<<
>>

ЗАМЫСЕЛ, ПРОБЛЕМА И КАТЕГОРИАЛЬНЫЙ АППАРАТ АНАЛИЗА ФРЕЙМОВ

Книга Ирвинга Гофмана «Анализ фреймов. Эссе об организации опыта» выбивается из многих канонов — она не характерна для американской социологии 70-х гг. (что позволило критикам усомниться в квалификации Гофмана-социолога), не характерна для Чикагской школы, одним из наследников которой Гофман считался ранее, и более того — она не характерна для него самого.

В предшествующих работах Гофман старательно избегал «абстрактного теоретизирования» и ограничивал собственные теоретические претензии обобщением и систематизацией результатов анализа конкретных наблюдений повседневной жизни. Ранние его исследования выполнены в логике антропологии повседневности Уильяма Уорнера, весьма далекой от проблем фундаментальной социальной теории. Однако «Анализ фреймов» изобилует интерпретациями феноменологических теорий А. Шюца и А. Гурвича, «обыгрыванием» тем лингвистической философии Людвига Витгенштейна, многочисленными заимствованиями из теоретических работ по социолингвистике (от Дж. Остина до Р. Якобсона), развитием положений классических (У. Джемс) и современных (Г. Бейтсон) психологических концепций. За внешней эклектичностью «Анализа фреймов» скрывается попытка создания фундаментальной социологической теории, нацеленной на изучение архитектоники повседневных контекстов в их когнитивных, материальных, языковых аспектах. Ни в одной своей работе до «Анализа фреймов» (и, заметим, ни в одном тексте после

него) Гофман не предпринимал столь же масштабных «наступлений» на основные проблемы социальной теории.

Как мы уже упоминали, И. Гофман заимствует понятие фрейма у Г. Бейтсона (лекции которого посещал в Чикагском университете и которому обязан своим интересом к когнитивистике). В чем принципиальное отличие его дефиниции от бейтсоновского определения этого концепта? «Бейтсон полагает “фреймирование” психологическим процессом, — заявляет Гофман, — я считаю его свойством самой организации событий и когниций» [Goffman 2000: 84].

Однако, как и в концепции уровней коммуникации Бейтсона, в теории Гофмана «фрейм» служит для описания контекстуальности социального взаимодействия и для указания на его структурные характеристики, приобретая при этом некоторую двойственность. Фрейм —¦ одновременно и «матрица возможных событий», созданная «расстановкой ролей» взаимодействующих, и «схема интерпретации», присутствующая в любом восприятии.

Г. Бейтсон утверждает, что «...скорее фактические физические рамы добавляются к физическим картинам из-за того, что человеческим существам легче действовать в мире, где некоторые из их психологических характеристик экстериоризированы» [Бейтсон 2000: 214]. Т. е. психологическая организация восприятия как когнитивного процесса диктует логику организации социального мира. Рамы, перегородки, ширмы, театральный занавес, заводской гудок и школьные звонки обретают место в социальной жизни лишь потому, что являются экстериоризацией «внутренних» психологических фреймов, обозначая границы между изначально «ментальными» контекстами. Напротив, Гофман настаивает на «соответствии или изоморфизме восприятия структуре воспринимаемого, несмотря на то, что существует множество принципов организации реальности, которые могли бы отражаться, но не отражаются в восприятии» [Гофман 2003а: 86]. Две дефиниции фрейма (фрейм как «матрица событий» и как «схема интерпретации») уравниваются в правах.

Так фрейм становится центральной объяснительной категорией (такой же, как «практика» в работах П. Бурдье и Э. Гидденса) — он и «внутри», и «снаружи», и воспринимаемое, и средство интерпретации воспринятого. Социальная жизнь и схемы ее распознавания индивидом структурно изоморфны. Теперь поток социального взаимодействия может быть проанализирован не только как дискретный, состоящий из отдельных событий, сплетенный из «отрезков деятель

ности», но и как «фреймированный», организованный в доступные изучению структуры.

Обращение Гофмана к метафоре синтаксиса не случайно. «Структуралистская революция», произошедшая в 60—70-х гг.

(не в последнюю очередь под влиянием стремительно развивавшихся когнитивных наук), увлекла исследователей коммуникации идеей поиска «мета-кода», некой схемы упорядочения взаимодействий, существующей независимо от содержания этих взаимодействий. Связь с основными интенциями «структуралистской революции» прослеживается в самом языке теории фреймов. «Frame» — каркас, скелет, рама, кадр, остов, оправа, стойка, форма. В немецком издании «Анализ фреймов» переведен как «Рамочный анализ» («Rahmen-Analyse»). Переводчик книги на французский язык перевел «фрейм» аналогичным образом, однако теперь у этого слова появилась дополнительная коннотация — «кадр». Коннотация эта не случайна: Гофман, работавший некоторое время в Канадском национальном комитете по кинематографии, строит свою концепцию с многочисленными заимствованиями из теории кино.

Фреймы организованы в системы фреймов («frameworks»). Перевод «framework» как «система фреймов» несколько неточен, поскольку не отражает важного аспекта этого понятия — указания на генерализацию контекста. «Framework» — это «фрейм фреймов», метаконтекст, охватывающий все контексты определенного «логического типа» (по Расселу). Здесь нетрудно проследить аналогию с джемсовскими «субуниверсумами» и шюцевскими «конечными областями смысла», т. е. «предельными контекстами». Система фреймов (мы вынуждены пользоваться этим переводом за неимением лучшего) — пример такого предельного контекста.

Среди систем фреймов «онтологическим приоритетом» обладают первичные или базовые системы фреймов, за которыми не скрывается никакая другая «настоящая» интерпретация [Гофман 2003а: 81]. Первичные системы фреймов — это и есть «подлинная реальность», аналогичная «миру рабочих операций» в феноменологической социологии повседневности Шюца.

В свою очередь, первичные системы фреймов подразделяются на природные и социальные. «Природные системы фреймов, — полагает Гофман, — определяют события как ненаправленные, бесцельные, неодушевленные, неуправляемые — “чисто физические” lt;...gt; Здесь царят детерминизм и предопределенность lt;...gt;

Социальные фреймы, напротив, обеспечивают фоновое понимание событий, в которых участвуют воля, целеполагание и разумность, — живая деятельность, воплощением которой является человек» [Гофман 2003а: 82].

Тип используемого фрейма, его принадлежность системе социальных или природных схем интерпретации задает способ описания события. «Человек, который поскользнулся и пролил чай» и «человек, специально обливший чаем соседа» — таковы могут быть способы интерпретации одного и того же события в двух разных системах первичных фреймов. При этом в наблюдении социальных событий всегда задействовано несколько фреймовых систем. Доминирующей считается та из них, которая обеспечивает наиболее релевантный ответ на вопрос «Что здесь происходит?». За этим допущением так же явственно угадывается влияние Л. Витгенштейна, как за разделением «природных» и «социальных» систем фреймов проглядывает гуссерлевское различение региона «духа» и региона «неодушевленного». Впрочем, на Гуссерля (воспринятого через призму социальной феноменологии А. Шюца) Г офман ссылается куда более охотно.

При всей их значимости, первичные системы фреймов, составляющие фундамент мира повседневности, не находятся в центре внимания И. Гофмана. Его гораздо больше занимают возможности трансформации, преобразования «настоящей, живой деятельности» в нечто пародийное, поддельное, «ненастоящее». Гофман выделяет два типа таких трансформаций.

Основной тип — переключение (или транспонирование) — представляет собой способ реинтерпретации некоторой деятельности, уже осмысленной в базовой системе фреймов («если нет исходной схемы, то нечего переключать»); ее перевод в другую систему координат [Гофман 2003а: 104]. Эта система координат, в сущности, образует некоторый мир вымысла. В качестве вымышленного мира может рассматриваться мир текста, мир сна, мир спектакля, мир спортивного состязания и т. д. В них «настоящая», разбитая на отрезки деятельность становится превращенной.

«Ключами» подобной трансформации могут стать выдумка (имитация непревращенной деятельности в игровых целях), состязания (в которых драка становится боксом, а погоня — бегом), церемониалы (символические преобразования повседневности), техническая переналадка (моделирование деятельности в учебных целях, демонстрация «работы» какого-то устройства на глазах

потенциального покупателя, воспроизведение фрагмента непревра- щенной деятельности в экспериментальных условиях), пересадка (трансформация мотивов привычной деятельности).

Одно из любопытных наблюдений Гофмана состоит в следующем: наибольшим «потенциалом переключаемости» обладает деятельность, сама явившаяся результатом переключения [Гофман 2003а: 143]. Так, спортивным состязанием скорее станет бег или бокс (трансформация «погони» и «драки»), нежели мытье посуды. В компьютерной игре с большей вероятностью будет смоделирована гонка «Формулы-1» или битва из «Звездных войн», а не переход улицы на зеленый сигнал светофора. В студенческих капустниках чаще обыгрываются ритуализованные элементы учебы (общение с преподавателем на экзамене) и значимая атрибутика (зачетная книжка, диплом), чем обыденное содержание студенческой жизни (конспектирование лекций).

Скажем, церемония свадьбы представляет собой ритуал, в котором, как и во многих обрядах перехода, сконцентрирована метафорика изменения статуса вступающих в брак, отношений их родителей, их собственных отношений и т. д. Фразы, движения, перемещения в пространстве — все это подчинено некоторому сценарию и представляет собой превращенную деятельность, отображающую подлинную реальность (предположительно — реальность эпизодов их прежней и будущей повседневной жизни, трансформированной правилами ритуала[27]). Однако включение церемонии свадьбы в театральную постановку добавит еще один слой («lamination») к уже свершившейся трансформации. Репетиция подобного спектакля усложнит структуру фрейма, добавив к нему слой технической переналадки — жених уже не просто старается максимально соответствовать образу «молодого» (первый слой) и делает это свое стремление явным для публики (второй слой); он, к тому же, периодически практикуется «для себя», в порядке тренировки (третий слой). Четвертый слой может добавиться, если на репетицию приедет съемочная группа местного телеканала и «жениху» придется изображать то, как он готовится изображать жениха. Или — если актер, играющий жениха, поспорит со своими коллегами, что своей игрой заставит «невесту» поверить, будто действительно любит ее, обнажив

за привычной профессиональной маской слой «истинных» чувств.

Впрочем, в последнем случае к вполне невинному типу переключения — пересадке (актер делает то же, что всегда, но с другими целями) — добавится принципиально иной, отличный от переключения тип трансформации деятельности — фабрикация.

Фабрикация предполагает, что один или несколько человек целенаправленно формируют у другого человека или группы ложное, иллюзорное представление о происходящем [Гофман 2003а: 145]. Данный класс трансформаций объединяет розыгрыши, экспериментальную инсценировку (навязывание испытуемому ложного представления о целях эксперимента), учебный обман (взлом сейфа для тестирования системы безопасности), «патерналистские конструкции» (сокрытие информации во благо жертвы), проверки (введение жертвы в заблуждение для оценки ее действий), а также многочисленные формы злонамеренного обмана.

Здесь, правда, появляется некоторая двусмысленность, связанная с понятием «намерения». По Гофману, к сфабрикованным реальностям относятся также различные формы душевной болезни, сна, гипнотического состояния, наркотического опьянения и галлюцинаторных расстройств — все те «миры», которым У. Джемс и А. Шюц приписывали автономию и самозаконность, — а следовательно, в терминах гофмановского фрейм-анализа их логично было бы отнести к результатам «переключения». Однако Гофман подчеркивает: это не переключения, но именно фабрикации. К примеру, сновидение — результат самообмана сновидца: «Нет сомнений, что во сне человек сам себя и по собственной воле обманывает. Особенность сна в том, что даже если главными героями выступают другие, только тот, кто видит сон, имеет привилегию по-разному оценивать происходящее во сне, по-разному вспоминать о нем, быть уверенным в том, что это — сон, пока он снится, и точно знать, когда сон закончится» [Гофман 2003а: 175][28]. Гофман напрямую сравнивает сновидения с розыгрышами: они так же хрупки и непрочны, в них так же легко обнаружить различение маскирующего/маскируемого слоев реальности. И какими бы иллюзорными ни были эти формы реальности, всегда есть тот, кто порождает иллюзию; даже если он сам — единственная жертва собственной фабрикации. Данное утверждение

обнаруживает любопытные следствия для системы юридических фреймов.

В 1843 г. палата лордов Великобритании поставила перед высшими судебными инстанциями страны ряд вопросов о судебно признаваемых «границах безумия». Вопросы эти были сформулированы после оправдания Даниэля Макнотона, совершившего в состоянии параноидального расстройства покушение на премьер-министра Роберта Пиля, но застрелившего по ошибке его секретаря Эдварда Драммонда. (Когда в судебных драмах на экране мы слышим формулировку «он не способен был отличить добро от зла...», — перед нами ссылка на «правила Макнотона».) Один из вопросов звучал следующим образом: «Если человек под влиянием болезненнобредового восприятия фактов действительности совершает преступление с тяжелыми последствиями, то освобождает ли его это от юридической ответственности?»

На данный вопрос британские судьи сформулировали следующий ответ: «...при том же допущении, какое мы сделали раньше, а именно, что спорное лицо обладает лишь частичным, выборочным искажением восприятия, а в других отношениях здраво, мы полагаем, о его ответственности следует судить, разбирая его поступки в такой ситуации, как если бы факты, в отношении которых наблюдается болезненное заблуждение, существовали реально («...he must be considered in the same situation as to responsibility as if the facts with respect to which the delusion exists were real»). Например, если под влиянием заблуждения это лицо полагает, будто на его жизнь покушается другой человек, и убивает такого человека, как оно убеждено, в целях самозащиты, — убийца может быть освобожден от наказания. Если же его заблуждение состояло в том, что покойный якобы причинил серьезный вред его репутации и благосостоянию, и он убил этого человека в отместку за такой предполагаемый вред, убийца подлежит наказанию» [Donnely, Goldstein, Schwartz 1962: 735; цит. по: Гофман 2003а: 351]. Иными словами, суд должен судить обвиняемого по обстоятельствам того сфабрикованного «мира», в котором обвиняемый пребывал, — т. е. мира душевной болезни. «Английские суды, — резюмирует Гофман, — фактически утверждали, что патологически обманувшийся индивид, по сути, пребывал в другом, воображаемом мире, но принимали как должное, что он все же был обязан действовать в реальном мире по его законам, как если бы они имели силу и в сфере воображаемого» [Там же: 352].

Наделяя сновидца «намерением» видеть сон (если бы он таковым не обладал, сновидение следовало бы относить к «переключениям»), Гофман проблематизирует традиционное для социологии понимание «намерения» и сохранившееся со времен Вебера юридическое представление о вменении ответственности.

Вопрос, поставленный здесь Гофманом, — вопрос о границе между сфабрикованными и переключенными мирами (скажем, различие документального и художественного фильма) — гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд. Ведь граница между переключением и фабрикацией может проходить внутри одного мира, который, таким образом, оказывается одновременно «транспонированным» и «сфабрикованным». Это хорошо заметно на примере сетевых компьютерных игр. Представляя собой фабрикации, аналогичные розыгрышам, компьютерные игры являются также и результатами вполне конкретных трансформаций рутинных, повседневных форм активности. Как здесь происходит распределение ответственности между автором фабрикации и автором действия в сфабрикованном мире?

Яркий пример — возбуждение уголовного дела против создателей масштабного сетевого проекта «Second Life» в июне 2007 г. «Second Life» — одна из самых популярных на сегодняшний день трехмерных онлайн-вселенных. К началу 2008 г. в игре зарегистрировано более 10 млн участников. По сути, речь идет о строительстве в виртуальном мире своего рода утопического государства. Но с реальными деньгами — заработанные во «Второй жизни» линден-дол- лары легко обменять на наличность (и наоборот, соответственно). Именно данное обстоятельство позволило ФБР начать уголовное преследование создателей игры за «открытие игорных домов» — поскольку на виртуальной территории «Второй жизни» участники могли потратить свои виртуальные сбережения не только в виртуальных магазинах и виртуальных ресторанах, но и в виртуальных казино[29].

Признав, что игрок, находясь в воображаемом мире компьютерной игры, должен руководствоваться правилами мира реального (например, не играть в азартные игры, которые запрещены на большей части территории США), американские власти фактически высказались в поддержку гофмановской трактовки компьютерной игры как фабрикации, а не переключения. Фрейм «азартной игры» остается фреймом «азартной игры», даже если он помещен в другой

фрейм — «онлайн-вселенной». Предполагается, что если бы валюта онлайн-мира («линден-доллары») не конвертировалась свободно в валюту США, оснований для преследования не было бы, и мир игры не лишился бы своего относительного суверенитета. Теперь же ответственность распределилась между авторами «противоправных» действий и создателями мира («фабрикаторами»), которые сделали такие действия возможными[30].

Предполагается, что, в отличие от фабрикации, переключение не предусматривает намеренного создания «иллюзий». Именно переключение являет собой пример неинтенциональной и несфа- брикованной «обратимости» миров — возможности «перенесения» события из одного смыслового контекста («конечной области смысла», по Шюцу) в другой. Говоря о переключении, Гофман намеренно использует музыкальную аналогию. «Ключ» во фрейм-анализе (церемониал, выдумка, техническая переналадка и проч.) аналогичен скрипичному или басовому ключу в нотной записи. Так же и за понятием переключения стоит музыкальная метафора: трансформация понимается Гофманом аналогично транспонированию — проигрыванию некой музыкальной фразы в другой тональности. Обилие музыкальных аналогий в категориальном аппарате теории фреймов Гофмана опять же не случайно. Гофман — не первый социолог, обратившийся к работам Бейтсона для описания фреймирования повседневного опыта. До него это сделал Эдвард Коун, социолог-музыковед, использовавший бейтсоновские теоретические разработки для исследования организации восприятия музыкального произведения. Некоторые музыкальные аналогии заимствованы Гофманом из работы Коуна «Музыкальная форма и музыкальное исполнение» [Cone 1968]. 

<< | >>
Источник: Вахштайн B.C.. Социология повседневности и теория фреймов. 2011

Еще по теме ЗАМЫСЕЛ, ПРОБЛЕМА И КАТЕГОРИАЛЬНЫЙ АППАРАТ АНАЛИЗА ФРЕЙМОВ:

  1. М. Г. Ярошевский КАТЕГОРИАЛЬНЫЙ АППАРАТ ПСИХОЛОГИИ
  2. Категориальный анализ бизнеса
  3. ФРЕЙМ-АНАЛИЗ КАК ТЕОРИЯ ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ «ПОВСЕДНЕВНОГО»
  4. Глава вторая АНАЛИЗ ФРЕЙМОВ ТЕЛЕПРОСМОТРА: РЕЖИМЫ ВОВЛЕЧЕННОСТИ
  5. Глава вторая ТЕОРИЯ ФРЕЙМ-АНАЛИЗА ИРВИНГА ГОФМАНА
  6. Глава первая АНАЛИЗ ФРЕЙМОВ ГОЛОСОВАНИЯ: ТРАНСПОНИРОВАНИЕ ЭЛЕКТОРАЛЬНЫХ СОБЫТИЙ
  7. Рост бюрократического аппарата. Деятельность правоохранительных органов Основные изменения в государственном аппарате
  8. Информация и анализ проблемы
  9. Глава 4 Категориальные модели социальной структуры
  10. § 2.4. Принципы и проблемы системного анализа