<<
>>

ДВЕ ИНТУИЦИИ МЕСТА: ЛОКАЛ И САЙТ

«...Мы как кроты залезли под “Манеж” и гостиницу “Москва”... Создали многоуровневую “этажерку”, которая должна была стать московским Сохо... Провели каналы с водой... Расчистили пространство для взгляда...»

Эта цитата взята из беседы с архитектором, предложившим один из первых проектов комплекса «Охотный ряд».

В общих чертах она отражает специфику формально-рационального понимания места. Проект не был реализован. Но основные глаголы в нарративе автора проекта употреблены в модусе прошедшего совершенного времени. В повествовании архитектора различие между проектом места и местом как совокупностью конкретных (в том числе физических) обстоятельств скрадываются: «создали... провели... расчистили...».

Проектирование — это действие, нацеленное на опережение времени, и в логике проектирования спланировать значит создать. Однако здесь нас больше интересует не бег градостроителя наперегонки со временем, а специфическое устранение в языке архитектуры различий между проектом и его практической реализацией, «между картой и территорией» (А. Коржибски). Можно предположить, что любой в меру формализованный профессиональный язык имеет тенденцию к такой экспансии — замене конкретных физических обстоятельств и материальных объектов их символическими референтами. В архитектуре своей высшей точки эта экспансия достигает в культе рационализации пространства, присущем мировоззрению так называемого высокого модернизма: «...человеческое счастье существует — выраженное в числах, в математике, в должным образом рассчитанных проектах, в планах, на которых города уже можно видеть». Далеко не каждый архитектор подписался бы под этим тезисом из «Лучезарного города» Ле Корбюзье, но в логике проектировки заложен приоритет плана объекта перед самим объектом. Такова имплицитная аксиоматика проектировочного мыш

ления: не план — отображение будущего объекта, а объект — воплощение плана, материальная тень идеи.

Этот тип социальных логик, следующих идеалу формальной рациональности, задает перспективу рассмотрения места по аналогии с веб-сайтом[75]. С точки зрения проектировщика, все «страницы» сайта должны быть легко доступны пользователю, снабжены тематическими «перекрестными ссылками» и «открываться» в соответствии с заложенными разработчиками категориями приоритетности. «Зависание» (недоступность, плохая репрезентированность) отдельных «страниц»-помещений воспринимается как временный недостаток; запутанность и непрозрачность всей конструкции, «темная» структура места — как непростительная ошибка разработчика. Теперь не «архитектура веб-сайтов» является метафорическим производным от «архитектуры помещений», а, напротив, «архитектура мест» осмысливается в категориях веб-архитектуры.

Месту-кок-сайту противополагается место-локал, т. е. место конкретных практических действий и взаимодействий, место физического присутствия и отсутствия. Вот как определяет этот концепт Энтони Гидденс: «Понятие локала подразумевает использование пространства с целью обеспечения среды протекания взаимодействия, необходимой для определения его контекстуальности. Формирование локалов определенно зависит от lt;...gt; тела, его средств и возможностей мобильности, коммуникации относительно физических параметров окружающего мира. lt;...gt; Обычно локалы определяются в показателях их физических характеристик — как свойства материального мира или, в большинстве случаев, как комбинация последних с артефактами человеческого общества. Однако было бы ошибкой полагать, что локалы могут быть описаны исключительно посредством этих терминов; аналогичное заблуждение было свойственно бихевиоризму в отношении определения человеческих поступков. “Дом” осознается как таковой только тогда, когда наблюдатель отдает себе отчет в том, что он есть “жилище”, обладающее рядом свойств и отличительных качеств, обусловленных способами его использования в человеческой деятельности» [Гидденс 2003: 185]. Знание, о котором говорит Гидденс, отсылает нас к концепту «практического чувства места».

В отличие от «знания о

месте», имеющего эксплицитную и артикулированную природу («... Торговый комплекс “Охотный ряд” был построен lt;...gt; на месте площади, где до того неоднократно проводились стихийные митинги, lt;...gt; построен с очевидной целью апроприации пространства, вызывавшего опасения властей как аккумулятор протестных настроений»), практическое чувство места всегда имплицитно и неартику- лируемо («...здесь нужно вести себя так»).

Если место-как-сайт воплощает в себе идею формальной рациональности (рациональности проекта), то место-как-локал — это проявление рациональности практической, связанной скорее с физическими и телесными атрибутами действия, чем с его смысловыми и символическими содержаниями. Возвращаясь еще раз к примеру со входом в торговый комплекс из перехода метро, заметим: границы места-сайта и места-локала могут совпадать в большей или в меньшей степени (хотя полностью они не совпадают никогда) — это зависит от того, насколько коррелируют между собой формальная определенность места и его практическая внятность. Рискнем предположить, что в местах, названных И. Гофманом «тотальными институтами», степень таких совпадений выше — формальные пределы тюрьмы или психиатрической клиники являются также и практическими ее пределами, там не может быть двадцатиметрового зазора, вроде описанного выше на примере входа в «Охотный ряд».

Теперь сделаем шаг назад к выводам, касающимся соположения различных социальных логик места. Место-сайт и место-локал — не ортогональные и взаимоисключающие теоретические конструкции. Скорее это два идеальных типа социальных логик места, задающих крайние точки континуума.

Но какого континуума? По каким смысловым осям проводится их противопоставление? «Кинестетическое — Место-локал противостоит ме- визуальное» сту-сайту, как практическое переживание — визуальному образу. Мишель де Серто, подобно многим исследователям городской повседневности, напрямую связывает формально-рациональные логики места с возможностями его визуальной репрезентации.

При этом «предельным местом» для него является современный город, ставший доступным взгляду наблюдателя благодаря небоскребам и высотным зданиям: «Желание увидеть город возникло прежде

средств удовлетворить его. Средневековые и ренессансные художники изображали город в такой перспективе, которая оставалась недоступной для глаза. Эта условность превращала средневекового зрителя в небесное око, она создавала богов. Много ли нового принесли нам технические средства, сделав возможной “власть всеви- дения”? Всеобъемлющее зрение, придуманное живописцами прежних эпох, живет в наших достижениях. Та же самая скопическая страсть сегодня преследует пользователей архитектурных сооружений, материализуя утопию, которую вчера возможно было лишь нарисовать»[76].

Рис. 1. Объект исследования и прилегающая территория. Вид сверху

Любопытно, что возможность окинуть город единым взглядом для де Серто синонимична возможности представить город как единое целое. «Оптическое» связывается с «теоретическим».

Почему? Потому что в выбранной де Серто логике (рас)смотрения визуальное и теоретическое суть два симметричных способа ухода от конкретной человеческой практики: один — в дискурсе, другой — в пространстве. «Город-панорама — это “теоретический” (т. е. визуальный) симулякр, — заключает де Серто, —- это изображение, возможное лишь при условии забвения и непонимания практики lt;...gt; Обычные участники городских практик живут “там, внизу” — ниже порогов, за которыми город становится виден. Они ходят — элементарная форма восприятия города; они пешеходы, Wanc/ersmanner, чьи тела следуют сужениям и утолщениям городского “текста”; они пишут этот текст, но не в силах прочесть его. В своих практиках они пользуются пространствами, недоступными для взгляда, познавая их на ощупь. Тропинки, из которых складываются эти переплетающиеся, нераспознаваемые поэмы, где каждое тело — элемент, несущий печать множества других, — избегают членораздельности, словно бы для практик, организующих оживленный город, в первую очередь характерна слепота».

Заметим, оппозиция «визуальное — кинестетическое» представляет собой проекцию в область восприятия двух детально описанных социологией пространства операций: наблюдения и действия. В статье А.Ф. Филиппова «Прикладная социология пространства» [Филиппов 2009] данное различение получает теоретическое обоснование: наблюдение как механизм конституирования смыслового единства места и действие как сфера нерефлексивного практического синтеза места противополагаются друг другу по целому ряду значимых для социологического описания параметров.

Но что оппозиция «кинестетическое — визуальное» значит для исследователя конкретного места в пространстве современного мегаполиса? Необходимость либо отдать приоритет одной социальной логике его конструирования (сделав выбор в пользу визуального или кинестетического), либо переопределить само это противопоставление. Де Серто выбирает первое решение. «Город-концепция угасает, — пишет он. — Означает ли это, что болезнь, поразившая как рациональность, лежащую в его основе, так и его творцов, затрагивает и городское население? Возможно, города деградируют наряду с организующими их процедурами lt;...gt; Вместо того, чтобы оставаться в рамках дискурса lt;...gt; можно попробовать иной путь: проанализировать те микроскопические единичные и множественные практики, на управление которыми или подавление которых была

рассчитана урбанистическая система, но которые пережили ее распад; можно следить за тем, как кишат эти процедуры, отнюдь не зарегулированные или ликвидированные паноптическим управлением, а наоборот, черпающие силу в своей изобильной незаконности, развивающиеся и незаметно проникающие в сети надзора».

Неудовлетворительность такого теоретического решения нам кажется очевидной: если отправной точкой дальнейших рассуждений является тезис о тотальном кризисе формальной рациональности, то всякое научное исследование повседневности обречено, поскольку классические идеалы рациональности лежат в основе не только «города-концепции», но и концепции исследования, и науки perse, как насквозь рационального предприятия.

Провозглашенный де Сер- то кризис означал бы и кризис познания этого кризиса, лишая наблюдателя возможности говорить о наблюдаемом, делая бессмысленным «анализ микроскопических единичных и множественных практик» (поскольку процедуры анализа — в отличие от анализируемых практик — не лежат по ту сторону формальной рациональности, а непосредственно ею созданы).

Рис. 2. На объекте исследования. Кинестетический синтез места и архитектоника перспектив (фото А.Ф. Филиппова)

Второй путь — переопределение оппозиции «кинестетическое/ визуальное» —открывает больше возможностей для исследователя. Так, в ходе обсуждения результатов пилотных наблюдений в «Охотном ряду» мы обнаружили, что поле наших исследований, по сути, распадается на несколько направлений. Одно из них — архитектоника перспектив— это исследование видимости и невидимости объектов с различных точек в пространстве; исследование пред- структурированности и пред-заданности взгляда «наивного наблюдателя». Другое — изучение кинестетических аспектов возможных перемещений на объекте и, более конкретно, исследование того, как само место создается (синтезируется) перемещениями в нем.

Соединение архитектоники перспектив и кинестетического синтеза места возможно в нарративах фланеров:

...Заканчивая идти по Тверской, спускаемся в переход метро «Охотный ряд» и по нему идем в одноименный торговый комплекс. Изнутри, снизу смотрим на купол «Часы мира», и выходим к Манежу (крыша горела в выборы президента-2004); смотрим от Манежа по часовой стрелке: старое здание МГУ (ныне факультет журналистики), Институт стран Азии и Африки, поотдаль серое внушительное здание — Государственная дума, ранее Госплан; снова чуть ближе: гостиница «Москва» (отстроенная заново после сноса); музей Ленина; Исторический Музей; Арсенал Кремля.

Из блога неизвестного пользователя http: / /nestor-asa. livejournal, com /274107. html (орфография и пунктуация источника сохранены)

...Я ждала Эмина на охотном... вообще я не понела, если честно... Охотный ряд мне показался парком))) в том плане, что там люди скорее просто гуляют, нежели что-то покупают и берут... ну лады))) зима и всё такое, но мне даже в голову не приходила, что там ещё «популярное место для знакомств», или просто напро- сто «а вот и я... любите меня».

Из блога неизвестного пользователя http: / /www. liveinternet. ru /users /1546846/post64981218/ (орфография и пунктуация источника сохранены)

Однако это соединение визуального и кинестетического постфактум, соединение не только в рефлексивном акте, но и в акте нар- рации, повествования.

А. Филиппов, анализируя соотношение визуального и кинестетического, предлагает такое решение обозначенной дилеммы:

«Кинестетический синтез — это характеристика процесса, которую можно приложить практически к любой ситуации человека-в- движении. Архитектоника перспектив — характеристика результата. Различие между ними такое же, как между становлением и ставшим, но, поскольку движение не прекращается, можно сказать, что кинестетический синтез вступает в соревновательное отношение с господствующей архитектоникой» [Филиппов 2009].

Такое переопределение оппозиции «визуальное — кинестетическое» в категориях «становления» и «ставшего» открывает возможности для ревизии противопоставления места-сайта месту- локалу. Две эти логики теперь могут рассматриваться не как взаимоисключающие, а как непосредственно связанные. Более того, можно эмпирически зафиксировать взаимосвязь визуального и кинестетического: архитектоника перспектив теперь переориентируется на изучение практической «видимости» и «невидимости» мест. Причем речь идет как о видимости больших объектов (например, торгового комплекса «Охотный ряд» в целом, физически скрытого от глаз наблюдателей), так и о конкретном разграничении зон вос- принимаемого/невоспринимаемого[77]. Это разграничение выводится из наблюдаемого распределения внимания посетителей торгового центра. В частности, анализируя направление их взгляда, мы обнаруживаем своего рода «невидимость» тех зон пространства, которые требуют смотрения «снизу вверх». Вот иллюстрация из материалов эксперимента «наблюдения наблюдателей за наблюдателями», который был поставлен в ТЦ «Охотный ряд» и — рискнем предположить — может быть воспроизведен в других публичных местах со сходной пространственной организацией и социальной логикой: Мы провели на среднем уровне два с половиной часа, стоя у перил и наблюдая за теми, кто снимает деньги через банкомат.

За это время ни один человек (не только из пользовавшихся банкоматом, но и вообще из пересекавших поле нашего зрения) не поднял головы, не посмотрел в нашу сторону. Даже у охранника мы не вызвали подозрений — он раз в 20 минут обходил помещение нижнего уровня, осматривался вокруг, однако его «мониторинг» не включал в себя взгляда снизу вверх — в нашу сторону. Мы оказывались в его поле зрения только тогда, когда он добирался до второго уровня и, останавливаясь рядом с нами, оглядывал нижний уровень. Помимо нас, у перил на среднем

уровне стояли те, кто назначил встречу «у фонтана». Они также проводили «мониторинг» нижнего уровня, хорошо просматривающегося сверху.

lt;...gt; Следуя инструкциям, я провел сорок минут на третьем уровне «Охотного ряда», наблюдая за наблюдателями Хи У, стоявшими около перил среднего уровня. Они вели систематизированное наблюдение за людьми у банкомата и посетителями кафе на первом уровне. За эти сорок минут они ни разу (!) не подняли взгляд в мою сторону. Скорее всего, я остался ими незамеченным.

Из дневников наблюдения (октябрь 2008)

Наблюдатель Z (дневник 2) действительно остался незамеченным наблюдателями Хи /(дневник 1). Объясняется эта специфическая невидимость просто — задирать голову «не принято». Как показывает обобщение дневников наблюдения, поднять глаза к потолку в публичном месте (не нарушив конвенциональную норму) могут только две категории посетителей — дети, разглядывающие прозрачные купола, и приезжие, фотографирующие фонтан в центре помещения. Любопытно, что взгляд «сверху вниз», в отличие от взгляда «снизу вверх», легитимен: посетители верхних уровней рассматривают посетителей на нижних уровнях, оставаясь ими незамеченными. Сравните также зону видимости человека, спускающегося по лестнице, и человека, поднимающегося по ней:

Те, кто спускались по лестнице, смотрели сверху вниз, но те, кто поднимались — смотрели строго перед собой, не поднимая головы к верхним ступеням.

lt;...gt;

Интересно, что даже на эскалаторе, где подъем и спуск не требуют мышечных усилий и концентрации внимания, поднимающиеся чаще смотрят перед собой, а спускающиеся — сверху вниз.

Из дневников наблюдения (ноябрь 2008)

«Глазение вверх» не является культурно легитимным действием, в отличие от «глазения по сторонам» и «праздного шатания» (фланирования). Для тех, кто размещает в «Охотном ряду» визуальную рекламу, это означает, что есть целые регионы, находящиеся всегда «перед глазами» посетителей, но остающиеся ими незамеченными.

В данной точке исследования визуальное и кинестетическое пересекаются, отношения между ними приобретают рекурсивный характер. Но оппозиция «визуальное — кинестетическое» является далеко не единственным основанием противопоставления места- локала месту-сайту. «Практика — Место-локал противостоит месту- разум» сайту как практическое чувство — смысловому единству[78]. Эта оппозиция черпает свои теоретические ресурсы из противоположения двух описаний человеческого действия, основанного на двух типах рациональности. Формальная рациональность — это рациональность, «основанная на действиях ума». Практическая рациональность — рациональность привычки.

Оппозицию между юмовской «привычкой» и традиционным пониманием действия как рефлексивного и основанного на проекте, мы разобрали в первой главе книги. Здесь работает то самое, классическое противопоставление «практики» и «рефлексии». Однако что это противопоставление значит для исследователя городской повседневности? Прежде всего — необходимость сделать выбор между изучением места в актах его интеллектуальной репрезентации (тогда методологический фундамент исследования составит анализ нарративов — устных и письменных) и изучением места в актах непосредственно наблюдаемых практических действий (тогда методологической основой исследования станут включенное наблюдение и эксперимент). «Проживаемое              Место-локал противостоит

пространство —              месту-сайту как проживае-

географическое пространство»              мое, гетерогенное, «напол

ненное» пространство пространству «пустому», географическому или геометрическому. Данная оппозиция является практически точным отображением многочисленных споров о природе времени: «пустое и гомогенное время», изобретенное эпохой модерна, подверглось сокрушительной кри

тике со стороны философов-интуитивистов и феноменологов как «продукт европейского интеллектуализма». Такому «внешнему» времени противопоставлялось время «внутреннее», проживаемое, «гетерохронное», насыщенное событиями, не имеющими коррелятов в физическом мире. (Интуитивистскую критику и постоянное акцентирование приставки «гетеро-» позднее взяло на вооружение крайне гетерогенное направление мысли, именуемое постмодернизмом.)

В философии пространства эта оппозиция выражена меньше, чем в философии времени, однако она также подпитывает интересующие нас различения. Пересекаясь с другими противопоставлениями, она усиливает дивергенцию формальной и практической рациональности в описаниях социальных логик места. «Представим себе начало некоторого социологического исследования в тематическом поле социологии пространства, — замечает А.Ф. Филиппов. — Прежде всего, социолог должен идентифицировать себя как наблюдателя, причем телесного и потому занимающего место. Теперь мы видим, что он по-разному может относиться к своему месту. Поскольку речь идет о научном наблюдении, он одним этим принужден к объективации этого места, т. е. к представлению его как одного из мест в системе мест. Но именно тут он должен решить, является ли отношение к пространству, фиксируемое у себя самого и других людей, за размещением и действиями которых он наблюдает, только созерцательным или деятельным? И не будет ли более продуктивным на определенном этапе работы сосредоточиться именно на проживаемом пространстве? Практически тем самым можно уйти от в высшей степени неприятного вопроса о том, является ли определенное место, с которым мы имеем дело в качестве социологов и в качестве телесных наблюдателей, тем самым местом, которое в случае необходимости, как ученые, мы могли бы определить в терминах школьной геометрии, измерив его площадь в квадратных метрах и путь до него в километрах?» [Филиппов 2008: 207]. Иными словами, данное различение на новом уровне ставит вопрос о множественности социальных логик места, но и теперь исследователь вынужден делать выбор между двумя теоретическими решениями, одно из которых вернет его к концептуализации места-как-сайта, другое — к идее места-как-локала.

Отпечатки трех этих оппозиций мы легко найдем и в других парных понятиях, на первый взгляд не сводимых к основанию «формальная рациональность / практическая рациональность».

а.              Маршрут — карта

Место-локал противостоит месту-сайту как маршрут противостоит карте. Эта понятийная оппозиция — которая может показаться искусственной — была эмпирически изучена исследователями-нар- ратологами У. Лабовым и Ш. Линде, предпринявшими анализ описаний жителями Нью-Йорка своих квартир [Linde, Labov 1975: 924—939]. Карта — это нарратив типа «Гостиная находится через коридор от кухни». Маршрут — это повествование в духе «...Вы спускаетесь по лестнице, поворачиваете направо и оказываетесь в подвале».

Рис. 3. Карта торгового центра «Охотный ряд» (нижний уровень)

По свидетельству авторов, лишь 3 % ньюйоркцев описали свое жилище в логике карты. Подавляющее же большинство избрали в качестве схемы повествования маршрут, т. е. последовательность конкретных операций. «Иными словами, — комментирует результаты исследования Лабова и Линде М. де Серто, — описание колеблется между альтернативными возможностями: либо увидеть (ознакомиться с порядком мест), либо идти (опространствливающие действия). Оно либо представляет собой картину (“там есть то-то и то-то...”), либо организует движения (“вы входите, пересекаете, поворачиваете...”)». Развивая эту мысль далее, можно более детально проанализировать различия локала и сайта применительно к конкретным повседневным логикам описания места по правилам «естественного языка». Но вопрос де Серто иной; он спрашивает не о различиях, а о взаимосвязях: «Каким образом действием взгляд

соотносятся друг с другом при столь очевидном доминировании первого?». Ответ он находит в истории картографии.

Дело в том, что маршрут не только обладает своего рода онтологическим приоритетом перед картой (как атрибут проживаемого пространства перед слепком пространства географического); карта исторически — производная от маршрута. «Если взять “карту” в ее нынешней географической форме, — замечает де Серто, — мы видим, что в течение периода, отмечающего зарождение современного научного дискурса (т. е. в XV—XVII вв.), карта медленно освобождалась от путеводителей, служивших условием ее существования. Первые средневековые карты содержали только отмеченные прямыми линиями маршруты (руководства к действию, в основном относящиеся к паломничествам) вместе с остановками, которые необходимо сделать. Там отмечались города, через которые следует проходить, в которых останавливаться на ночь, совершать молитвы; отмечались расстояния, измеренные в часах или днях, т. е. в единицах времени передвигающегося пешком. Каждая такая карта — это меморандум, предписывающий конкретные действия».

В XV—XVII вв. карта становится более автономной от породивших ее маршрутов, хотя на ней сохраняются “нарративные” фигуры (изображения кораблей, животных и персонажей); они выполняют функцию указания на предшествовавшие ее появлению операции — транспортные, военные, архитектурные, политические или коммерческие. «Так, нарисованный на карте парусный корабль, — отмечает де Серто, — указывает на морскую экспедицию, благодаря которой картограф сумел изобразить береговые линии. Он эквивалентен дескриптору “маршрутного” типа». Однако карта постепенно берет верх над этими фигурами, колонизируя пространство и мало-помалу избавляясь от иллюстративных указаний на породившие ее практики. Маршрутные дескрипторы исчезают, рациональность практического действия отступает под натиском рациональности формальной[79].

Куда отступает? Если вернуться к исследованию Лабова и Линде — в область повседневных действий, в сферу, не «колонизированную» принуждением планировщика. В публичных местах, вроде торговых комплексов, как правило, висят планы помещений, но анализ прагматики их использования посетителями позволяет заключить: мало кто из заблудившихся фланеров пользуется картой для возвращения себе ясного представления о месте и своем положении в нем:

...За эти два часа к карте подошло шесть человек. Ни один из них не смог воспользоваться ею «по назначению» — постояв около карты некоторое время (от нескольких секунд до полутора минут), посетители оглядывались и либо обращались к кому- то из прохожих с вопросом, либо продолжали движение. «Работа» с картой часто включает физические действия — указание пальцем, жестикуляцию или «прокладывание курса» пальцем от одного места к другому.

Из дневников наблюдения (июль 2008)

Следуя инструкциям, я вошел в ТЦ со стороны бывшей гостиницы «Москва» и подошел к карте, чтобы найти «ресторанный дворик». Нашел карту нижнего уровня, нашел нужный мне номер, которым было помечено соответствующее место в «легенде» карты, но соотнести его со своим местоположением не смог.

Я спустился на нижний уровень и нашел ресторанный дворик стихийно, через 7 минут.

Самоотчет наблюдателя (июль 2008)

Почти в 75 % зафиксированных случаев люди, подходившие к карте «Охотного ряда», чтобы определить свое местоположение, после непродолжительных попыток сориентироваться предпочитали обратиться за уточнением маршрута к оказавшимся поблизости сотрудникам торгового центра или другим посетителям.

Ь.              Утопия — гетеротопия

Место-сайт противостоит месту-локалу как утопическое противостоит гетеротопическому. В цитируемом тексте М. де Серто метафора «утопии» неоднократно применяется к модернистскому городу, «городу-концепции». Утопическое воображение — один из мощных ресурсов формально-рационального мышления, воплощенного в планировании и проектировании мест. Прежде всего, их объединяет представление о пространстве как однородном и гомо

генном, изначально не наполненном и лишь предназначенном для наполнения телами, объектами, действиями. Образцом такого «места без места», спланированного в мельчайших деталях и созданного без малейших отклонений от плана, может служить веб-сайт. Каждый сайт — это утопическое место в виртуальном пространстве. Если страницы-помещения «виснут», ссылки-коридоры приводят «не туда» или вообще заканчиваются «тупиком», то проблема не в сопротивлении среды и не в несовершенстве человеческого материала — на которые всегда может сослаться преобразователь физического пространства — а исключительно в ошибках плана или его реализации.

Рис. 4. Пространственная организация утопии: идеальный город Томаса Мора — Амауротум (1512)

Философия практик выбирает уязвимые места утопического воображения для того, чтобы нанести удар по идее однородного пространства. Лучше остальных эту интуицию выразил М. Фуко: «Грандиозные труды Башляра, описания феноменологов научили нас, что мы живем не в гомогенном и пустом пространстве, но, напротив, в пространстве, заряженном качествами, в пространстве, которое неотступно преследуют призраки lt;...gt; Пространство, где мы живем, пространство, увлекающее нас за пределы самого себя, пространство, в котором как раз и развертывается эрозия нашей жизни, нашего времени и нашей истории — это пространство, которое подтачивает нас и изборождает нас морщинами, само по себе является еще и гетерогенным. Иначе говоря, мы живем не в вакууме, внутри коего можно располагать индивидов и вещи; мы живем в рамках множества отношений, определяющих местоположения, не сводимые друг к другу и совершенно друг на друга не накладывающиеся» [Фуко 2006: 194—195]. Эта нетождественность мест, присущая гетерогенному пространству, упускается из виду проектировщиками утопий, стремящимися к симметрии и прозрачности. Гетерогенное пространство повседневных практик априорно непрозрачно и внутренне противоречиво.

Для выражения этой противоречивости Фуко вводит понятие гетеротопииг. «Гетеротопия имеет свойство сопоставлять в одном- единственном месте несколько пространств, несколько местоположений, которые сами по себе несовместимы. Именно так театр сменяет на прямоугольнике сцены целый ряд чуждых друг другу мест; именно так кинотеатр являет себя нам как прямоугольный зал, в глубине которого, на двухмерном экране, мы видим проекцию трехмерного пространства; но, возможно, самым древним из примеров этих гетеротопий, имеющих форму противоречащих друг другу местоположений, является сад» [Фуко 2006]. Современные ботанические сады сохранили эту гетеротопическую интенцию — в них рядоположены растения, которые естественным образом произрастают в разных концах света и не смогли бы «встретиться» нигде, кроме специально для этой «встречи» созданного пространства. Аналогичным образом гетеротопичны музеи и библиотеки. Гетеротопичны ярмарки и парки развлечений. Ту же гетеротопическую интенцию Фуко отмечает в кладбищах: здесь рядом покоятся люди, жившие в разные эпохи, и эта биографическая «гетерохронность», спроецированная на ограниченную площадь кладбища, создает специфиче

скую темпоральную асимметрию кладбищенского пространства. Город, сочетающий в себе районы тысячелетней, столетней и однолетней давности, также гетеротопичен. Лишь города-утопии — построенные единым усилием политической воли, одномоментно, безо всякого отнесения к тому, что занимало их место ранее, города без истории — претендуют на преодоление гетеротопичности.

Рис. 5. Попытка реализации утопии: проект перестройки Москвы, коллектив ВОПРА (1932)

Впрочем, претензия их несостоятельна. На стадии реализации утопического проекта (не говоря уже обо всей истории его последующего использования) прозрачный, логически консистентный порядок утопии подменяется логически неконсистентным и непрозрач

ным практическим порядком гетеротопии. Утопический проект, основанный на аксиоматике однородности и гомогенности, нежизнеспособен в гетерогенном пространстве жизненного мира. Эта участь, в частности, постигла самый большой из реализованных на сегодняшний день утопических проектов — город Бразилиа.

«Бразилиа, задуманная как город будущего, город развития осуществленной утопии, не была связана привычками, традициями и занятиями прошлого страны и ее больших городов: Сан-Паулу, Сан-Сальвадора и Рио-де-Жанейро, — пишет исследователь истории модернизма Дж. Скотт. — Подобно Санкт-Петербургу Петра Великого, Бразилиа должна была стать образцовым городом, центром, преобразующим жизни проживающих в нем бразильцев» [Скотт 2005: 196]. Город был спроектирован в форме самолета или птицы, простершей крылья над плоскогорьем — в фюзеляже/туловище были расположены административные здания, в кабине/ голове локализовались символически нагруженные места, которые призваны были служить скорее ценностными, нежели пространственными ориентирами. Жилые массивы, организованные в блоки по четыре гигантских здания (суперквадра), были сосредоточены в крыльях. Но большинство тех, кто переехал в Бразилиа из других городов, жаловались на отсутствие полноценной уличной жизни, уютных площадей, угловых кафе и иных мест встречи, на анонимность, обезличенность, визуальную монотонность, отсутствие видимых ориентиров. Другой исследователь Бразилиа Джеймс Холстон переводит это описываемое напряжение в термины формальной и практической рациональности: «Хотя общая топология города производит впечатление необычайно четкого понимания абстрактного плана, практическое знание города уменьшается от наложения этой систематической рациональности» [Holston 1989, цит. по: Скотт 2005: 206].

Как гетерономность реального пространства проникает в утопический объект, захватывает его, нарушает его однородность? Через конкретные локальные тактики: сначала тактики создания, затем — тактики использования. Применительно к Бразилиа этот процесс Умберто Эко резюмирует в следующих пунктах:

А)              Строителей Бразилиа, которые должны были в нем проживать, оказалось гораздо больше, чем предназначенных для них мест. И таким образом вокруг города возник район Бандейранте, убогая фавелла, огромный slum из бараков, притонов и злачных мест.

Рис. 6. Реализованная утопия: план города Бразилиа (1957—1960)

Б) Южные суперкварталы построены раньше и лучше, чем северные; последние сооружены на скорую руку, и, хотя они моложе, уже выказывают признаки обветшания. Как следствие, занимающие высокие должности чиновники предпочитают жить в южной части, а не в северной.

В)              Число переселенцев превысило запланированное, и Бразилиа не смогла вместить всех, кто в ней работает. Так возникли города- спутники, которые в считанное число лет увеличили количество населения в десять раз.

Г) Промышленные боссы и крупные частные предприниматели отказались селиться в суперкварталах и расположились в коттеджах, параллельно двум «крыльям» города.

Д) Упразднение перекрестков и удлинение пешеходных путей привело к тому, что улицы оказались предназначены только для автомобилистов. Расстояния между суперкварталами (а равно между суперкварталами и «туловищем») затрудняют поддержание связей и подчеркивают неравноценность зон обитания [Эко 1998: 257].

Так гомогенное стало гетерогенным при первом же соприкосновении с областью практических взаимодействий. Воплощенная утопия — это гетеротопия. Сам акт воплощения привносит в нее гетерогенность.

В отличие от классических утопий, торговый центр или супермаркет — гетеротопии изначальные, гетеротопии по замыслу, предшествующему их реализации. Мегамолл сополагает разнородные пространства — бутики, сетевые продуктовые супермаркеты, кинотеатры, рекреационные зоны, «улицы» и «уличные кафе» — также, как королевский сад сополагал растения и диковины, привезенные со всего мира, или как современный мегаполис стремится стать «мировой проекцией», сополагая символические маркеры других мест. В данном отношении у супермаркета немало общего с «Диснейлэн- дом» или Лас-Вегасом, где копия Эйфелевой башни соседствует с копиями Колизея и пирамиды Хеопса. Эта гетеротопичность шо- пинг-молла нередко выдвигает его на звание новой метафоры современности [Уэльбек 2004]. Но такая логическая неконсистентность накладывается (а в некоторых случаях — вытесняется) практической неконсистентностью, столкновением разнородных социальных практик.

К примеру, торговый центр «Охотный ряд» изначально представлял собой не только архитектурный, но и культурный проект. За каждым местом в нем была закреплена функция культурной репрезентации: элементы резных теремов должны были считываться как коды традиционной русской культуры, даты исторических событий — напоминать о славном историческом прошлом, названия городов на прозрачном куполе (единственное, что из всего этого символического разнообразия сохранилось до сих пор) — служить своего рода проекцией мира на данное конкретное пространство. Поскольку комплекс находится в туристическом центре, эта функция культурной репрезентации была в большей степени нацелена на туристов и «гостей столицы». Но логика рынка оказалась сильнее логики символа: все символические элементы, занимавшие дорогие торговые площади, были вскоре устранены, и лишь «псевдо-карта мира» на прозрачном куполе над фонтаном осталась как напоминание об изначальном замысле.

На этом примере мы видим, как одна социальная логика места, накладываясь на другую, приводит к устранению символического референта. Однако эта утрата не означает гомогенизации — просто

теперь гетерогенность торгового центра становится гетерогенностью не логической, а практической, она конструируется на пересечении разнородных действий — например, действий фланирования, фотографирования и пользования банкоматом. Человек у банкомата вправе рассчитывать на соблюдение дистанции со стороны фланеров. Но рядом находится фонтан — предмет постоянного фотографирования. Поэтому зоны фланирования, фотографирования и «буферная зона» возле банкомата постоянно пересекаются (фотограф — как правило, турист, — наводя аппарат на объект, делает несколько шагов спиной назад, толкая человека, снимающего деньги). Фотограф может попросить человека у банкомата «сделать кадр», что вызывает ответное раздражение. Такие примеры стихийного производства приватности и публичности — и столь же стихийные нарушения границы приватного/публичного — заслуживают особого внимания как примеры мисфреймингов.

18:12. Подошла девушка. Начинает «работать» с банкоматом.

Ее только что толкнули дети, играющие здесь же. Она обернулась. Осмотрелась. Продолжила. Набирает код, загораживая плечом от человека за ее спиной. Люди проходят очень близко.

Она опять оборачивается. Сняла сумму денег. Замечает рядом чистильщика обуви, который смотрит на то, как она снимает деньги. Девушка оборачивается. Видит компанию людей из четырех человек в двух метрах от себя. Те шумно общаются и разглядывают витрину. Человек с фотоаппаратом делает шаг, подходя очень близко к девушке у банкомата. Она забирает деньги, вытаскивает карточку и быстро уходит, оставив чек.

Из транскрипта наблюдений (декабрь 2007)

Безусловно, с точки зрения целей нашего анализа гетеротопи- ческая социальная конструкция места составляет предмет непосредственного интереса. Сама логика предпринятого в «Охотном ряду» исследования — это логика гетеротопологическая, нацеленная на описание гетерогенных пространств, созданных не проектом, а интерференцией повседневных действий. Но здесь мы и приходим к ключевому вопросу: в какой мере гетеротопия доступна научному описанию?

« Утопии утешают, — пишет М. Фуко, — ибо, не имея реального места, они, тем не менее, расцветают на чудесном и ровном пространстве; они распахивают перед нами города с широкими проспектами, хорошо возделанные сады страны благополучия, хотя пути

к ним существуют только в фантазии. Гетеротопии тревожат, видимо, потому, что незаметно они подрывают язык lt;...gt; потому что они “разбивают” нарицательные имена или создают путаницу между ними; потому что они заранее разрушают “синтаксис”, и не только тот, который строит предложения, но и тот, менее явный, который “сцепляет” слова и вещи (по смежности или противостоянию друг другу). Именно поэтому утопии делают возможными басни и рассуждения: они лежат в фарватере языка, в фундаментальном измерении фабулы; гетеротопии (которые так часто встречаются у Борхеса) засушивают высказывание, делают слова автономными; оспаривают, начиная с ее основ, всякую возможность грамматики; они приводят к развязке мифы и обрекают на бесплодие лиризм фраз» [Фуко 1994: 6]. Как, с помощью каких инструментов мышления и воображения должна быть проанализирована гетеротопность конкретного места, локализованного в пространстве конкретного торгового комплекса, если сама ее гетерономная логика вне- грамматична, вне-дискурсивна, вне-аналитична? При том, что доступные исследователю средства — это преимущественно средства выявления «грамматики действий», «синтаксиса жестов» — иными словами, аналитики наблюдаемых социальных феноменов?

Мы вернемся к этому вопросу чуть позже. Пока же резюмируем промежуточные результаты предпринятой кодификации социальных логик.

Приведенные выше оппозиции очерчивают пространство доступных нам концептуализаций социальной логики места. Границы формальной рациональности, с одной стороны, и практической рациональности — с другой, кажется, кладут пределы теоретическому поиску: какая бы концептуализация места ни была избрана в качестве основной «оптической настройки» в инструментарии исследования, она, по всей вероятности, будет соотноситься с континуумом «сайт — локал». Эта проблематика оказывается «точкой обязательного прохождения» для последовательного теоретического рассуждения о социальной конструкции места. Далее можно двинуться в одном из открывающихся направлений разработки темы: Принять приоритет формальной рациональности в определении места. В конечном итоге, оптика научных процедур подобна оптике автоматических систем наведения: чтобы нечто отразилось на экране в качестве «вражеского самолета», в систему уже должна быть внесена совокупность различений, позволяющих подобный

самолет идентифицировать. Никакой «настоящий» (состоящий из алюминия и легких сплавов) самолет на экране радара не отразится, система «распознаёт» материальный объект и «переводит» его на язык кодированных сигналов; так же и теоретическая концептуализация места — не более чем его изображение, кодированное в значениях социологии, своего рода социологическая карта местности. Научное познание не может оперировать «самим местом», но лишь его формализованным и неизбежно схематичным образом. Из данной эпистемической позиции следует бессмысленность попыток вырваться за пределы формальной рациональности и приблизиться к месту проживаемому, «настоящему», несомненному в своей конкретности. Любая научная концептуализация места делает его местом-сайтом, и задача исследователя — спроектировать такую систему различений, которая представляла бы анализируемое место внутренне консистентным и логически непротиворечивым образом.

К этому решению тяготеют концептуализации, черпающие свои теоретические ресурсы в семиотике пространства («место как знак», «место как текст»), неокантианской социологии («место как смысловое единство»), некоторых социально-конструктивистских теориях («место как конструкт, объективирующий социальные отношения в физическом пространстве»). Даже стремясь уйти от приоритета формальной рациональности, мы, тем не менее, определили свой интерес к месту через характеристики его «социальной логики» и «социальной конструкции», хотя оба концепта имеют мало общего с «практическим чувством» и гораздо больше — с пониманием места- как-сайта. Принять приоритет практической рациональности. Не отрицая того факта, что научное исследование оперирует лишь концептуальными образами места, мы все же можем классифицировать эти образы не только по степени логической непротиворечивости или внутренней консистентности, но и по их реалистичности —т. е. по близости или удаленности восприятия места ученым от восприятия места обывателем. Точка на мониторе не обязана быть похожей на вражеский самолет — ей достаточно обозначать его в совокупности значимых параметров (скорость передвижения, высота полета, удаленность, направление и т. п.). Для социологической концептуализации места этого недостаточно, в социологии обыденный опыт мира остается фундаментом даже самых абстрактных анали

тических конструкций. Понимание места как локала предпочтительнее его концептуализации по аналогии с сайтом уже хотя бы потому, что идея локала укореняет теоретический образ места в повседневном опыте его проживания. Такое решение тем более значимо, что предметом нашего описания является место гетеротопичное, а следовательно, априори плохо подчиняющееся императивам формальной рациональности. К подобному выбору тяготеют концептуализации, предложенные в этнометодологии («место как практическая достижимость») и теории структурации («место как локал»), в феноменологии ландшафта («место как проживаемый фрагмент территории») и социальной драматургии («место как сцена взаимодействий»).

Однако данное решение возвращает нас к парадоксу, описанному выше. Все предложенные теоретические оппозиции, предназначенные исключительно для разметки пространства возможных концептуализаций, — это конструкты именно теоретического разума, находящего различия и возводящего их к противоположностям, это плоть от плоти формальной рациональности. Стоит напомнить один из выводов, сделанных в предыдущих главах: в самой повседневности никакой «контрадикторности» или «антонимично- сти» нет. Бинарность свойственна не миру повседневных взаимодействий, а научному дискурсу о взаимодействиях. Повседневность же — это, по меткому выражению Б. Вальденфельса, «плавильный тигль рациональности». Акт противопоставления, предшествующий исследованию, — есть акт «отчуждения», акт превращения понятных и очевидных феноменов собственного опыта в исследовательскую проблему, т. е. в нечто чужеродное, отстраненное, непрозрачное. Негативное определение позволяет аналитику представить «свое» «чужим», вынести привычный мир обыденных действий за скобки очевидности. Таким образом, определение «от противного» оказывается тем способом дистанцирования исследователя от предмета его изучения, которое позволяет сохранить внятность границы между «миром науки» и «миром здравого смысла».

Но если дистанцирования и экспликации не происходит? Если исследователь, подобно М. де Серто, начиная с декларированного стремления проанализировать «микроскопические единичные и множественные практики» в конкретных локалах, заканчивает неаналитическим воспроизводством самих этих практик в опыте письма? Тогда начинается деформация языка научного описания, который

стремительно превращается в некое подобие языка поэзии или языка здравого смысла. Третье решение — попытка уйти от сконструированной оппозиции практической и формальной рациональности, синтезировав противопоставляемые концепты и переопределив само их противопоставление. Мы видели это на примере предложенного А.Ф. Филипповым способа реинтерпретации «архитектоники перспектив» и «исследования практических схем» в категориях «становления» и «ставшего». (Симметричный ход в противоположном направлении: определение гетеротопии как «ставшей» утопии.) Другой прием — представление двух противополагаемых логик в качестве крайних точек континуума и поиск ключевых концептуализаций места где-то посередине: практическая и формальная рациональность могут быть различены лишь аналитически; каждое место является одновременно и созерцаемым, и проживаемым; и мыслимым, и чувственным; и утопичным, и гетеротопичным, и т. д. (Подобный теоретический прием Бруно Латур язвительно высмеивает как «использование среднего диалектического оператора» [Латур 2006].)

Это решение обладает несомненными преимуществами: оно позволяет привлекать в качестве теоретических ресурсов подходы, базовые концептуализации которых несовместимы друг с другом. Оно открывает возможность построения общей социологической концепции социальной логики места за счет кодификации аксиом и продуктивного теоретического синтеза. Основная опасность, подстерегающая исследователя на этом пути, — высокая вероятность того, что итоговая конструкция получится если и не эклектичной, то эллиптичной. Движение по эллиптической орбите между двумя синтезируемыми полюсами может идти, к примеру, по такому маршруту: от чувства места и практического действия в нем — к правилам и нормам, регулирующим эти действия в данном конкретном локале; от правил — к формальным императивам и предписаниям, закрепленным в широких (исторических или географических) контекстах места, оттуда — к символическим репрезентациям места, и т. д. Так локал становится сайтом. Обратный маршрут: от «больших нарративов» и широких контекстов — к конституированию наблюдателем места как смыслового единства, от наблюдения — к рефлексии своих собственных позиций наблюдателя и участника взаимодействий, от рефлексии — к практическому действию. Вопрос о пользе таких диалектических конструкций в конкретном исследовании мы остав

ляем открытым, тогда как их польза для предварительной инвентаризации теоретических ресурсов несомненна. Наконец, четвертое решение — снятие оппозиций посредством их распроблематизации, переключения внимания на что-то, что лежит за их пределами. Это возможно, в частности, путем дополнения основополагающего различения другим, ортогональным ему различением. К примеру, в социологии пространства ключевая оппозиция «действие — наблюдение» дополняется до более сложной конструкции «действие — наблюдение — коммуникация». Место в коммуникации принципиально отлично и от места как объекта наблюдения, и от места как арены нерефлексивных практических действий, поскольку коммуникация не редуцируема ни к практическому действию (е. д. фланирование), ни к теоретически нагруженному наблюдению (е. д. исследование фланирования).

Данное решение — распроблематизация оппозиций — не сулит ответов на фундаментальные вопросы. В отличие от предыдущего решения — «пути синтеза» — это «путь сенсибилизации», он предназначен для импорта в социологию пространства новых объяснительных схем и теоретических ресурсов, для повышения чувствительности наших инструментов и более точной их оптической настройки. Не больше. Но и не меньше. Попробуем, взяв за основу именно такое решение, продвинуться в своем поиске концептуализаций места немного дальше — за пределы, очерченные противостоянием «локала» и «сайта». 

<< | >>
Источник: Вахштайн B.C.. Социология повседневности и теория фреймов. 2011

Еще по теме ДВЕ ИНТУИЦИИ МЕСТА: ЛОКАЛ И САЙТ:

  1. Сайт с помесячной оплатой
  2. 1.10. СИНХРОНИЗИРУЙТЕ САЙТ С ОБЩЕЙ СТРАТЕГИЕЙ ПРОДВИЖЕНИЯ
  3. САЙТ КАК ПРЕЛЮДИЯ УСПЕХА
  4. Сайттотализатор
  5. 2.1.4 размещение рекламмы и сбор статистики на СВОЙ САЙТ
  6. ( Л ВЕБ-САЙТ: Я САМОЕ ВАЖНОЕ
  7. 8. Интуиция
  8. 8. Интуиция
  9. 11.1.4. Интуиция и риск
  10. 3.2 Тренинг мистической интуиции
  11. §2. Интуиция Мира сущего как Всеединства
  12. 3.1 Тренинг интеллектуальной интуиции
  13. ИНТУИЦИЯ
  14. Интуиция, фантазия, воображение как моменты творчества
  15. г) Сенсорика —интуиция
  16. Вопреки интуиции
  17. Уезд с места ДТП