. В наметившемся расщеплении социальных и финансово-

экономических целей общества можно усмотреть определенную и торическую преемственность от времен Великой депрессии, реал! зовавшей массовое уничтожение продуктов хозяйственной деятел: ности человека ради достижения финансовой выгоды и проложи! шей путь для еще более внушительного вида поставленной на поте «экономики деструкции» — индустрии высокотехнологичных, прlt; мышленно- и ресурсоемких войн XX в.

На пороге нового столетия уже сама кризисность мира становитс одним из парадоксальных источников дохода. Выражается это разрастании комплексной экономики управления рисками — хедж* ровании, опционах, фьючерсах, появлении инновационных фор страхования, реализации схоластичных, но хорошо продуманны схем валютно-финансовых спекуляций и интервенций, развитии ф* нансовой математики, целенаправленной организации и даже пр* мом провоцировании финансово-экономических турбулентности Пример тому — колоссальный по объему рынок вторичных ценны бумаг (производных финансовых инструментов), который в н€ сколько раз превышает совокупный валовой продукт всех стран, связи с чем беспокойство проявляет, в частности, американская кс миссия по стандартизации финансовой отчетности, пытающаяс хоть как-то рационализировать этот неустойчивый сегмент финан сового рынка12. В результате в мировой экономике, параллельн двум столь значимым для нее реалиям мировой резервной валют] и глобального долга, кажется, сформировался третий, самостоя тельный и внушительный феномен глобального риска. Заоднlt; прорисовываются другие впечатляющие перспективы; например столкновения различных финансовых инструментов и валют борьбе за многомерное Lebensraum геоэкономических континен тов и электронных сетей — специфическое жизненное простран ство XXI в.

Все это постепенно лишает деньги прежнего содержания (и в ка ком-то смысле реального наполнения), превращая их в средств* управления и род особой, энергичной, подчас агрессивной информа ции. В настоящее время ежегодный объем мировых финансовы: трансакций оценивается астрономической суммой порядка полу квадриллиона долларов, что создает ситуацию кредитного риска i глобальном масштабе. Поток операций на валютно-финансовы: рынках в десятки раз превосходит реальные потребности финанси рования международной торговли, их ежедневный объем примерж соответствует совокупным валютным резервам всех национальные банков13. Еще в 1997 г. базирующийся в Базеле Банк международны) расчетов (Bank of International Settelments, BIS) опубликовал от чет, в котором констатировал реальный характер угрозы срыва ми ровой банковской системы, ее постепенного выхода за пределы дей ственного контроля и профессионального прогноза. Аналогичные

опасения с 1998 г. периодически высказывал и глава Федеральной резервной системы США Алан Гринспен, допускавший вероятность «системных нарушений (высокотехнологичной финансовой системы. — Я.Н.), превосходящих нашу способность понимания или возможности эффективного ответа».

Финансовый «кубик Рубика» постепенно объединяет сюжеты мировой валюты, глобального долга и управления рисками в единый взаимосвязанный комплекс. Теоретически можно представить контуры еще одного вида глобальной игры — контролируемой деструкции или организованного хаоса, — логически завершающей утверждение на планете особой, одновременно иерархичной и турбулентной социально-экономической и политической среды, далеко отстоящей от идеалов мирового гражданского общества. Суть механизма — возможность организации и использования кризисных ситуаций с целью повышения контроля над динамикой тех или иных процессов, изменения логики реализации прав собственности и пропорций архитектуры геоэкономических пространств. Иначе говоря, успех данной стратегии создает условия для перманентного внешнего управления самыми разнообразными экономическими массивами, а в перспективе и всей социальной средой. Клиентам, оказавшимся в сложном положении, предлагается универсальный свод правил, своего рода кодекс должника, предполагающий выполнение ряда обязательных базовых условий для получения помощи по целенаправленному выводу из кризиса. Например, функционирование национальных денежных систем на основе внешней валюты; определение квот и траектории заимствований финансовых ресурсов (что укрепляет положение мировой резервной валюты); установление жесткой взаимосвязи объемов национального бюджета, экспортной выручки, уровня внутреннего потребления и внешних выплат (продлевающих жизнь глобальной долговой экономике); осуществление обязательного страхования финансовых и национальных рисков (расширяющих поле управления рисками); проведение заранее оговоренной социальной политики и т.п.

В своей инволюции модель расширенного воспроизводства как экономическая парадигма Нового времени уже прошла несколько нисходящих ступеней. Вначале был соблазн сверхдоходов, получаемых за счет эксплуатации иных регионов и видов деятельности, искусно поставленных в подчиненное положение (вспомним «ножницы цен»). Данный процесс, в свою очередь, стал источником дополнительных ресурсов, питательной средой для различного рода финансовых операторов и развития соответствующих технологий, приведших к утверждению своеобразной постиндустриальной надстройки над привычной хозяйственной деятельностью. Метаморфоза денежной сферы в необъятный виртуальный континент способствовала также развитию изощренных финансово-правовых технологий:

по форме — более-менее легальных операций и инициатив, а по сути — действий, все отчетливее расходящихся с нуждами реальной экономики, разрушающих ее смысловое поле, паразитирующих на результатах конструктивной деятельности человека.

Дошло дело и до откровенно спекулятивных, целенаправленных атак и акций, имеющих целью получение дополнительной прибыли без производства реальной стоимости (поскольку организация спроса носила «квазистоимостный», провокационный характер), как не создают ее кражи или азартные игры, хотя и они способны перераспределять материальные ценности и приносить доход. А ведь речь идет об играх, основанных не на слепой случайности, а на акциях организуемых и управляемых, т.е. в определенном смысле — шулерских.

Следующий этап — смещение финансовых практик в серую, трудно контролируемую зону сомнительных операций, использующих разночтения в законодательствах различных территорий или общее несовершенство правовой базы, с трудом и не всегда охотно поспевающей за стремительным разрастанием семейства финансовых инструментов. Тут порой происходит фактическое смыкание полулегальных спекулятивных комбинаций с прямо криминальными действиями, слипание «горячих» денег и денег «грязных». Проявляется также (в качестве самостоятельного вида квазиэкономической активности) такой род хозяйственного вампиризма, как прямая деконструкция цивилизации, инволюционное расхищение ее плодов, наиболее подходящее название для которого, пожалуй, «трофейная экономика». Завершающим логическим звеном в этой цепочке становится общий хаос, но хаос управляемый и направляемый.

Некогда Новое время, освобождаясь от заскорузлой психологии собирания богатств, формировало энергичную экономику, преображавшую, перестраивавшую мир, превращавшую сокровища в действенный капитал. И вот теперь капитал постепенно умаляет свою производственную составляющую, вновь трансформируясь в квазизолото финансово-информационных потоков. В подобной механике мира цели социального развития оказываются в какой-то момент полностью подчиненными корыстным и конъюнктурным интересам финансовой олигархии.

Нынешняя трансформация хозяйственной деятельности не только освобождает скованного виртуального джинна, но одновременно пестует неокриминального Голема, стремительно растущего и набирающего вес. В последние годы происходит заметное умножение сфер человеческой практики и рост числа территорий, прямо пораженных криминальной и террористической активностью, сливающихся в единый феномен деструктивной квазиэкономики — более чем специфической хозяйственной сферы, уже сейчас ворочающей сотнями миллиардов долларов и подчиняющейся качественно иным,

нежели легальная экономика, фундаментальным законам (фактически производя ущерб, т.е. «отрицательную стоимость»)13. Эффект от разрастания, усложнения, диверсификации подобного параэко- номического базиса постепенно сказывается и на Большом Социуме, подрывая его конструктивный характер, вызывая моральные и материальные деформации, а в перспективе ведя к перерождению общества.

В результате развития этих тенденций все труднее избавиться от впечатления, что утро нового века постепенно заслоняет отбрасываемая из будущего тень «второй великой депрессии», но на этот раз глобальной и, что более важно, выходящей за рамки собственно экономических неурядиц.

<< | >>
Источник: А.И.Неклесса. Глобальное сообщество : Картография постсовременного мира. 1999

Еще по теме Глобальная трансформация:

  1. Ю. Н. ПАХОМОВ. Ю. В. ПАВЛЕНКО. ЦИВИЛИЗАЦИОННАЯ СТРУКТУРА СОВРЕМЕННОГО МИРА Том I ГЛОБАЛЬНЫЕ ТРАНСФОРМАЦИИ СОВРЕМЕННОСТИ, 2006
  2. ТРАНСФОРМАЦИЯ
  3. 2.3. Факторы трансформации современной российской экономики
  4. ЗАКЛЮЧЕНИЕ: О ТРАНСФОРМАЦИИ ПОНЯТИЯ
  5. Концепция трансформации в социальных науках
  6. ТРАНСФОРМАЦИЯ - ХОЛОДИНАМИЧЕСКОЕ ИЗМЕНЕНИЕ
  7. Информационно-технологическая революция и ее роль в трансформации мировой экономики
  8. III.«Проблема одновременности»: тройная трансформация
  9. Трансформация общества
  10. Социальная трансформация
  11. Трансформация феодализма
  12. ТРАНСФОРМАЦИЯ И ГАРМОНИЯ
  13. V. ИССЛЕДОВАНИЕ ТРАНСФОРМАЦИИ
  14. § 1. Трансформация доверия в российском/советском обществе
  15. 1. Воззрения буржуазного правоведения на «трансформацию» собственности