<<
>>

Ребенок, женщина, половозрастная структура. Масштабы прироста населения

Уясним вначале представления современников о том, какой тип рождаемости и какой тип отношения к детям следует считать идеальным, «предустановленным свыше» и какой — обычным, расхожим.

Начиная с официозно-церковных взглядов, напомним, что по ним рождение потомства представлялось важнейшим (или даже единственным) оправдапием брачного союза. Какое бы то ни было регулирование этого процесса в семье абсолютно исключалось: различные церковные установления пестрят соответствующими предписаниями73.

Однако сам факт, что эти предписания многократно повторяются, побуждает думать, что паства знала средства такого регулирования, включая и способы предупреждения зачатия, и способы прерывания беременности. И те и другие, видимо, находили применение на практике, иначе трудно было бы понять, почему исповедникам предписывалось не только интересоваться подобными прегрешениями как таковыми, но и дифференцировать санкции к совершающим их — то ли из-за невозможности прокормить ребенка, то ли по неразумию, то ли с целью скрыть «блуд» 74. Поучительно и изменение строгости церковной эпи- тимьи: до XI в. за использование контрацептивов полагалось пожизненное отлучение, в начале XI в. оно было заменено десятилетним покаянием, на рубеже XII—XIII вв. срок такого покаяния сокращается до трех лет 75. Не отражало ли такое смягчение наказаний косвенного признания церковью невозможности справиться с проступками такого рода?..

Единственная форма регламентации супружеских отношений, которую признавали церковные ортодоксы, касалась установления периодов, запретных для брачного соития. Со времепи ран-, пего средневековья эти периоды охватывали не только осповные религиозные праздники (пасху, троицу, рождество и др.), воскресные дни, среду, пятницу, субботу, но и периоды регул, значительную часть срока беременности и кормления. При строгом соблюдении всех этих запретов для соития ежегодно оставалось лишь несколько десятков дней (в среднем 5—6 дней в месяц) 7в.

Хотя это и могло уменьшить брачную плодовитость, она, по расчетам Ж.

Фландрена, могла, несмотря на указанные запреты, теоретически достигать чрезвычайно высокого уровня (до 0,75— 0,5 на одпу женщину в год) 77. Одпако как раз в XI—XII вв. церковная регламентация супружеских отношений смягчается. Руководства для исповедников, известные для этих столетий, предписывают более краткие сроки воздержания в период праздников; почти исчезают запреты соития в субботу, среду и пятницу 78. Поэтому связывать с церковной регламентацией какое бы то ни было реальное ограничение рождаемости в XI—XIII вв. не приходится7*. Более того, сохраняющиеся в XI—XIII вв. меры по регулированию супружеских отношений в период беременности и кормления новорожденного, если бы они соблюдались, объективно способствовали улучшению условий деторождения и выхаживания младенцев.

Такое же значение имели и церковные предписания о повышенной ответственности родителей за сохранение жизни малолетних детей80. В основе подобных предписаний лежали, однако, пе столько заботы церкви о детях как таковых, сколько ве- роучптельные мотивы, имевшие целью укоренить общее представление о неприкосновенности каждого «божьего создания».

«Чрезмерпая» привязанность родителей к детям, наоборот, осуждалась церковными ортодоксами. Авторы XII—XIII вв. порицают ее с еще большей настойчивостью, чем это делалось и IX в., видя в ней ущерб всепоглощающей любви к Богу, и даже источник различных прегрешений. «Дети приносят зло,— писал в конце XII в. реннский епископ Этьеп Фужер, обращаясь к простолюдинам.— Так как их надо кормить и одевать, родители становятся скупыми, решаются на обман, забывают о Боге» 8‘. Хотя хорошо иметь детей, особенно когда они понятливы и знающи, говорит Фужер в другом месте, обращаясь к знатным, «противно смотреть» на матерей и отцов, которые доходят до безумия, целуя и обнимая своих отпрысков, и которые готовы ради них воровать и грабить, брать в долг и вабывать о его возврате. «Имеющие детей-наследников скопидомствуют... не имеющие же подают бедным... Графиня Гайрефорт...

у которой все дети умерли, возпосила за это Богу молитвы...» 82

Обычность подобных пассажей у церковных моралистов и проповедников XII—XIII вв. делает понятным пейоративную тональность их высказываний о детях вообще. Когда дети маленькие, читаем у светского автора середины XIII в., обращающегося к горожанам, они не дают родителям спать ночью, а днем надоедают тем, что необходимо постоянно заботиться об их кормлении; когда они подрастут, они носятся по улицам и приходится все время следить, чтобы они не попали под лошадь или

повозку; когда они становятся взрослыми, то требуют от родителей богатого наследства и, кроме того, приходится расплачиваться за их долги в тавернах83. Еще резче пишет о детях Филипп Новарский: «Малые дети грязны и надоедливы, когда же они подрастают — они становятся такими шалопаями и капризулями, что забота о них — не в коня корм...» Вместо того чтобы следовать божественным примерам, «они уподобляются бессловесным тварям — диким оленям, неразумпым птицам и живут как животные». Неудивительно, что «очень многие (trop grand quantit6) дети — скверные, гадкие, с дурными наклонностями — неожиданно заболевают и умирают84.

Обилие критических оценок детства у средневековых писателей XII—XIII вв. побудило ряд современных медиевистов поддерживать одно время известную концепцию Ф. Ариеса об относительной неразвитости в средние века родительских чувств к детям 8\ Некоторые исследователи заговорили даже об общей нелюбви и презрении к ним в это время8в. Если бы такая нелюбовь (или тем более презрение) действительно были характерны для отношения к детям в то время, это не могло бы не наложить сильнейший отпечаток как на условия их существования, так и на возможность выживания для многих из них.

Касаясь этого вопроса, отметим, что анализ текстов подтверждает уже сложившуюся в медиевистике последних лет тенденцию отказаться от распространения точки зрения Ариеса на рассматриваемый период средневековья8Т. Людям того времепи отнюдь не была чужда пи материнская, ни отцовская любовь.

Мы специально процитировали выше из числа «антидетских» высказываний церковных ортодоксов те, в которых заметнее разрыв между богословским назиданием и действительностью. Как мы видели, епископ Фужер открыто признает существование матерей и отцов, «до безумия» любящих своих детей. Родительскую любовь и заботу о детях признают и другие авторы XII—XIII вв. Согласно Бомапуару, случается, что дети до такой степепи пенавидят мачеху, что их совместное проживание становится невозможным. Если в этой непависти повинна сама мачеха, отцу детей следует куртуазно предложить жепс «любить и почитать (aint — в некоторых рукописях: aide, aime — et honeint) пасынков»; во всяком случае отец не должрп соглашаться тта удаление детей из своего дома, памятуя, что они и так уже с потерей родной матери утратили материнскую любовь (amour) п что его собственная любовь к детям (l’araour qu’il a vers ses enfants) не должна пропадать втуне88. Признает Бомануар и родительские чувства к незаконнорожденным детям. Он, в частности, оправдывает передачу им по наследству не только движимости или благоприобретенной недвижимости, но даже доли родового

имущества8®. Это тем более показательно, что в конце XIII в., когда писал Бомапуар, социальный статус незаконнорожденных в целом ухудшился90.

Еще более, чем высказывания Бомануара, впечатляют некоторые житийные сцены. Вот как описывается купание св. Идой Лувенской являвшегося к ней маленького Иисуса: посаженный в таз с теплой водой, младенец, «как все разыгравшиеся дети, хлопал обеими ручонками по воде и, как это свойственно младенцам, вертелся, плескался и брызгался, забрызгав все вокруг еще до того, как его успели помыть... Когда же купанье окончилось, Ида посадила его, обернутого в полотно, на колени и играла с ним пежно, словно мать». Хотя в данном случае речь идет о дитяти Иисусе, очевидно, что вся сцена списана агиографом с натуры и что сам он нисколько по сомневался в естественности и обычности материнской любви91. Такая любовь распространялась отнюдь не только на малышей: прощаясь с сыном, отправляющимся на поиски своей возлюбленной, мать принца Флуара «успевает его сто раз поцеловать.

Биенье в грудь, потоки слез и пряди вырванных волос — вот горьких проводов картина... Король в слезах...» ®2. «Безумную» любовь к детям матерей, отцов, дедов и бабок констатирует и Филипп Новарский, отличавшийся, как отмечалось, суровой оценкой детского «несовершенства». Несмотря на детские капризы и шалости, пишет этот автор, «любовь (l’amor) к детям со стороны тех, кто их воспитывает, особенно со стороны отца и матери, деда и бабки изо дня в день лишь растет и крепнет (croist et anforce toz jors)»93. Из-за бед, которые, по мнению Филиппа, может натворить эта слепая любовь, он считает оправданным называть ее «смертной ненавистью»: «Когда отец и мать готовы слепо выполнять любое желание своего чада, они, сами того не желая, воспитывают из детей гордецов, богохульников, воров и даже убийц...» 94 Не ме- пее горячи родительские чувства и в крестьянской среде: ради спасения умирающего ребенка крестьянка готова на «грех»; отец умершего младенца в «слезах» заявляет, что потерял вместе с сыном «все, что имел» (ego perdidi omnia que habebam morto filii mei) 9S.

В общем можно смело утверждать, что не только материнская, но и отцовская лтобовь к детям в XII—XIII вв. представляла непреложный факт96.

Острота родительских эмоций не была в XII—XIII вв. неким изолированным феноменом. В ней оправданно видеть одно из проявлений общей социально-культурной перестройки, в ходе которой обострился интерес ко всем сферам внутренней жизпи человека. Среди мотивов человеческих поступков выросла роль душевных импульсов97. Естественно, что родительские эмоции

могли теперь чаще модифицировать поведение матерей и отцов по отношению к детям.

Не с этим ли, в частности, связано уменьшение числа брошенных детей, отличающее XII—XIII вв. от предшествующего времени м? Случайно ли к этим же столетиям относится обилие находимых при раскопках детских игрушек — глиняных кукол, свинцовой игрушечной посуды? Археологические данные подтверждают также использование с XII—XIII вв. специальных детских люлек, отводивших от малышей угрозу быть придушенными в родительской постели ".

Изменение отношения к детям побуждало к раздумьям над особенностями детского поведения, над возрастными различиями в детской среде. В свое время Ф. Ариес отрицал интерес к вопросам такого рода на протяжении большей части средневековья. По его мнению, перелом в социально-культурном осмыслении детства и главных возрастных стадий, разделявших ребепка и взрослого, намечается на Западе лишь в XIV в., с началом «индустриализации», а завершается только в XVIII в., с крахом всего «старого порядка» 10°. Эта точка зрения была принята рядом исследователей, полагавших, например, что «детства как такового» средневековое сознание XI—XIII вв. осмыслить не смогло ш. Ребенок воспринимался тогда лишь как «малепький взрослый», отличавшийся от «больших» лишь размерами. Соответственно детское поведение воспринималось как необъяснимое, непредсказуемое, даже нечестивое.

Имеющиеся в пашем распоряжении материалы позволяют несколько скорректировать эти утверждения. Так, в трактате Филиппа Новарского (середина XIII в.) констатируется, что младенцам свойственны три вида специфического «попимания» (que- noissance) и «естественной любви» (amor naturel). Это, во-первых, любовь к матери (или кормилице), которая кормит его грудью, во-вторых, любовь к тем, кто с ним играет, нянчится, ласкает и «переносит» с места на место, и, в-третьих, к тем, кто его содержит и охраняет ,02. Определяемое этими чувствами поведение младенца приобретает свое собственное обоснование. Что же касается ребенка, вышедшего из младенчества, то его действия выступают в трактате Филиппа как закономерный результат воспитания, которое дают ему отец с матерыо. Дурные наклонности детей — следствие попустительства родителей и особенно их неуемной любви. Между тем одно из основных «божественных» требований к воспитанию ребенка — умереппбсть и в ласках и в наказаниях103. Довольно четко формулирует Филипп и основные цели воспитания. Помимо укоренения в благочестии, воспитание должно обеспечивать обучение детей «ремеслу» родителей — будь то рыцарское дело или хотя бы ремесло

галантерейщика (aguillier). Именно в этом смысле детство — «фундамент жизни», а благонамеренность и «соразмерность» воспитания в детстве определяют все *°\

Сходным образом связывал поведение ребенка с особенностями его воспитания Рамон Лулий. Он, в частности, призывал к умеренности в кормлении детей в богатых семьях, советовал «не кутать» детей, не допускать чрезмерности в ласках, но и предостерегал против суровости, вынуждавшей детей плакать, так как это «вредно сказывается на их умственном здоровье» *°\ «Что природа потеряет на детях богатых,— писал Рамон Лулий,— она приобретет на детях бедных» 106. В целом же и Рамой Лулий, и Филипп Новарский исходили объективно из представления о детстве как о периоде активного формирования человека, в каковом родительское воспитание имеет решающее значение. Тем самым поведение ребенка получало свое закономерное объяснение.

Одновременно с этим новым подходом к сути детства писатели XIII в. песколько по-иному, чем их предшественники, перио- дизируют детство и переход от него к зрелости. Так, Филипп Новарский, помимо традиционного со времен Исидора Севильского выделения младенчества и раннего детства (до 7 лет), в течение которого ребенок требует тщательного надзора (из-за особой подверженности «шалопайству», опасности упасть, попасть в огонь или в воду 107), четко обозначает еще два возрастных рубежа. Первый из них — 10 лет, когда дети уже могут «различать добро и зло» и несут ответственность за своп поступки 108. Второй различен для лиц мужского и женского пола. Это возрасг вступления в брак. Как уже отмечалось, для девушек Филипп считает таким возрастом 14 лет, для юношей — 20 лет.

Еще детальнее определяет возрастные грани взросления Бомануар. Совпадая с Филиппом Новарским в признании гранью раннего детства 7 лет, он солидарен с ним и в оценке 10-летнего возраста как рубежа судебной ответственности *09. При этом Бомануар уточняет, что с 10 лет начинается ответственность за особо тяжкие преступления, например за убийство. Более широкая правоспособность предоставляется с 12-летнего возраста,gt; когда разрешается приносить судебную клятву, выступать гарантом в сделках купли—продажи и залога ио. Те же 12 лет для девушек, полных 15 лет для юношей считал Бомануар рубежом совершеннолетия и полной правоспособности 1И. Примерно в том же возрасте — в 14 лет — считал подростков правомочными приносить судебную клятву Ален Лильский “2. Сходным образом — в 13—15 лет — определяется переход от подросткового возраста к взрослости — в латинских рассказах о «чудесах», в старофранцузских воспитательных трактатах11 \ в материалах о времени

посвящения в рыцари114; в песнях трубадуров подростки признавались «взрослыми» уже в 12 летш. Еще раньше завершались детство и отрочество в крестьянской среде. Хотя возраст юридической ответственности наступал вдесь, почти как и для рыцарских отпрысков, в 12 лет116, к участию в труде дети крестьян привлекались еще за 3—4 года до этого или даже раньше (см. § 2).

Как видим, вопреки Ф. Ариесу, который считал типичным для большей части средневековья «слияние воедино» детства, отрочества и юности 117, во Франции уже на рубеже XII—XIII вв. процесс взросления разграничивается на несколько разных стадий. Наиболее дробны они в господствующем классе. Здесь, помимо младенчества и раннего детства, выделяются, во-первых, 10-летний рубеж — начало судебной дееспособности и одновременно конец собственно детства и переход в подростковый возраст; во-вторых, 12-летний рубеж — предоставление более широкой правоспособности, а также начало участия в ратных делах юношей и возраст брака и совершеннолетия для девушек; в-треть- их, 15 лет — совершеннолетие юношей и конец подросткового периода в целом118. Этот прогресс в осмыслении стадий взросления детей был связан, как уже отмечалось, с рядом социокультурных процессов (в том числе с ростом интереса к взаимоотношениям между родителями и детьми, с углублением родительских эмоций и т. п.). Однако на нем могли сказаться и демографические факторы, в частности увеличение роли детей в обществе. В какой мере выросла в эти столетия доля детей? Что лежало в основе такого роста?

Обращаясь к этим проблемам и начиная с изменения численности детей, остановимся прежде всего на тех данных, которые можно почерпнуть из просопографических материалов. Как из вестно, до нас дошло довольно много французских анналов и хроник.

Так, сохранились анналы и хроники, исходящие из Шампани, Нормандии, Бретани, Анжу, Артуа, Фландрии, Аквитании, Бургундии, Лангедока и др. В каждом из таких произведений фигурируют десятки и сотни персонажей, причем не только мифических или же живших в отдаленные времена, о которых хронист не мог иметь никакого конкретного представления, по и вполне реальных, известных хронисту лично или через третьих лиц, или — на худой конец — описанных непосредственными предшественниками составителя хроники. Говоря об этих людях, хронист нередко упоминает их детей, жен, родителей, внуков, других ближайших родственников. Сведения такого рода могли, конечпо, быть сколь угодно неполны, но сознательные искажения здесь не слишком вероятны. В связи с этим каждая хрони

ка, каждые анналы оказываются прямо-таки неисчерпаемым кладезем просопографических материалов.

Чтобы показать, какие возможности открывает их изучение, мы проанализировали известную нормандскую хронику Ордери- ка Виталия «Historia Ecclesiatica»и9-120. Составленная в начале XII в., она, как известно, затрагивает самые разные исторические сюжеты, в том числе и очень далекие от истории Франции. В то же время в ней очень много материала о конкретных участниках событий, происходивших в самой Франции в течение трех-четырех последних десятилетий XI и первых десятилетий XII в. Для просопографического анализа были привлечены все действующие в хронике лица, за исключением клириков (о незаконных детях которых ортодоксальный Ордерик, естественно, не сообщал) и королей (чьи семьи отличались обычно от других по своей структуре). Жены и родители описаны Ордериком далеко не у всех. Делать из подобных умолчаний какие бы то ни было выводы, разумеется, нельзя:              хронист мог просто не иметь

сведений о семейном положении ряда своих персонажей или же не имел повода на нем останавливаться. Мы обследуем состав семей лишь тех лиц, о которых хронист сообщает прямые данные. Так, в кн. 3—12 (т. И—VI) упомяпуто 296 отцов семейств («шателенов», «графов», «вице-графов», «вассалов», «рыцарей» и т. п.), имеющих детей. В составе этих семей, помимо главы семьи и его детей (сыновей и дочерей), могли быть названы жепы, отцы и матери главы семьи и другие родичи. Всего в этих 296 семьях упомяпуто более 1000 человек (табл. 3.1).

Возможность неполноты описания и этих семей очевидна. Никаких суждений об их реальной численности вынести, естественно, нельзя. Перед нами явно запиженпые дапные о числе детей и других родственников. С уверенностью можно говорить лишь об одном: число членов семей не могло быть меньшим, чем указано в хронике. Соответственно, по имеющимся даппым, правомерно определить лишь наименьший предел детности (точнее, «продуктивности брака»). При этом будут учтены далеко не все родившиеся в той или иной семье дети, но лишь дожившие до такого возраста, в котором они могли попасть в поле зрения хрописта, т. е. подросткового (10—15 лет) или более старшего. Иными словами, наш просопографический анализ способен выявить только выживших детей, и то не всех. По этим данным можно приблизительно оценить лишь мипимальное соотношение двух следующих друг за другом поколений — отцов и детей. Но именно такой минимальный уровень естественного прироста представляет для нас наибольшую познавательную ценность, так как позволяет избежать опасности преувеличить интенсивность демографического подъема.

Таблица S.l

Соотношение детей и взрослых в аристократической среде (по данным €Церковной истории» Ордерика Виталия)

Упомянуто в томе

Дет

У них

В том числе имеют

Расчетная оценка общей численности

ных

отцов

сыно

вей

доче

рей

более 3 детей

более 4 детей

взрослых

детей

II

50

118

23

9

4

150

236

III

85

166

32

22

7

255

332

IV

80

110

41

8

5

240

220

V

36

57

12

4

1

108

114

VI

45

62

30

6

5

135

124

Во всех томах

296

513

138

49

22

888

1026

Как известно, в демографии принято соизмерять поколения по числу матерей и дочерей, непосредственно обеспечивающих воспроизводство населения. В нашем случае это оказывается невозможным. По обстоятельствам, связанным со спецификой социального статуса женщины, в хрониках вообще и в «Церковной истории» Ордерика в частности число упоминаемых хронистом отцов и матерей, а также сыновей и дочерей несоизмеримо. Например, на 284 сына в тексте II и III томов названо лишь 55 дочерей (соотношение 5:1); такое же соотношение числа взрослых женщин с числом мужчин. В наших расчетах придется поэтому отправляться от числа детных отцов (всего 296) и числа их сыновей (всего 513).

Общее число выживших детей — и сыновей и дочерей — определим по удвоенному числу взрослых сыновей — 1026 (см. табл. 3.1). В действительности общее число детей в воспроизводимой Ордериком совокупности детных семей было выше данной цифры, так как нам известны не все взрослые сыновья, а также потому, что, хотя число новорожденных мальчиков обычно превосходит число новорожденных девочек, со временем число лиц мужского пола из-за повышенной смертности заметно сокращается. Заниженность численности детей соответствует принятой нами установке на выявление заведомо заниженного соотношения двух следующих друг за другом поколений.

При оценке родительского поколения, по данным Ордерика Виталия, мы имеем возможность исходить лишь из числа детных отцов. При всей недостаточности этого показателя он обладает немалой познавательной ценностью, если ограничиться выявлением минимального прироста и соответственно удовлетвориться

исчислением ваведомо завышенной оценки родительского поколения. Покажем это на конкретном подсчете.

Отправляясь от числа детных отцов, нетрудно установить численность отцов и матерей в семьях, имеющих детей. Она равна удвоенному числу детных отцов — 592. Эта цифра, вероятно, несколько завышена, так как далеко не все фигурирующие у Ор- дерика семьи, имеющие детей, были полными. Для определения общей численности родительского поколения к числу отцов и матерей, имеющих детей, следует приплюсовать тех родителей, кто остался без потомства — то ли вследствие бесплодия, то ли вследствие смерти всех отпрысков. Оценим суммарную численность двух этих категорий с тенденцией к ее завышению в 30% от численности отцов и матерей в детных семьях (178 человек). Включим далее в состав родительского поколения холостяков (и в том числе клириков и монахов). Несмотря на выявленный выше высокий уровень общей брачности (с учетом существования разных форм супружеского союза), оценим долю холостого населения в 20% от числа отцов и матерей, сохранивших детей (118 человек). Таким образом, общая доля бездетных оценивается в 50% от числа взрослых в детных семьях. Мы допускаем, следовательно, что в среде аристократии каждый третий не имел потомства. Вряд ли можно сомневаться, что это допущение преуменьшает соотношение детей и взрослых и, следовательно, позволяет выяснить минимальную оценку естественного прироста. Согласно данному допущению, в совокупности аристократических семей, упоминаемых Ордериком Виталием, заниженная оценка числа детей составит 1026, а завышенная оценка числа взрослых - 888 (592+178+118).

Исходя из этих цифр, нетрудно подсчитать минимальные оценки, во-первых, для соотношения детского и родительского поколений: 1,15 (1026:888), во-вторых, для среднего числа выживших детей на детную семыо: 3,5 (1026 : 296) и, в-третьих, для естественного прироста за поколение: 13,5% [(1026 — 888) :

: 1026]. Примем длину поколения в 25 лет. Тогда заведомо заниженный коэффициент (темп) ежегодного естественного прироста в среде аристократии составил бы 0,54%, или 5,4 промилле. Это несколько выше средней цифры естественного прироста для всего французского паселения, составлявшего в то время, как мы уже знаем, 0,4%, и пе так далеко от цифры максимального естественного прироста в конце XII — середине XIII в.— 0, Гgt;—0,7%.

Между тем конкретные высказывания Ордерика Виталия подтверждают, что получонпое в качестве соедпего число детой в среде аристократии (3,5 ребенка на детную семью) действительно занижено. «Обильным» (copiosam) Ордерик называет лишь


Сотворение мира и человека.

Миниатш/нI ti.i рукописи конца XIII в.: Mixxel а Vusage de Saint Nicaise tic Heims. Ленинград, I’HH. (Л. 20).


Смерть Карла Неликого.

Миниатюра из рукописи « Польши х французских хроник*. XV в. Ленинград, Г ПК (Л. t59 об.).

Поскольку «добрые дела» Карла Великого «перевесили* на весах Страшного суда, состоившегоси у его смертного одра, его «грехи*, «ангелы смогли взять его душу и передать ее в руки Цари Царей». 160 об. Луш в Карла, покинувшая его тело вместе с последним дыханием, изображена в виде младенца


Видения Карла Лысого и его посмертное волеизъявление. Миниатюра из рукописи «Больших французских хроник»t XV в. Ленинград, ГПБ (Л. 208 об.)

Во сне Карлу явилось «нечто белое» (внизу справа). Дав Карлу коней нити, белое существо привело короля на высокую огненную гору посреди ада. где Карл встретил и своего отца, погруженного в чан с кипятком (вверху в центре). Затем Карл был отведен в рай, где встретил своего дядю Лотаря с сыном (вверху слева). После смерти Карлв Лысого двум клирикам привиделось, что со ступеней нерквн Сен-Дени спускался его призрак в монашеском одеянии, приказавший похоронить его тело именно в этой церкви (внизу слева)

потомство семьи, насчитывавшей 10 детей121; из ряда воп выходящей представляется ему семья Ричарда Кулонса (Richard de Coulonces, умер 15 сентября 1125 г.), имевшая 15 взрослых детей — 11 сыновей и 4 дочерей122; специально останавливается Ордерик также на семьях Ансольда Моля — 7 сыновей и 2 дочери и Вильяма Мулэна — 4 сына 123. Судя по генеалогии рода Giroie, воспроизводимой Ордериком в трех последующих поколениях, соотношение детей и родителей составляло: 25 : 11; 11 :

: 18; 18 : 16, т. е. в среднем 2,66 (против 1,15 по нашему подсчету) 12\

Выло бы весьма интересно проверить численность детей в аристократических семьях по данным других французских хроник. Не располагая пока такими материалами, отметим, что имеющиеся для ряда областей Франции генеалогические данные об отдельных аристократических родах, как правило, превышают наши оценки. Так, в области Шартра среднее число детей на семью в таких родах составляло 4,2 ребенка в XI в., 4,7 в в.125; в Шампани XII—XIII вв. и в Намюре XI—XIII вв.— 4,0—5,012в; в Лотарингии XII в-3,6-5,0; в XIII в.-3,9-4 т; в Пикардии в 1190—1210 гг.—4,1; в 1210—1230 гг.—5,5; в 1230— 1290 гг.-4,3; в 1250-1270 гг.-3,4; в 1270-1290 гг.-3,8 ребенка 128. Видимо, сокращалась и доля бездетных семей129. Продуктивность брака и естественный прирост в среде французского рыцарства XII—XIII вв. были, как видим, довольно интенсивными. />Насколько отличалась от этой картины продуктивность брака (во всех его моделях) среди крестьянства? Для Иль-де-Франса и Фландрии XI—XII вв. решение этого трудного вопроса заметно продвинуто исследованием Г1. Ш. Габдарахманова)ЗП. Ему удалось собрать около 50 крестьянских генеалогий, охватывающих до пяти-шести следующих друг за другом поколений общей численностью в несколько сот человек. (Для сравнения отметим, что по всей Северной Франции и Фландрии известно ие более 20 рыцарских генеалогий этого же времени.) Крестьянские иросопо- графические материалы отличаются неполнотой сведении о мgt; ж- чинах, особенно в более ранних поколениях. По основательному мнению П. Ш. Габдрахманова, это объясняется тем, что феодальные собственники определяли социально-правовой статус своих зависимых крестьян преимущественно (или даже исключительно) по матери. Именно женская линия генеалогий оказывается здесь наиболее достоверной. Судя по ней, среднее число выживших дочерей, рожденных крестьянкой в течение жизни, было близко к двум, а общее число детей — соответственно к четырем. С учетом бездетности (или бесплодности) примерно 40% женщин, П. Ш. Габдрахманов оценивает отношение общей численности Ю. Л. Бессмертный

взрослых детей к родительскому поколепию в 1,2, т. е. чуть выше, чем исчисленное нами соотношение этих же поколений в рыцарской среде, а коэффициент (темп) ежегодного прироста — в 0,6— 0,7% (или в 6—7%о) в год против наших оценок для знати в 0,54% (или 5,4%) в год.

С этими данными полностью согласуются материалы по другим областям Франции. Так, в середине XII в. число выживших детей в крестьянских семьях составляло в Маконэ 4—6, в Нижнем Лангедоке 3—4; в конце XIII — начале XIV в. в пиренейских деревнях крестьяне имели в среднем по 4,5 выживших ребенка, в Нижнем Лангедоке — примерно столько же 131.

Приведенные здесь данные зондажей, касающиеся рождаемости в среде знати и крестьянства, разумеется, не следует абсолютизировать. Важно, однако, что эти зопдажи дали примерно те же оценки, которые были получены для других областей Франции при использовании иных источников и иной методики их обработки. Тем самым подтверждаются и достоверность полученных результатов, и надежность использовавшихся методических приемов.

Касаясь нерешенных в этой сфере вопросов, упомянем прежде всего о недостаточной ясности социальных различий в рождаемости и выживаемости детей. Думается, в частности, что почти полное совпадение приводившихся выше цифр естественного прироста в среде аристократии и в среде крестьянства вряд ли отражает реальную картину. Наши подсчеты, касающиеся рыцарей и знати по данным Ордерика Виталия, воспроизводят, как подчеркивалось, заведомо заниженные показатели. Вполне поэтому вероятно, что в действительности рождаемость и выживаемость рыцарского потомства были выше, чем у крестьян: преимущества условий жизни детей аристократии пе нуждаются в доказательствах.

Тем не менее было бы недопустимым упрощением напрямую связывать численпость выживших детей с социальным статусом. Материальные преимущества сословного положения могли сплошь да рядом дополняться влиянием самых различных обстоятельств: экономических, политических, генеалогических, социально-политических и иных. Хорошо известны препоны, мешавшие в XI — вв. младшим отпрыскам рыцарей создавать семыо1'2. Им приходилось довольствоваться внецерковными браками. .Эти последние — как и всякие менее престижные формы полового союза — были, вероятно, и менее продуктивными133, так что общая рождаемость оказывалась в этой прослойке более низкой. Но и в крестьянской и в городской среде брачная продуктивность и естественный прирост также не были везде сходными. Силь- пее всего сказывался здесь, видимо, уровень зажиточности. На

пример, в Форезе средние по имущественному положению крестьянские семьи имели 2—3 выживших ребенка, названных в завещаниях, а зажиточные— 7—8 детей 13\ В Пикардии, судя по 3000 актам (отражающим, правда, пе только крестьянские семьи), среднее число детей на детную семью возросло с 4,5 в 1100—1125 гг. до 5,0—5,2 в 1250—1300 гг.; с учетом же холостых и бездетных семей среднее число детей на «очаг» составляло на рубеже XIII—XIV вв. 2,25 ребенка (что соответствует соотношению, при котором детское поколение составляло в целом 125% родительского) 1S5.

Сравним все эти данные с теми, которые были получены для IX в. (см. гл. 2). Соотношение детского и взрослого поколений (взятое в обоих случаях в минимальной оценке) изменилось самое малое на 10—20% (достигнув 115—125% против 105%). Среднее число выживших детей на детную семью увеличилось (опять-таки по минимальным оценкам) с 2—3 до 3,5—5,2 ребенка. Ежегодный естественный прирост поднялся (по таким же оценкам) с 0,1 до 0,5—0,7%. Эти цифры говорят, что называется, сами за себя.

Анализируя связь демографического роста XI—XIII вв. с конкретными условиями воспроизводства населения, обратим прежде всего внимание на величину интервала между рождениями очередных детей (так называемый интергенетический период). Как отмечалось выше, в раннее средневековье этот интервал и у крестьян, и у знати составлял не менее двух лет 136. Не связан ли высокий уровень брачной продуктивности в XII—XIII вв. с сокращением интергенетического периода? По отношению к знати на этот вопрос следует ответить утвердительно. Известно, что с XI в. распространяется практика использования в аристократических семьях кормилиц137. Это не только сокращает период аменореи для матерей, но и улучшает возможности выхаживания новорожденных. Ведь если очередной младенец рождался, когда его предшественник еще не был отнят ог груди, то жизнь обоих оказывалась под угрозой. Использование кормилиц, несмотря на связанные порою с этим опасности, во многом решало проблему. (Случайно ли средний пптергенетический период у Бланки Кастильской — матери 12 детей — составлял 15 месяцев, а у ее невестки Маргариты Провансальской, родившей 11 детей,— 19 месяцев вместо обычного интервала 24—36 месяцев в раннее средневековье?т) Использование кормилиц вряд ли было доступно в XII—XIII вв. кому-либо, кроме знати. Во всяком случае увеличению числа выживших детей у основной массы крестьян и горожан следует искать ипое объяснение.

О роли изменений во взглядах на ребенка и в родительской заботливости уже говорилось. Рассмотрим теперь влияние изме

нений в социальном статусе женщины. Специфика ее общественного положения в XI—XIII вв. интенсивно обсуждалась в медиевистике последних десятилетий.

Одним из начальных импульсов дискуссии стала гипотеза, выдвинутая американской исследовательницей Э. Коулмен. Согласно Коулмен, рост сельскохозяйственного производства в XI в. именно потому обеспечил рост населения, что, сняв проблему «лишних ртов», покончил с искусственным ограничением численности лиц женского пола и тем обеспечил увеличение рождаемости 13°.

По мнению другого американского специалиста Д. Херлихи, все полутысячелетие с VIII по XII в. отмечено в Западной Европе тенденцией к укреплению социального положения женщины. Эта тенденция сказывалась во всех социальных классах и затрагивала многие социальные сферы; в основе ее лежала повсеместная численная нехватка жепщин, вызванная меньшей продолжительностью их жизни; но лишь в XIII—XV вв. по мере сокращения частных войн и разбоя (особенно губительных для женщин) и вследствие развития в городе и деревне хозяйственных отраслей, в которых женщины могли участвовать, не подвергая себя физическому перенапряжению, уменьшается риск ранней смерти для женщин, увеличивается продолжительность их жизни и возрастает их общая численность. Однако в судьбе женщины этот численный рост сыграл, по мнению Херлихи, роковую роль: повсеместно произошло падение их социального престижа и резко ухудшилось их правовое положение 140.

Иную концепцию выдвинул Р. Фоссье. По его мнению, укрепление социального престижа женщины начинается лишь с феодальной (сеньориальной) революции XI в. и усиливается по мере роста населения и обособления малой семьи в XII — первой половине XIII в. Исчезновение в то время остатков полукочевого быта, прочное оседание на землю и главное — становление и укрепление таких социальных и хозяйственных ячеек, как «дом», «деревня», «приход», «община» (так называемое l’enceliilement), предполагало закрепление за женщиной ряда ключевых хозяйственных и культурных функций — как у знати, так и у крестьян; в числе этих функций: «ведение дома», непосредственное распоряжение питанием семьи и обеспечение ее одеждой, воспитание малых детей, культ умерших предков, сохранение родовых реликвий, поддержание в семье необходимого морально-психологического континуумаш. В течение XI — первой половины XIII в. численность женщин заметно уступала численности мужчин; на 100—110 мужчин приходилось лишь 90—95 женщин; свидетельством такого перевеса служит меньшая частота упоминаний о женщинах в источниках XI—XIII вв.; причина же чис

ленного неравенства полов — в повышенной смертности женщин при родах 14\ Все это, вместе взятое, повышало престиж женщины, позволяло ей играть главную роль в цементировании супружеской семьи, обусловливало ее важное значение в формировании цивилизации XI—XII вв. в целом. В итоге Фоссье считает возможным говорить о «тайном матриархате» во Франции XII вв.143 Как полагает Р. Фоссье, лишь в середине (или конце) XIII в. численность женщин «обгоняет» численность мужчин, что одновременно ухудшило их социальный статус.

Еще одну трактовку эволюции женского статуса содержат работы некоторых урбанистов. По их мнению, улучшение общественного положения женщины в Западной Европе всего заметнее не в X—XI и не в XII — начале XIII в., но к концу XIII в.; объяснялось оно тем, что в быстро растущих городах того времени заметно расширилась правоспособность женщип; им предоставлялись права наследования недвижимости, права свидетель- ствования, возможность быть членами цехов и магистратов144.

Все охарактеризованные концепции роднит решительный пересмотр преобладавшего в предшествующей историографии представления о всеобщей дискриминации и приниженности женщины в раннее и классическое средневековье. Известная оправданность этой тенденции (совпадающей с общей тенденцией мировой историографии к отказу от недооценки роли женщины в истории) пе дает, однако, оснований пройти мимо явной противоречивости приведенных концепций. Попытаемся самым кратким образом очертить наиболее достоверно устанавливаемые изменения в статусе женщины и его оценке современниками во Франции XI—ХШ вв.

В начале рассматриваемого периода — в XI в.— во всех слоях французского общества явственно проступала дискриминация женщины. В сочинениях богословов безраздельно господствовали антифеминистские суждения, подчеркивалась особая приверженность женщин к греху, отмечалась необходимость мужской опеки над ними; непричастность клириков к повседневному общению с женщинами рассматривалась как одно из свидетельств их превосходства над всеми миряиами,45. В светской модели мира приниженность женщины в XI в. также по вызывает сомнений. И в рыцарской, и в крестьянской среде почти повсеместно победил тогда агнатический счет родства, земля наследовалась преимущественно по отцовской линии. Для социокультурной оценки женщин поучительно, что с появлением второго имени (prenom) и жена, и дети нарекаются «фамилией» мужа и отца; в грамотах, касающихся крестьян, имя жены все чаще вовсе опускается 146. Что касается аристократии, то здесь падение женского престижа усугубляется ограничениями па браки для младших

отпрысков разросшихся родов: рост числа благородных девиц, не находивших, равной партии, увеличивал число внецерковных браков, усиливая чувство неполноценности у самих женщин и пренебрежительное отношение к ним со стороны окружающих.

Подобные оценки женщины в рыцарской среде начали уступать место более позитивным лишь в следующем XII в., в частности в связи с резким ростом числа церковных браков рыцарей. Этому способствовало, с одной стороны, более широкое использование при обзаведении семьей рентных фьефов, а с другой — укрепление престижа церковного брака, обеспечивавшее женщине большую надежность семейного союза. Не случайно, в лэ Марии Французской превозносится именно эта форма брака, которая открыто противопоставляется «бесстыдному» конкубинату или куртуазной любви-47. И хотя ни в XII, ни в XIII в. последним не суждено было исчезнуть, все большее распространение формально нерасторжимого церковного брака и связанной с ним мопогамной семьи, несомненно, стабилизировало положение женщины. Особенно это касалось ее положения внутри семьи. Обширные права хозяйки дома, справедливо подчеркивавшиеся Р. Фоссье, приобретали отныне особую важность и стабильность, которые, конечно же, повышали престиж женщины. Естественным следствием этого могло быть изменение психологического климата в семье, благоприятное для осуществления материнских функций женщины, и в конечном счете улучшение условий для выхаживания малолетних детей.

Этот же процесс повышения престижа женщины — хозяйки дома затронул и крестьянство. Помимо распространения церковного брака, этому способствовали внутренняя колонизация, облегчавшая обособление новых семей, а также освобождение крестьянства. Поскольку оба эти процесса охватывали не только XIТ. но и XUI столетие, относигелыгое укрепление статуса жен* щины в крестьянской семье могло стать более длительным и надежным.

Сакрализация брака и общепризнанность воспитательных функций женщины в семье сказались и на суждениях авторов дидактических сочинений XII в.14* Несмотря па сохранение в них антифоминистских высказываний 149, появляются, например, попытки рассматривать самые недостатки женщины как ниспосланное богом средство нравственного совершенствования мужчины. Эта идея центральная в доктрине созданного в начале XII в. во Фрапции ордена Фонтевро. Основатель ордена Робер д’Лрбри- сель предписывал совместное существование мужских и женских монашеских общин и подчинение первых вторым 15°. По мысли д’Арбриселя, это должно было стать для мужчины школой подавления плоти, школой аскезы и искупления греховности. В этой

доктрине исходным мотивом оставалась забота о душенном спасении мужчины, но н оценка социально-культурной роли женщины здесь имплицитно повышалась.

В еще большей мере то же самое можно сказать о куртуазном культе дамы в XII в. Как бы ни оцепивать общекультурный подтекст куртуазной литературы XII в.— в плане ли свидетельства явного улучшения социального статуса благородной женщины 151, в плане ли «сублимации мужского презрения» к ней (как к объекту «завоевания» мужчиной) ,52,— ведущей линией рыцарского поведения, отраженного в этой литературе, является нравственное самоусовершенствование рыцаря, измеряемое степенью благосклонности дамы. Но признание за женщиной роли формального судьи мужских деяний не могло не подразумевать утверждение ее авторитета, хотя бы в «мире воображения», воплощавшемся в рыцарской литературе того времени153. Впрочем, ц за пределами «мира воображения», в реальной действительности XII в. благородная дама могла порой выступать как сюзерен и даже посвящала иногда юных воинов в рыцари ,г’4.

Констатируя отдельные благоприятные для женщины изменения, пе следует терять общей перспективы; дальше отдельных, более или менее частных нововведений дело в XII в. не пошло. Ни в светской, ни тем более в церковной модели мира ио было и речи об уравнении мужчины и женщины. Несовершенство женской природы и заложенное «от века» верховенство мужчин над женщиной остаются общепризнанными во всех общественных слоях и подчеркиваются и церковными и светскими писателями. Именно общепрштятость дискриминации женщины делала особенно заметными отдельные сдвиги. Почти все они касались сферы «частной жизни» и потому могли оказать лишь небольшое влияние иа оценки современниками общественного статуса женщины. Ожидать в этих условиях равномерного отражения в современных памятниках деяний мужчин и женщин не приходится. Соответственно нет оснований видеть в частоте их упоминаний адекватное отражение их численности. Но и предполагать открыто пренебрежительное отношение к сохранению жизни новорожденных девочек в семьях, где жепщина-мать пользовалась ныне возросшим авторитетом, вряд ли правомерно.

Что изменилось в XIII в.? Пожалуй, наиболее заметно усиливающееся столкновение противоположных тенденций в подходе к статусу женщины. С одной стороны, продолжаются выступления против крайностей в социально-культурной дискриминации жеищнп. Так. в нравоучительном диалоге отца и сына (середина XIII в.) констатируется: «Женщина не должна быть ни головой (la teste) для мужчины, ни его подножием (ni des piez); она должна быть наравне с ним; не надо превращать ее пи в госпожу

над ним (dame par desus lui), ни в его подчиненную (sa baasse), которой можно помыкать» 15\ Еще резче выражает эту мысль Рамон Лулий, подчеркивающий, что «муж должен служить (scrvir) своей жене, как жена служит (serve) мужу и как они оба служат Богу». Правда, тут же оговаривается еще особая «служба» жепы своему супругу, для плоти которого она играет ту же роль, что и другие его органы (aussi con tes membres sont estruments ordenez a servir ton cors, aussi ta femme est ordenee a sc vi! le tieii cors) |5в. Сходным образом Робер де Блуа, писатель середины XIII в., в поэме, обращенной к благородным мужчинам, призывает их пе говорить о женщинах плохо, не хулить их зря, ие забывать, что все люди рождены и вскормлены ими и т. д.157 Даже если считать вслед за Р. Фоссье, что все благосклонные по отношению к женщинам высказывания писателей XIJ1 в. представляют лишь «исключение», сам факт их существования вряд ли может быть сброшен со счетов |5\ Это же Касается и усиления в XIИ в. мариинских культов 1яи, и появления пародийных текстов, в которых мужчины рожают, а женщины воюют, так что функции тех и других в перевернутом виде как бы отождествляются,в0. Полностью признается трудовая деятельность женщины. В некоторых руководствах для исповедников, составленных на рубеже XII—XIII вв., даже проституция трактуется как вид «труда», хотя и постыдного 101.

С другой стороны, тенденция противопоставлять мужчин и женщин но их общественным правам и функциям в XIII в. сказывается еще резче, чем в предыдущем столетии. Тот же Робер де Блуа рассматривает приниженность и несовершенство женщины как непреложный факт, влияние которого можно уменьшить, но пе устранить. Этим, собственно, и объясняется создание им двух параллельных воспитательных трактатов: одного для мужчин, другого для женщин. В первом, именуемом «Обучение господ», трактуются основные вопросы бытия и важнейшие добродетели и пороки, во втором — «Целомудрие дам» — перечне.;!яют- ся конкретные формы дозволенного и недозволенного поведения женщин. Видимо, автор исходит из того, что сами женщины (в отличие от мужчин) пе имеют никакого представления о дозволенном и недозволенном и пе обладают никакими сдерживающими центрами. Чего, например, стоят рекомендации женщинам не «оголяться», не разрешать другим прикасаться к их телу и губам, не слишком много есть и пить, ие останавливаться пред окнами чужих домов, не «завираться» и т. д.1иг

В том же духе построены и советы Филиппа Нопарского по воспитанию девушек. В отличие от юношей девушек не следует, например, учить чтению и письму (если только им не уготована судьба монахини), так как это педст лишь к греховным увлече-

ииям. Если мужчине нужны и куртуазность, и храбрость, и ум, и largesse, то для благополучия женщины, пишет Филипп, достаточно плотской и нравственной чистоты Общеизвестна анти- феминистская направленность монашеских сочинений XIII в.*** Ничего подобного монашескому ордену Робера д’Арбриселя теперь не могло бы существовать.

Не исчезает в XIII в. и правовая дискриминация женщины. В правилах наследования имущества агнатический принцип возобладал и для крестьян, и для благородных 165. Даже по отношению к собственным родителям взрослые сыновья и дочери обладали разными прерогативами|вв. Вдовые отец или мать были обязаны подчиняться старшему из сыновей"’7. В общем, несмотря на противоречивые тенденции в изменении статуса женщины в XI—XIII вв., в течение всего этого периода и той или иной форме сохраняется уничижительный подход к женскому полу в целом. Эго важно иметь в виду, в частности, при оценке количественной информации, содержащейся о женщинах в ряде памятников того времени. Не только в «Историях» или хрониках, но и в актах и даже в поминальных документах нет какой бы то ни было равномерности в описании мужчин и женщин. Последние упоминаются гораздо менее последовательно1М. Поэтому выводы о меныней численности лиц женского пола, опирающиеся на такие источники, нельзя считать сколько-нибудь надежными.

Однако социокультурная дискриминация женщин не ставила под сомнение их расширившиеся прерогативы в домохозяйствах. Соответственно увеличивались и возможности женщины матери в выхаживании младенцев (обоего пола!), в удовлетворении их. потребностей, в обеспечении их здоровья и жизни.

Как видим, улучшению выживания детей (столь важному для роста населения во Франции XI—XIII вв.) способствовал ряд обстоятельств. Среди них — помимо более благоприятных, чем раньше, материальных условий — постепенное укрепление брач- но-семейных структур, упрочение статуса женщины внутри семьи, прогресс в осмыслении детства и родительских обязанностей.

<< | >>
Источник: Ю. Л. Бессмертный. Жизнь и смерть в средние века. 1991

Еще по теме Ребенок, женщина, половозрастная структура. Масштабы прироста населения:

  1. Ребенок, женщина, половозрастная структура. Проблема прироста населения
  2. Система показателей трудовой структуры населения
  3. Закономерности изменения трудовой структуры населения
  4. 8.1. БЮДЖЕТ ВРЕМЕНИ НАСЕЛЕНИЯ, ЕГО СТРУКТУРА
  5. § 7. Отсрочка отбывания наказания беременным женщинам и женщинам, имеющим малолетних детей
  6. СОЦИАЛЬНАЯ СТРУКТУРА ГОРОДСКОГО НАСЕЛЕНИЯ РОССИИ В 1737 г.: ОПЫТ РЕКОНСТРУКЦИИ
  7. Льготы, гарантии и компенсации беременным женщинам и женщинам, имеющим детей
  8. Перевод на другую работу беременных женщин и женщин, имеющих детей в возрасте до полутора лет
  9. § 8. Отсрочка отбывания наказания осужденным беременным женщинам и женщинам, имеющим малолетних детей
  10. § 6. Отсрочка отбывания наказания беременным женщинам и женщинам, имеющим малолетних детей
  11. Конфессиональная структура населения и ее влияние на этническое развитие
  12. 3.2. СЕМЬЯ И ДОМОХОЗЯЙСТВО КАК ЭЛЕМЕНТЫ СТРУКТУРЫ НАСЕЛЕНИЯ
  13. Стратегия ассортиментного ценообразования Структура депозитных вкладов населения в Сбербанке РФ, %
  14. Уголовная ответственность работодателя за необоснованный отказ в приеме на работу или увольнение беременной женщины или женщины, имеющей детей в возрасте до 3 лет
  15. § 4. НАСЕЛЕНИЕ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ В КОНЦЕ XIX - НАЧАЛЕ XX в. СОЦИАЛЬНАЯ СТРУКТУРА РОССИЙСКОГО ОБЩЕСТВА
  16. 17.9. Особая трактовка доходов от прироста капитала
  17. 21.2. Половозрастные особенности человека и их учет в организации производственной деятельности и управлении персоналом
  18. 6. Гегель разрабатывал социологические, политические и правовые вопросы педагогики: семья и ребенок; ребенок и школа; школа и семья; школа и церковь; школа, община и государство; сословия и образование
  19. 7.2. ОПТИМАЛЬНЫЙ ВЫБОР ОБЪЕМА шл ИНВЕСТИЦИЙ, ОБЕСПЕЧИВАЮЩИЙ МАКСИМАЛЬНЫЙ ПРИРОСТ ВЫПУСКА ПРОДУКЦИИ