<<
>>

МЕЖДУ «ФИГУРОЙ» И «ФОНОМ». КОНТЕКСТ КАК ФОРМА

Что находится между фигурой и фоном? И что лежит «по ту сторону» фона, если здесь вообще позволительно говорить о «той стороне»? Можно ли сказать, что двумя этими категориями исчерпывающе вы

ражается наша интуиция повседневной социальной реальности? Данное допущение приемлемо, если мы признаем за социальной реальностью некоторую «однородность состава»: например, утверждение: «практики — это все, что делается или обнаруживается в социальном мире», — постулирует такую однородность, а метафора «фигуры и фона» объясняет саму возможность отличения практического акта от окружающих его практик существованием различий между явными и неявными практиками (практиками «в фокусе» и «не в фокусе»).

Но если мы не принимаем «монизма» теории практик и отказываемся редуцировать все содержание повседневного мира к единому «материалу и источнику» — социальным практикам — то метафора фигуры и фона нас вряд ли устроит.

Принципиально иная метафорика повседневного контекста предложена в теории фреймов. Если в практико-ориентированной социологии контекст определяется как фон, то для теории фреймов контекст — это в первую очередь форма. «Каким бы изменчивым ни было содержание кувшина, — пишет И. Гофман, — его ручка остается вполне осязаемой и неизменной» [Гофман 2003а: 322].

Между фигурой и фоном пролегает слабо различимая грань, которая и придает ясные очертания фигуре. По своему положению она не относится ни к фигуре, ни к фону. Граница, разделяющая их, описывается лишь с использованием приставки «мета-». Э. Зеру- бавель называет эту грань «межсоединением» или «тонкой линией» («fine line») [Zerubavel 1991]. У. Джемс — «окаймлением» («fringe») [James 1950]. Г. Бейтсон — «очертанием» («outline») [Бейтсон 2000]. И. Гофман несколько вольно использует гуссерлевский термин «скобки» («brackets»)[20].

Все эти авторы иллюстрируют свои концептуальные построения уже разбиравшимся нами выше примером с рамой картины.

Впрочем,

для иллюстрации различения того, что А. Шюц назвал бы «областями смысла», этот пример использовал еще Г. Зиммель. «Современные теории искусства, — писал он, — решительно подчеркивают, что подлинной задачей живописи и пластики является пространственное изображение вещей. В этой связи легко упустить из виду, что пространство внутри картины представляет собой совершенно иной образ, чем то, реальное, в котором мы живем. Ибо если к предмету внутри этого пространства можно прикоснуться, то на картине его можно только созерцать; если каждая действительная часть пространства ощущается нами как часть бесконечности, то пространство картины — это замкнутый в себе мир; если реальный предмет состоит во взаимодействии со всем, что движется или покоится рядом с ним, то содержание произведения искусства обрывает эти связи и объединяет в самодостаточное единство лишь собственные элементы — его бытие протекает по ту сторону реальности. Из опыта действительности, откуда произведение искусства, разумеется, берет свое содержание, оно создает свое суверенное царство (курсив мой. — В.В.). В то время как холст и краски на нем представляют собой части действительности, существование возникающего с их помощью художественного произведения протекает в идеальном пространстве, которое так же мало соприкасается с реальным, как могут соприкасаться друг с другом звуки и запахи» [Зиммель 2006а: 43].

Однако в зиммелевской интерпретации рама картины разделяет области, где действуют разные «законы»: по одну сторону рамы — законы восприятия произведений искусства, по другую — законы повседневности. На языке феноменологической социологии такое различение следовало бы отнести к «внешним скобкам», разделяющим конечные области смыслов. Но подобная иллюстрация удовлетворительна только в случае определения метаконтекста, самостоятельного субуниверсума — например, повседневной реальности как таковой.

Соответственно, можно говорить о двух типах таких контекстообразующих границ — внутренних и внешних.

Первые различают фигуру и фон, вторые — отделяют контекстуальное целое фигуры и фона от их общего контекста (или метаконтекста). Иллюстрация внутренних границ — различие между передним и задним планом изображения на картине (или, как в случаях с картинами Руо и Блейка, — очерченными на картине людьми и предметами), тогда как рама самой картины — аналогия для определения внешних границ.

В чем принципиальное отличие контекста, понимаемого как «фон», от контекста в теории фреймов? Рассмотрим пример, предложенный В.В. Волковым для иллюстрации идеи «контекста как фона».

«Правомерно говорить, — пишет Волков, — о совокупности практик совместной деятельности, навыков, обычаев, образующих культурный фон, который едва ли поддается полной экспликации (всегда только частями) или кодификации. При этом, в каждом конкретном случае, различные фрагменты этой совокупности практик, принятых в данной культуре, функционируют как практическое знание того, как обращаться с людьми и предметами для достижения определенных целей.

Поясним данное положение на примере. В городе Петербурге на автобусной остановке на проспекте Космонавтов к столбу прибита табличка следующего вида:

Памятники Надписи и портреты Плитки адрес: Свеаборгская д. 58 телефон: 298-44-99

Более никаких пояснений нет. Тем не менее, предполагается, и совершенно обоснованно, что они не нужны: любой человек будет в состоянии правильно понять, а значит, воспользоваться по необходимости данным адресом или телефоном. Действительно, мы понимаем, что речь идет о кладбище, похоронах и связанных с этим вещах. Но как же мы понимаем, что имеются в виду не памятники архитектуры, не живописные портреты и не кафельные плитки, а некоторые надгробные атрибуты? Вот здесь уместно сказать о фоновом или неявном знании или о знании фоновых практик обращения с умершими как это принято в нашей культуре. Именно это знание придает однозначность и гарантирует беспроблемность коммуникации: это наше общее культурное знание, постольку, поскольку мы все разделяем данную форму жизни (в этом случае формой жизни выступает как бы форма смерти)» [Волков 1997: 39].

Представим теперь, что табличка выглядит иначе:

Внимание!

Всем, кто видел человека, разместившего на автобусной остановке по пр-ту Космонавтов следующее объявление:

Памятники Надписи и портреты Плитки адрес: Свеаборгская д. 58 телефон: 298-44-99 Просьба обратиться в УВД г. Санкт-Петербурга, тел. 260-55-02

Что теперь «придает однозначность и гарантирует беспроблем- ность коммуникации»? «Фоновые практики» обращения с правоохранительными органами, «принятые в нашей культуре»? Почему, в таком случае, теперь актуализируется именно это фоновое знание, а не знание практик обращения с умершими? Анализируя краткий текст коммуникативного сообщения, написанного на табличке,

В.В. Волков слишком поспешно приходит к выводу об отсутствии и избыточности всяких «дополнительных сообщений». Главным дополнительным метакоммуникативным сообщением здесь является сама табличка, «говорящая» читателю, какую именно схему распознавания следует применить к данному тексту. Стоит провести «ре- фрейминг» — т. е. иначе контекстуализовать повседневное сообщение, — и в его распознавании начинает использоваться иная схема. По сути, поместив текст объявления в другое объявление, мы переопределили «внешние скобки», разделявшие сообщение и ситуацию его прочтения (т. е. различные «области значений»), как «внутренние скобки», выделяющие одно сообщение в другом сообщении.

Невнимание теоретиков практик к метакоммуникативным сообщениям, пронизывающим повседневный мир и обеспечивающим связность контекстов обыденных действий, — закономерное следствие понимания контекста повседневного действия (сообщения) как рекурсивного и индексичного «фона». Напротив, контекст, понимаемый не как фон, а как форма, не индексичен. Он не «спаян» с «фигурой». Мы можем говорить о табличке, прибитой к фонарному столбу, как об определенном контексте повседневного сообщения, независимо от того, что именно на ней написано. Это, собственно, и имел в виду Гофман, проводя (очень зиммелевскую по своей интен

ции) аналогию с кувшином, содержание которого всегда различно, но ручка неизменна.

Кроме того, контекст в теории фреймов не рекурсивен. Он не меняется местами с содержанием действия, которое призван кон- текстуализовать, поскольку иначе он бы утратил свою функцию ме- /77lt;жоммуникативного сообщения. Области, разделяемые «формой», могут принадлежать одному «порядку существования» (как это бывает в случае с внутренними скобками), но сама эта форма не принадлежит тому же порядку.

Вместо свойств рекурсивности и индексичности теория фреймов наделяет повседневный контекст характеристиками переклю- чаемости и репрезентативности.

Переключаемость контекстов — это характеристика способности к повторной контекстуализации, «переключению» («keying») и «повторному переключению» («rekeying»). Примером переключения контекстов может служить описанный выше результат включения одного объявления в границы другого. Превращение «внешних границ» во «внутренние границы» переформатирует сообщение. Другой пример переключения — «игра» приматов, описанная Бейтсоном. В контексте «игры» воспроизводятся действия, свойственные контексту «драки», но игра трансформирует содержание этого контекста, переводит его в плоскость «несерьезного», превращенного взаимодействия. Таким образом, переключение обнаруживается везде, где имеет место систематическая трансформация содержания повседневных действий (сообщений) в результате их реконтекстуализации. Детально механизмы переключения повседневных контекстов исследовались Ирвингом Гофманом и будут рассмотрены нами во второй главе.

Другое свойство повседневных контекстов, тесно связанное с переключаемостью и акцентируемое теорией фреймов, — репрезентативность. Предполагается, что контекст обыденного действия должен быть понят не просто как автономная от содержания и способная к трансформации «форма», но как форма репрезентативная, «значащая». Форма сообщения также представляет собой сообщение [Бейтсон 2000]. Кавычки и скобки не только маркируют помещенный в них текст — они сами являются текстом [Хофштедтер 2001]. Рама картины не просто физически разделяет две области пространства, она несет символическую нагрузку [Зиммель 2006а].

Получается, что и «форма сообщения», и само «сообщение» — суть сообщения? И действие во фрейме, и действие, учреждающее

фрейм (по Бейтсону: уговор, расстановка кавычек, принятие правил игры), — суть действия? Не значит ли это, что утверждение репрезентативности контекста в теории фреймов — просто завуалированный тезис о рекурсивности фигуры и фона? Отнюдь нет. Фрейм не сводится ни к действиям, его учреждающим, ни к действиям, им кон- текстуализованным. Говоря о том, что фрейм — же/яякоммуника- тивное образование, теоретики фреймов акцентируют приставку «мета-». Действие во фрейме и сам фрейм не обладают рекурсивными отношениями, они не могут «меняться местами».

Э. Зерубавель замечает: «Пространственные границы разделяют нечто большее, чем пространство. Линии, ограничивающие предположительно инсулярные (четко очерченные, обособленные) фрагменты пространства, зачастую репрезентируют невидимые линии, отделяющие друг от друга чисто когнитивные сущности, такие как нации или этнические группы. Пересечь их — значит поколебать определенность этих ментальных границ. Именно поэтому мы придаем столь большое символическое значение актам перехода границы и склонны рассматривать переход Красного моря возвращающимися из Египта древними израильтянами в качестве акта освобождения. Поэтому же Берлинская стена служила репрезентацией ментальной границы между демократией и коммунизмом, а открытие границы между Австрией и Венгрией в 1989 г. стало символической репрезентацией духа “гласности” как такового» [Zerubavel 1991: 11].

Само по себе данное рассуждение не несет социологии ничего принципиально нового — социальные антропологи описали все возможные эффекты символизации пространственных границ задолго до «когнитивной революции». Однако не случайно, что это утверждение принадлежит именно представителю когнитивной социологии фреймов. «Интенциярепрезентативности», определение фрейма как «значимой формы», приходит в социологию повседневности из когнитивных наук и является общим не только для работ Г. Бейтсона, И. Гофмана, Э. Зерубавеля, но и для теорий кибернетика М. Минского [Минский 1979], лингвистов Ч. Филлмора [Филлмор 1988], Р. Шэнка и Р. Эбельсона [Shank, Abelson 1977]. Социологические теории фреймов отличает переопределение «репрезентативности» именно в категориях «символического».

Что дает такое определение контекста для исследований повседневного мира? Во-первых, теперь ни про одно повседневное

действие нельзя сказать, что оно происходит только «здесь и сейчас», в уникальном «индексичном» контексте. Как замечает Уильям Уорнер, повседневный контекст может «символизировать (обозначать или выражать) какой-то другой пространственно-временной контекст — либо далеко удаленный и давно минувший, либо близкий и недавний. Взрослый человек находит письмо, написанное на чужом языке, датированное уже давно минувшим годом и подписанное его матерью. Он читает и плачет. Контекст действия — здесь и сейчас, но значения пробуждают в памяти давно прошедшее время и далеко удаленное место. Наблюдаемое действие происходит здесь и сейчас, но атрибутируемое значение помещает знак в совершенно иной контекст» [Уорнер 2000: 521]. Таким образом, контексты связаны отношениями индикации (А. Шюц), сигнификации, означания. Контекст в теории фреймов (в отличие от контекста в теории практик) благодаря свойству репрезентативности никогда не локализован только «здесь и сейчас».

Во-вторых, понимание контекста как «значимой формы» возвращает повседневному миру трансцендентное измерение. «Символ, — пишет Шюц, — можно для начала определить как аппрезен- тативное соотнесение высшего порядка, в котором аппрезентирующим членом пары является объект, факт или событие в реальности нашей повседневной жизни, а другой, аппрезентируемый член относится к идее, трансцендирующей за рамки нашего опыта повседневной жизни» [Шюц 2004: 501]. По Шюцу, символическая репрезентативность контекстов повседневного действования не только обеспечивает связь различных пространственно-временных обстоятельств — она связывает обыденные ситуации взаимодействия лицом-к-лицу с «трансцен- денциями, выходящими за пределы актуального Здесь и Сейчас» [Там же: 526]. В третьей главе мы еще обратимся к этой идее в контексте исследования фреймов самой теории фреймов.

Таковы в общих чертах результаты первого этапа нашего исследования — кодификации теоретических ресурсов социологии повседневности. Теория фреймов занимает среди них одно из центральных мест, вооружая исследователя категориальным аппаратом и системой различений, ориентированными на изучение повседневных контекстов.

В числе многообразных теоретических построений, объединенных логикой фрейм-аналитического исследования, выделяется кон

цепция, ставшая для социологии повседневности классической. Первоначально изложенная Ирвингом Гофманом в работе «Анализ фреймов. Эссе об организации опыта», эта теория нашла затем свое применение в социолингвистических, социально-психологических, когнитивных исследованиях. Спустя тридцать лет, «Анализ фреймов» остается одновременно впечатляющим примером решения теоретикометодологических задач, стоящих перед социологией повседневности, и образцом комплексного эмпирического изучения повседневной социальной реальности.

<< | >>
Источник: Вахштайн B.C.. Социология повседневности и теория фреймов. 2011

Еще по теме МЕЖДУ «ФИГУРОЙ» И «ФОНОМ». КОНТЕКСТ КАК ФОРМА:

  1. МЕТАФОРА «ФИГУРЫ И ФОНА» В ТЕОРИИ ПРАКТИК. КОНТЕКСТ КАК ФОНОВАЯ ПРАКТИКА
  2. 2.8. Разворотные фигуры (фигуры перелома)
  3. 2.9. Фигуры продолжения тенденции Фигуры
  4. Идеология и пропаганда, Гитлер как консолидирующая фигура общества
  5. , «Татарин» как идентификационная фигура и символ «новой мужественности»?
  6. 12 . 2 . Общение как контекст и способ психологического влияния в Рк и продвижении
  7. 2. КАК УВИДЕТЬ ДЕНЬГИ НА ЭКРАНЕ МОНИТОРА Технический анализ, формы представления данных о ценах, графические фигуры
  8. ХРОНИКА СЕДЬМАЯ, повествующая о том, как соперничали между собою Ричарды и Эдуарды и как выиграл от этого Генрих
  9. 14. КАК ИМПЕРАТОР ВЕРНУЛСЯ ИЗ-ЗА МОРЯ ВСЛЕДСТВИЕ СМУТЫ, ПОДНЯВШЕЙСЯ ПРОТИВ НЕГО В КОРОЛЕВСТВЕ, И КАК ВОЗОБНОВИЛАСЬ ВОЙНА МЕЖДУ НИМ И ЦЕРКОВЬЮ
  10. г)              Прогнозирование как форма общественной деятельности
  11. Web 2.0 как новая форма демократии и свободы
  12. 7.2. Земельный налог как форма платы за землю
  13. 5.1. Кредит как форма движения ссудного капитала
  14. 5.3. Офицерское собрание как форма воспитания офицеров
  15. ПОЛИЦЕЙСКАЯ ДИКТАТУРА, КАК ФОРМА ДОГОВОРА ГОСУДАРЯ С НАРОДОМ
  16. 10.2. ИНФОРМАЦИОННО-ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ВОЙНА КАК ФОРМА ЭСКАЛАЦИИ МЕЖГОСУДАРСТВЕННЫХ КОНФЛИКТОВ
  17. Репрессии как форма регулирования межсословных отношений в СССР
  18. 1.Функциональная дифференциация как доминантная форма социологического описания современного общества