<<
>>

Основные методы исследования власти

  изучение власти в городских сообществах и любых иных группах и институциональных образованиях предполагает использование определенного набора методов — способов структурирования информации и ее объяснения.
При этом спектр методов может быть очень широким в силу многомерной природы власти и значительного числа проблем, стоящих перед исследователем.

Вместе с тем любое комплексное исследование власти обязательно должно дать ответ на вопрос о том, кто обладает властью, т.е. определить субъекта(ов) власти. При всем многообразии форм властных отношений и ситуаций, в которых власть реализуется, для выявления субъектов власти в основном использовались три метода: позиционный (positional)[188], репутационный (reputational) и решенческий (decisional)[189]. Позиционный метод в качестве субъекта власти рассматривает индивида или группу людей, занимающих определенные статусные позиции в формальной социальной иерархии. Репутационный метод определяет субъектов политической власти на основе их репутации, т.е. мнения респондентов (экспертов) об их возможностях воздействовать на политические процессы. Решенческий метод относит к субъектам политической власти тех людей, которые оказывают наибольшее влияние на процесс принятия политических решений. Называются и другие методы, например, ресурсный метод, сетевой метод. Т. Кларк насчитывает до десяти различных способов выявления лидеров, в том числе метод социального участия (social participation approach), который показывает степень вовлеченности людей в различные формы активности (главным образом в добровольных организациях), метод выявления лидера мнений (opinion leadership approach), исследование классового поведения (studies of social class related behavior), анализ прессы (analysis of newspaper stories) и др. [Clark, 1968c: 73; Bell, Hill, Wright, 1961: 5-33]. При этом продолжается полемика относительно выбора оптимальной исследовательской стра

тегии и способов ее реализации.

Однако фактически в эмпирических исследованиях власти распространение получили только три первых метода, ставших классическими, поскольку в конечном счете выявление субъектов власти обычно сводится к одной из трех базовых процедур, заложенных в этих методах.

Позиционный метод считается наиболее экономным и не требует таких затрат ресурсов, как репутационный и, особенно, решен- ческий методы. Поэтому он используется чаще других, особенно для изучения власти на национальном уровне, так как данные о происхождении и статусе акторов получить значительно легче, чем информацию об их репутации или участии в принятии решений. Однако это не означает, что он прост по своему исполнению и интерпретации результатов.

Внешне процедура сбора эмпирических данных и выведения из них соответствующих заключений выглядит элементарной: исследователь определяет совокупность наиболее влиятельных организаций, статусов и должностей и выясняет, какие люди их занимают. Он начинает с составления списка элитных секторов, затем выбирает наиболее важные организации в каждом секторе и, наконец, определяет верхние позиции в каждой организации, обладатели которых могут считаться наиболее влиятельными членами социума. При наличии многочисленной справочной литературы, баз данных, электронных ресурсов и их относительной доступности это технически легко осуществимо.

Однако при использовании метода сразу возникает ряд методологических и операциональных проблем, вызывающих определенные сомнения в его адекватности и надежности. Главная проблема состоит в том, что власть автоматически приписывается определенным формальным позициям в социальной структуре, что естественным образом вытекает из понимания власти в общности как имеющей стабильные основания в социальных институтах. На этом фактически строится теоретикометодологическое обоснование метода. Например, Ч.Р. Миллс, использовавший позиционный метод для объяснения структуры власти в послевоенном американском обществе и сделавший метод весьма популярным среди американских и западноевропейских исследователей власти, фактически исходил из того, что любое сообщество обладает устойчивой и относительно стабильной конфигурацией власти, укоренившейся в общественных институтах.

Власть не принадлежит людям как таковым; чтобы ее иметь, необходим доступ к основным институтам, поскольку именно институциональные позиции детерминирует властные возможности людей. Если наиболее известных, влиятельных и богатых отделить от занимаемых ими должностей и тем самым лишить их связанных с ними ресурсов, то эти люди станут политически бессильными, бедными и неизвестными. Разумеется, не вся власть сосредоточе

на в этих институтах и осуществляется с помощью институциональных ресурсов, но только благодаря им она становится значимой и стабильной [Mills, 2000: 9-11]. Поэтому группу людей, обладающих наибольшей властью, составляют те, кто занимает ключевые позиции в ведущих политических институтах.

Во «Властвующей элите» Миллс вначале рассматривает несколько институтов, которые оказывают наибольшее влияние на политическую жизнь американского общества и аккумулируют основной потенциал социальной власти. К ним он относит государство, военную структуру и крупнейшие экономические корпорации, «дающие ключ к пониманию роли высших кругов в Америке» [Ibid.: 5]. В соответствии со своими социологическими взглядами Миллс утверждает, что люди, занимающие важнейшие позиции («командные посты») в этих институтах, и составляют «властвующую элиту» американского общества. Далее он обстоятельно анализирует характеристики и поведение этих людей, считая, что только исследование власти элиты дает возможность «реалистично и серьезно вновь поднять вопрос об ответственном правлении» [Ibid.: 25].

То, что люди, занимающие ключевые посты в крупнейших организациях, обладают значительными ресурсами власти, не вызывает сомнений. Однако речь идет именно о ресурсах власти, но еще не о власти как определенном социальном отношении, зависящем не только от ресурсов субъекта, но и от ряда других обстоятельств. В строгом смысле слова позиционный метод указывает лишь на лиц, обладающих формальными (легальными) ресурсами власти, создающими потенциал власти (т.е. способность иметь власть), который может быть реализован (в виде способности навязать волю объекту), но может и остаться только потенциалом.

К числу важнейших факторов, влияющих на властное отношение, относится и совокупность ресурсов объекта, позволяющих противодействовать попыткам осуществления власти. При этом ресурсы субъекта обусловливают власть лишь в том случае, если они мобилизованы и эффективно используются. В свою очередь, мобилизация ресурсов зависит от определенных качеств, умений и возможностей обладателя ресурсами. Таким образом, подтверждение наличия власти требует эмпирической проверки самого процесса использования ресурсов и оценки соответствия достигнутого с помощью ресурсов результата целям субъекта, на что справедливо указали критики метода из плюралистического лагеря [Dahl, 1958: 463-469].

Кроме того, определенные сомнения возникают в том, что институциональные ресурсы непременно обеспечивают политическую власть. Некоторые исследователи подчеркивают, что разные позиции в общественной структуре характеризуются разными типами ресурсов и, соот

ветственно, властью в разных общественных секторах [Hoffman-Lange, 1987: 44]. Например, президент корпорации может иметь частную экономическую власть, а председатель Совета по образовательной политике — власть контролировать и руководить сферой образования. В реальности политическая власть является многомерной и состоит из отдельных видов властных отношений, обусловленных разными ресурсами, которые полностью не сводятся к ресурсам стратегических позиций в обществе [Ricci, 1971: 120].

Наконец, позиционный метод не в силах обнаружить тех субъектов власти, чье влияние обусловлено неформальными ресурсами. Этот момент особенно важно учитывать при изучении обществ, в которых традиционно сильное влияние на процесс осуществления управления оказывают личные связи и широко используются коррупционные и мафиозно-криминальные способы решения проблем. Но даже если закрыть глаза на вышеназванные трудности, у исследователя могут оставаться серьезные сомнения в том, что ключевые позиции дают их обладателям возможность реализовать свою волю.

В этом контексте следует учесть, что возможности носителей институциональных и структурных позиций могут быть ограничены какими-то внешними факторами, например, господствующей идеологией, необходимостью реагировать на те или иные неконтролируемые ими события, идти навстречу пожеланиям электората или тех групп, которые непосредственно не представлены в структурах власти и управления.

Все вышесказанное относится к проблемам концептуально-методоло- гического характера, от решения которых, в конечном счете, зависит ответ на вопрос, что именно обнаруживает используемый метод. Наряду с этим возникают серьезные трудности в самом применении метода. Главная из них заключается в определении адекватной конфигурации государственных, политических, экономических, гражданских и других институтов и организаций, обладающих наиболее значимым набором ресурсов политической власти, и в ее отражении в списке учитываемых позиций. Как соотносится потенциал политической власти различных общественных институтов? Какие конкретно организации должны быть представлены в конечном списке и в какой пропорции? По каким критериям осуществляется отбор? Здесь вряд ли возможно избежать произвольности в определении соответствующих позиций — как в плане удельного веса различных общественных секторов, так и в отношении их конкретного представительства. Исследователи должны либо учитывать результаты предыдущих исследований (что, однако, не гарантирует от произвольности), либо провести предварительное исследование, расположив позиции на репутационной шкале.

Столкнувшись с этой проблемой, Л. Фримен и его коллеги исходили из того, что по результатам ряда более ранних исследований в средних по размеру американских городских сообществах (аналогичных г. Сиракузы, в котором Фримен проводил исследование) было достигнуто относительное согласие по пропорциональному представительству различных институциональных сфер. 59 из 99 позиций Фримен отдал бизнесу, 13 — специалистам, 9 — представителям местной власти, по 6 — структурам образования и СМИ и по 3 — религиозным и рабочим (профсоюзным) организациям.

В список, одобренный группой экспертов, попали руководители организаций, обладающих наибольшим размером (в каждой сфере) [Freeman et al., 1963: 796].

Несколько иная конфигурация позиций была исследована Д. Миллером в Бристоле, Сиэтле, Кордобе и Лиме. Позиции были отобраны исходя из (1) размера организации (числа работающих), (2) количества ресурсов, находящихся в распоряжении организации, и (3) авторитета организации в своей сфере. В перечень потенциальных властных позиций, «типичных для современного индустриального города», Миллер включил 13 позиций в сфере финансов и бизнеса, 4 — в СМИ, 5 — в государственных и партийных структурах, 6 — в организациях образования, 3 — в религиозных организациях, четырех президентов крупнейших общественных клубов, трех руководителей системы вэлфера и по два представителя от независимых профессий и рабочих организаций [Miller, 1970: 44-45].

Очевидно, что оптимальная конфигурация властных позиций в городских сообществах других стран может существенно отличаться от приведенных выше. При этом исследователям, например, российского общества определиться с выбором конфигурации позиций будет еще труднее, поскольку в их распоряжении значительно меньше данных предшествующих исследований, чем у западных коллег.

Возможность эмпирической проверки адекватности позиционного метода связана с сопоставлением его результатов с результатами, полученными с помощью других методов. Однако итоги таких проверок оказались неоднозначными. В исследовании Фримена зафиксированы сравнительно близкие показатели позиционного и репутационного методов (74% совпадений), но слабое пересечение позиционного и решен- ческого методов (39%). Исходя из полученных данных Фримен предположил, что репутация в значительной мере обусловлена позицией, а не активным участием в принятии решений. При этом основанием репутации является скорее не позиция сама по себе, а организация, к которой позиция относится [Freeman et al., 1963:796]. У Миллера результаты оказались существенно отличными: 39% совпадений позиционного и репутационного методов в Сиэтле, 50% — в Кордобе и по 55% — в Бристоле

иЛиме [Miller, 1970:43-54; 112-114; 155-157]. Еще меньшую долю совпадений обнаружили Р. Шульце и Л. Блумберг в исследовании лидерства в г. Сиболе (США) [Schulze, Blumberg, 1957: 293]. Рядом исследователей была высказана мысль, что наибольшее совпадение результатов, полученных с помощью различных методов, достигается в исследовании небольших сообществ, где позиционная техника становится в силу этого наиболее быстрым, эффективным и надежным методом. Однако и это предположение не всегда подтверждается эмпирически [Bonjean, Olson, 1970: 204,213].

Другая проблема подобного рода заключается в том, что метод четко не указывает на величину (параметры) власти акторов, занимающих какие-то позиции в социуме. Наконец, акторы часто занимают разные позиции, что создает естественные трудности в выборе адекватного набора позиций и оценке их роли в деятельности конкретных индивидов и групп [Clark, 1968с: 73-74].

Несмотря на эти и другие недостатки метода, он остается востребованным и занимает важное место в системе изучения политических элит. При этом роль и значимость лидеров, обнаруживаемых с помощью позиционного метода, объективно выше в тех странах, где нет развитого гражданского общества, слабы общественные организации, отсутствует эффективное политическое участие и поэтому общественные проблемы решаются в основном бюрократией. К этому выводу пришел Д. Миллер при изучении власти в латиноамериканских городах [Miller, 1970: 46-47], и он вполне соотносим (по крайней мере в качестве гипотезы) с современными российскими политическими реалиями.

Репутационный метод вызвал, пожалуй, наибольшие дискуссии среди исследователей, которые начались после исследования американского социолога Флойда Хантера «Структура власти в общности» [Hunter, 1953], где метод получил наиболее полное обоснование и практическое применение. Вначале были подготовлены четыре списка «лидеров городского сообщества» (всего — 175 человек), составленные на основании их формальных позиций в политике, бизнесе, гражданских и общественных организациях и «репутации» в глазах тех, кто участвовал в подготовке данных списков (руководители соответствующих политических, экономических, гражданских и общественных организаций)[190].

Далее была определена панель из 14 «экспертов», представлявших различные социальные группы, которые выбрали по 10 наиболее влиятельных людей в Атланте из каждого списка (в порядке убывания), и количество лидеров сократилось до 40 человек[191]. Таким образом, выявление группы наиболее влиятельных людей в городе осуществлялось на основе их репутации в глазах экспертов[192].

Далее эти 40 человек были проинтервьюированы самим Хантером (наиболее основательно — 27 человек, обладавших самой высокой репутацией)[193]. В ходе интервью фактически тестировался и проверялся выбор лидеров, сделанный экспертами, а также собиралась информация, позволяющая осуществлять дальнейшее ранжирование лидеров в соответствии с их влиянием в сообществе, выявлять формальные и неформальные связи между ними и участие каждого в инициации и «проталкивании» важных для городского сообщества политических решений. Ключевым для исследования был вопрос: «Если бы был проект, требующий решения группы лидеров (чье лидерство принимается практически всеми членами сообщества), то каких 10 человек из 40 Вы бы выбрали?»

Аналогичные схемы позднее использовались многими исследователями (У Д’Антонио, Ч. Бонджин, У Гэмсон, Д. Клелланд, И. Луман, Д. Миллер, Ф. Тронстейн и Т. Кристенсен, Дж. Уолтон, А. Фанелли, У Форм, Р. Шульце и др.[194]) — как на уровне города, так и на национальном уров

не[195]. При этом отдельные аспекты метода варьировались. В частности, использовались одноэтапная и двухэтапная процедуры. В первом случае группу информаторов сразу просят назвать наиболее влиятельных людей города; при двухэтапной процедуре вначале готовится список потенциальных лидеров, который предлагается информантам. Кроме того, в ряде исследований использовалась «техника снежного кома»: попавшие в списки лидеров, в свою очередь, использовались как информанты. В этом качестве в разных исследованиях выступали и руководители общественных организаций, и активисты, и эксперты, и набор случайных людей, и их комбинация. Заметно различались и формулировки «репутационных» вопросов. В некоторых исследованиях предлагалась сразу целая серия вопросов; варьировалось и число лидеров, которое нужно было назвать [Aiken, Mott, 1970:194-195]. В финальных списках фигурировали либо те, кто получил наибольшее количество номинаций, либо все лидеры, чьи показатели превысили определенный уровень. Наконец, репутационная техника использовалась для определения не только влиятельных людей, но и организаций [Miller, 1970].

Несмотря на обилие сомнений в его научной обоснованности, метод стал достаточно популярным среди исследователей власти и широко использовался в изучении небольших и средних городских сообществ, где принятие решений сконцентрировано в легко определяемой группе. Это связано, как указывают многие эксперты, прежде всего с его относительной простотой и возможностью воспроизводства в различных контекстах, поскольку его процедура предельно ясна [Rossi, 1960; Herson, 1961: 817-830; Clark, 1968а: 75; Domhoff, Dye, 1987: 10-11][196]. Метод операционален, экономичен, дает возможность широко использовать различные количественные показатели. При этом он позволяет концентрироваться непосредственно на изучении власти и ее распределения среди жителей без необходимости глубоко вникать в другие аспекты жизнедеятельности города, не имеющие прямого отношения к цели исследования[197].

Кроме того, несмотря на недостатки, репутационный метод имеет ряд преимуществ над позиционным и решенческим методами и позволяет увидеть те аспекты социальной реальности, которые в ином случае оказались бы, вероятно, вне поля зрения исследователей. Феномен власти настолько сложен и в определенном смысле трудноуловим, что вряд ли его можно адекватно охарактеризовать только с помощью набора непосредственных индикаторов. Предполагается, что опрашиваемые эксперты и участники политического процесса могут дать более точную оценку распределения власти в сообществе, чем исследователь, работающий с определенной совокупностью эмпирических фактов. Главное, репутационный метод позволяет, как считают его сторонники, учесть скрытые факторы и механизмы власти и лидерства, известные только самим участникам. Достоинством репутационного метода является то, что он может указать на тех людей, которые действуют «за сценой» и не обладают соответствующей формальной позицией и (или) не всегда оказываются в списке принимающих решения[198]. При этом их появление на репутационной шкале направляет внимание исследователей на выяснение причин, почему люди, оценивающиеся как обладающие властью наиболее значимыми членами сообщества, не показывают свою власть открыто, а многие важнейшие вопросы решаются отнюдь не в собственно политических организациях при отсутствии легитимных механизмов репрезентации[199].

Наконец, хотя репутационный метод и подвергается критике за то, что он позволяет обнаружить не «реальную власть», а лишь ассоциирующиеся с ней факторы — репутацию, имидж, ресурсы [Polsby, 1980; Orum, 1978:168-169], понятие власти в нем, в определенном смысле, более соответствует объяснению власти как диспозиции, потенциала, которое доминирует в концептуальном анализе власти [Barry, 1976:67-101; Morriss, 1987; Ледяев, 2001:133-155]. В отличие от решенческого метода,

где власть фактически рассматривается как определенный вид влияния (действия), в репутационном методе акцент в большей степени сделан на властных возможностях субъекта, на том, что способен сделать субъект власти в данных условиях. То есть власть не сводится к уже имеющему (имевшему) место влиянию, а выражает то, что может произойти при определенных условиях. Тем самым понятие занимает свое особое место в концептуальной структуре, отличное от тех аспектов социальной реальности, которые обозначаются понятием «влияние».

Базовая идея метода и одновременно его эпистемологическое основание состоят в том, что наличие у субъекта власти соответствующей репутации является надежным показателем власти, по которому можно судить о структуре власти в сообществе. Исследователь относит к властвующим тех, кого таковыми считают опрашиваемые им респонденты. Именно этот момент вызывает наибольшие споры и критику со стороны оппонентов. Действительно, репутационный метод строится на субъективных мнениях людей, а не на исследовании конкретных форм и проявлений власти и в этом отношении выглядит менее «научным», чем, например, решенческий подход.

Насколько субъективные мнения людей, в том числе экспертов и непосредственных участников процесса формирования и осуществления политической власти, в состоянии воссоздать реальную картину властных отношений в общности? Некоторые исследователи обращают внимание на то, что между восприятием поведения и самим поведением существует безусловная связь[200], однако другие относятся к этому весьма скептически. Во-первых, изучение политических явлений на основе субъективных мнений неизбежно усиливает влияние персональных предпочтений и установок. В случае с репутационным методом в результатах исследования отражаются не только ценности самого исследователя, но и предпочтения респондентов [Hoffman-Lange, 1987: 30]. При этом выбор панели экспертов уже сам по себе рефлектирует изначальное мнение исследователя о том, где находится власть [Harding, 1996: 639].

Во-вторых, сами респонденты, оценивающие власть тех или иных лидеров, должны иметь достаточно четкие представления о том, что есть власть и по каким параметрам ее следует определять. При этом их позиции должны быть максимально синхронны и не расходиться с позицией исследователя, иначе совокупные количественные показатели власти тех или иных персон окажутся изначально неадекватными. Р. Волфинджер,

являющийся наиболее жестким оппонентом репутационного подхода, считает, что ответы респондентов не могут быть надежным источником информации и лишь отражают общественное мнение [Wolfinger, 1960: 636-644].

Он ссылается на ряд исследований, в которых отмечались многочисленные случаи слабой информированности о политическом процессе в городских сообществах даже среди непосредственных его участников. В частности, исследование Р. Даля в Нью-Хейвене показало, что многие известные в городе граждане не смогли назвать каких-либо других людей, активно участвующих в принятии политических решений [Dahl, 1961: 78-79]. Проинтервьюировав 500 политиков, А. Херд заключил, что полученная от них информация, выходившая за пределы их личного опыта, была для исследователей малополезной [Heard, 1950: 896]. Дж. Ла Паломбара, опросивший ряд чиновников, политических и гражданских лидеров в Италии, отметил, что респонденты легко меняют свои оценки чьей-то власти, если интервьюер пытается углубить их изначальные ответы; они плохо ранжируют власть различных групп интересов и им трудно объяснить, что есть власть [LaPalombara, 1960:39-41]. Р. Даль в принципе поставил под сомнение саму возможность оценить экспертное знание информантов: «Может ли исследователь быть уверенным, что в группе представлены эксперты, до тех пор пока он сам не протестировал их экспертные знания? Но он не может протестировать их экспертное знание, если сам не знает ответов на интересующие его вопросы. Получается замкнутый круг» [Dahl, 1956: 85].

Проблема усугубляется тем, что формулировки базового «репутационного» вопроса нередко допускают различные толкования, в том числе и наиболее типичный «репутационный» вопрос: «Если бы был проект, требующий решения группы лидеров (чье лидерство принимается практически всеми членами сообщества), то каких 10 человек из 40 Вы бы выбрали?». Как отмечает Волфинджер, в этой формулировке «фактически содержится несколько довольно разных вопросов — о популярности лидеров, о готовности подчиниться им, о желании служить интересам общности». То же самое относится и к хантеровской формулировке: «Кто является “самым большим” человеком в городе?» [Wolfinger, 1960: 639].

В результате респонденты нередко путают статус и власть, которые не всегда однозначно коррелируют между собой: обладающие высоким социальным статусом могут быть политически пассивны. Респонденты указывают на тех, кто лишь считаются обладающими властью, т.е. имеют соответствующий имидж, который может соответствовать действительности, но не обязательно [Bonjean, 1963: 680; Clark, 1968с: 76; Orum, 1978: 169]. Следствием этого, как отмечают критики, являются относительно низкие показатели лидеров рабочих, местных политиков и муни

ципальных чиновников, поскольку у них более низкий статус, чем у бизнесменов и лидеров благотворительных организаций [Wolfinger, 1960: 640]. В то же время репутационный метод неизбежно «пропускает» тех, кто не обладает высокой репутацией, но активно влияет на принятие решений [Bonjean, 1963: 680].

Эмпирически протестировать эту критику непросто, а итоги тестирования оказываются нередко противоречивыми. В частности, степень совпадения результатов в исследованиях, где применялась комбинация методов, существенно варьируется. Например, у У Д’Антонио и У. Форма 71-93% людей, участвовавших в важных решениях в городской общности в г. Эль Пасо, оказались и в списках репутационных лидеров [D’Antonio, Form, 1965]; у Р. Престуса (Ривердэйл и Эджвуд) этот показатель составил 50-66% [Presthus, 1964:421-426], тогда как у Л. Фримена (Сиракузы) — всего 39% [Freeman et al., 1963: 791-798], а в некоторых других исследованиях — еще меньше [Clark, 1968с: 80].

В-третьих, наиболее уязвимым моментом всей репутационной техники является невозможность четко очертить сферу власти тех или иных политических лидеров. Люди могут быть одинаково влиятельными, но в разных сферах; некоторые очень влиятельны, но только в отношении ограниченного набора проблем. В этом смысле решенческий метод имеет безусловное преимущество, поскольку дает возможность сравнивать власть разных людей в одной сфере, а также сопоставлять сферы их власти[201].

Большинство репутационных исследователей не конкретизируют ареал власти, подразумевая, что власть лидера одинакова во всех сферах. Хантер считал «очевидным», что власть есть относительно постоянный фактор в социальных отношениях, а политические действия — переменные [Hunter, 1953: 6], исключая возможность того, что власть может варьироваться в зависимости от сферы ее применения [Birch, 2001: 163-164; Clark, 1973]. Исследователи обычно указывают, что их

интересует лишь «общая категория лидерства в сообществе» [Schulze, Blumberg, 1957: 292], а не конкретные возможности людей в отдельных сферах. Хотя их интенция вполне естественна, вряд ли можно говорить об «общей власти», не конкретизируя ее сферу[202].

Данный недостаток усугубляет уже отмеченную выше проблему адекватной оценки респондентами властных возможностей лидеров. Исследователь, пишет Волфинджер, «не может быть уверен в том, что респондент не осуществляет ранжирование лидеров в определенной сфере; это может вести к тому, что лидер получает общий высокий рейтинг, поскольку он считается очень влиятельным в решении определенной проблемы, которая может быть очень важной либо для сообщества, либо для респондента» [Wolfinger, 1960: 638; Polsby, 1959: 232].

В-четвертых, метод подвергся критике за то, что он изначально предполагал наличие властвующей элиты. Многие исследователи подчеркнули, что Хантер с самого начала принял как данность, что структура власти в Атланте имеет элитистский характер, и далее лишь стремился подтвердить это, тем самым фактически исключив вариативность власти в разных сферах [Birch, 2001: 163-164]. Если респондентов спрашивают о том, кто входит в правящую элиту, то подразумевается, что она есть, т.е. элитизм отчасти задается концептуально. Между тем, как справедливо считают Р. Даль, Э. Бенфилд и другие исследователи [Dahl, 1958: 463-469; Banfield, 1961: 272; Clark, 1968с: 75], вопрос о наличии политической элиты должен оставаться открытым для эмпирического исследования. Р. Даль и Н. Полсби неоднократно подчеркивали, что Хантер заложил в свою модель слишком много изначальных параметров распределения власти в Атланте. Они указали, что вместо вопроса, содержащего скрытое утверждение о наличии властвующей элиты, респондентам следовало задать следующий вопрос: «Имеет ли кто-то власть в данном аспекте?» [Polsby, 1980: 113].

Кроме того, почему респонденты должны выбрать именно 40 лидеров, а не 10 и не 100? Как сортировать лидеров по спискам, если они проходят сразу по нескольким номинациям?[203] Количество лидеров в этом случае зависит от критериев, которыми руководствуется исследователь. Что отличает «высших» лидеров от «не-высших»? Если критерии высокие, то это может оставить вне репутационного списка значительное количество тех, кто оказывает существенное влияние на политическую жизнь в сообществе. Если же критерии низкие, то в этом случае неизбежно растворение лидеров среди нелидеров [Polsby, 1980: 49-50; Wolfinger, 1960: 642-643]. При этом важный вопрос о различении между действительно лидерами и теми, кто составляет второй эшелон политического управления, оказывается зависимым от произвольного выбора исследователя [Clark, 1968с: 75]. В любом случае, количество лидеров задается изначально, а не определяется эмпирически. Если же исследователь не указывает количество лидеров, которое должен выбрать респондент, то в этом случае он просто переадресует решение проблемы самим респондентам. При этом оказывается невозможным сопоставить величину власти различных лидеров и реконструировать стандарты, с помощью которых оперировали эксперты, т.е. подтвердить или опровергнуть принадлежность названных респондентами людей к политической элите городского сообщества [Polsby, 1980: 49-50]. Естественно, что неопределенность числа лидеров и числовая вариативность существенно затрудняют и сравнение результатов, полученных в разных исследованиях.

Наконец, хотя власть и является потенциалом, способностью, она возникает лишь в том случае, если индивиды и группы уже включены в политический процесс или имеют установку на участие. Иначе их потенциал остается вне политического пространства и не влияет на решение важных социальных проблем. По мнению плюралистов, о власти можно говорить только тогда, когда субъект участвует в принятии политических решений. Если же он пассивен, то его нельзя считать субъектом власти. Сама же по себе репутация, по их мнению, еще не означает активного участия и потому не является адекватным показателем власти.

Оценивая эвристический потенциал метода в этом аспекте, А. Вил- давски пришел к выводу, что репутация является «любопытным сочетанием реальности и мифа, догадки и знания, действия и позиции, наблюдения и предположения». Хотя он и не уточнил, каково соотношение между этими составляющими, судя по его собственному исследованию, репутация приблизительно в равной мере основывается как на реальности, так и на мифе: около половины лиц, отобранных с помощью ре

путационной процедуры, активно участвовали в решении важных для городского сообщества проблем; другая половина лишь обладала репутацией (соответственно 22 и 21 человек). При этом Вилдавски указал, что многие участвовавшие в принятии решений (еще 86 человек) оказались вне репутационного списка [Wildavski, 1964: 303-319].

Сомнения в обоснованности метода сопровождались и оговорками в отношении его полезности. Метод, как считают критики, не объясняет причин неравномерного распределения власти, а лишь называет ведущих участников политического процесса, что, по их мнению, имеет для исследователя довольно ограниченную значимость. Классификация лидеров по демографическим признакам не является описанием политической системы города, поскольку она не раскрывает отношений между ними. Для доказательства существования политической элиты необходимо не только продемонстрировать неравное распределение власти, но и показать, что наиболее влиятельные люди действительно объединены между собой и действуют вместе, а не находятся в оппозиции друг к другу. Иначе это просто группа лидеров, а не правящая элита [Wolfinger, 1960: 643][204]. При этом репутационный метод не рассматривает субъектов власти в более широком экономическом, социальном и политическом контексте, и поэтому «мы не знаем, почему они властвуют» [Harding, 1996: 639].

Необходимость преодоления (или, по крайней мере, минимизации) указанных недостатков и проблем побудила многих исследователей внести некоторые коррективы и усовершенствования в репутационную технику. Например, в ряде исследований был испробован так называемый проблемно-специфический репутационный метод (the issue-specific reputational method), отличавшийся от классического репутационного подхода тем, что респондентов просили ранжировать людей по их власти в определенных сферах (см. [Clark, 1968с: 77-78]): информанты не только называли и ранжировали лидеров, но и указывали проблемные сферы, в которых они активны.

Также предпринимались попытки более точно сформулировать «репутационные вопросы». Например, Ч. Бонджин в своем исследовании в Берлингтоне реализовал две новации: 1) ранжирование лидеров осуществлялось не только самими лидерами, названными наиболее влиятельными

в сообществе, но и нелидерами; 2) выделение трех типов лидеров — символического, видимого и скрытого. Бонджин использовал стандартную процедуру двухступенчатого репутационного анализа, на основе которого было выявлено 16 лидеров городского сообщества. Процедура исследования была следующей. Вначале он предложил исполнительному секретарю городской ассоциации назвать «лидеров сообщества, которые действительно решают проблемы» — выбрать до 20 наиболее влиятельных людей и ранжировать их «по совокупному влиянию», а также указать на сферы их участия (использовалось стандартное интервью, содержащее 78 вопросов). Всех людей, названных секретарем, попросили сделать то же самое. Техника «снежного кома» использовалась до тех пор, пока количество повторных упоминаний лидеров не стало во много раз превышать количество новых имен. В итоге после 45 интервью стало ясно, что есть довольно высокий уровень консенсуса относительно 16 лидеров сообщества и большой разброс мнений относительно примерно сотни людей, упомянутых в интервью[205]. Далее с помощью социометрической техники Бонджин показал, что «властвующая элита Берлингтона представляет собой скорее группу, чем просто совокупность людей»[206].

Большинство исследователей, использовавших репутационный метод, останавливалось на этой стадии. Но Бонджин посчитал важным сравнить результаты ранжирования лидеров, сделанного самими лидерами и нелидерами — теми информантами, которые в итоге не попали в число 16 лидеров. Данная новация, по мнению Бонджина, позволяет избежать обвинений в том, что метод с самого начала подразумевает наличие властвующей элиты. В случае, если в городском сообществе нет элиты, при использовании данной техники следует ожидать и отсутствия согласия между двумя группами респондентов относительно выбора лидеров. Таким образом, данный метод «может обнаружить как отсутствие структуры власти, так и ее наличие». Например, если бы все упомянутые информантами лица распределились равномерно, то в таком случае можно было бы говорить о «вакууме власти». Однако этого не произошло: из 445 пунктов (choices), сделанных 38 информантами, 201 достались 16 топ-лидерам, а на оставшуюся сотню номинантов пришлось 224 пункта, при этом никто из них не получил больше 4 пунктов (чаще всего они имели по одному пункту) [Bonjean, 1963: 675-676].

Вторая новация Бонджина — выделение различных типов лидеров[207] — была вызвана тем, что традиционный репутационный метод оказывался не в состоянии обнаружить тех представителей властвующих элит, которые не имели высокого классового положения и (или) статуса [Ibid.: 680]. Вариации лидерства Бонджин классифицировал следующим образом. Видимые лидеры (visible leaders) хорошо известны всему сообществу; они обладают примерно одинаковой властью в глазах как лидеров, так и нелидеров. Власть скрытых лидеров (concealed leaders) не в полной мере осознается обычными людьми; ее оценки существенно выше у лидеров, чем у нелидеров. И наоборот, власть символических лидеров (symbolic leaders) переоценена; ее оценки существенно выше у нелидеров, чем у лидеров [Ibid.: 678]. В Берлингтоне Бонджин обнаружил 5 видимых лидеров и по 6 скрытых и символических лидеров, т.е. лидерство оказалось отчасти видимым, отчасти скрытым[208]. На целесообразность выделения различных типов лидеров при изучении власти указали и другие авторы, что нашло отражение в эмпирических исследованиях [Freeman et al., 1963: 791-798; Miller, 1970].

Учет различных концептуальных нюансов и вариативности механизмов власти и лидерства был осуществлен и в исследовании Ф. Тронстай- на и Т. Кристенсена. Экспертам было предложено составить отдельные списки тех, кто а) обладает наибольшей властью, б) осуществляет наибольшую власть, в) является наиболее влиятельным человеком в городе и г) стал высшим лидером в городском сообществе. Ранжируя и специфицируя влияние лидеров на процесс принятия решений, эксперты выделяли десятки «наиболее эффективных» с точки зрения а) выполнения проектов, б) инициации проектов и в) блокирования проектов. Они также назвали тех лидеров, чей рейтинг, с их точки зрения, завышен, занижен, кому больше доверяют, кто не пользуется доверием [Trounstine, Christensen, 1982: 61-69].

Некоторые другие проблемы и трудности репутационного метода также могут быть в той или иной степени сглажены. В частности, субъективность и произвольность в определении числа лидеров снижается путем использования тестов на статистическую значимость (например, ограничивая список лидеров теми лицами, которые набрали существенно большее количество голосов по сравнению с другими), выявлением

кластеров или, наоборот, разрывов в количественных показателях лидеров, а также путем сопоставления показателей, полученных лидерами от информантов с их собственными оценками [Bonjean, Olson, 1970: 205-206]. Кроме того, в исследованиях более позднего времени больше внимания обращалось на роль социальной структуры и различных организаций, связей между ними и индивидуальными субъектами власти [Walton, 1977: 78-79].

Другим направлением совершенствования метода стало использование репутационного метода в комбинации с другими методами. С такой постановкой соглашаются и критики метода, выступающие против его использования в качестве самодостаточного [Wolfinger, 1960: 637].

Однако сторонники метода обычно и не возражают против необходимости (или, по крайней мере, желательности) использования в исследовании различных методик. Уже у Хантера достаточно много внимания уделялось анализу конкретных проблем, связанных с принятием важных решений в Атланте. Впоследствии, особенно после исследований Р. Престуса [Presthus, 1964] и Р. Эггера, Д. Голдриха и Б. Свенссона [Agger, Goldrich, Swanson, 1964], идея о целесообразности строить исследование на сочетании методов фактически стала общепринятой [Hawley, Wirt, 1974я: 137; Aiken, Mott, 1970: 200; Orum, 1978: 134; Domhoff, 1978: 137].

Смысл использования одновременно нескольких исследовательских методов состоит в том, что каждый метод обращен к отдельным аспектам социальной реальности. В частности, репутационный в большей степени показывает потенциальные ресурсы и помогает обнаруживать частные (непубличные) механизмы властвования; поэтому его дополнение к проблемному и позиционному методам позволяет рассмотреть власть в более широком ракурсе. Кроме того, использование нескольких методов одновременно естественно повышает надежность полученных данных и, соответственно, выводов. Р. Престус, который одним из первых использовал комбинацию методов в эмпирическом исследовании власти, считал их «взаимноподдерживающими» и тестирующими валидность друг друга [Presthus, 1964].

Как видно из приведенных выше ссылок, основные дебаты по поводу достоинств и недостатков репутационного метода развернулись в конце 1950-х — начале 1960-х годов. Но основные оценки метода, сделанные в то время, по существу, не утратили своей актуальности и спустя несколько десятилетий. Однако в последние годы ряд исследователей посчитали традиционную критику репутационного метода несколько преувеличенной и даже ошибочной, заявив о необходимости его «реабилитации». К этому, в частности, призывают К. Доудинг и его коллеги, анализирующие проблемы власти в русле теории рационального выбора [Dowding et al., 1995: Dowding, 1996]. Они отмечают, что в настоящее

время во многих известных работах по теории рационального выбора «репутации» определяются как ключевые ресурсы власти, которыми обладают акторы во взаимодействии с другими акторами; подчеркивается важность формирования соответствующей репутации актора для поддержания устойчивости его положения в конфликтных ситуациях, при возникновении угроз или предложений со стороны других акторов, а также для расширения возможностей кооперации. Поэтому репутация не только показывает, что думают люди о ресурсах власти, которыми обладают определенные индивиды, но и сама является источником власти этих индивидов [Dowding et al., 1995: 273].

Доудинг и его коллеги подчеркивают, что с появлением современных баз данных стало значительно легче идентифицировать репутацию, чем во времена Хантера. Сам Доудинг выделяет три способа определения репутации различных акторов. Это можно сделать, во-первых, в процессе анализа их взаимодействия; во-вторых, с помощью традиционной репутационной техники Хантера, а также «методом триангуляции»[209], позволяющим проверить и верифицировать утверждения, сделанные отдельными акторами (респондентами), в-третьих, — на основе имеющихся баз данных в СМИ. Масштаб репутации может быть количественно обозначен на основании объема и характера освещения в прессе. Индексы публичной репутации актора учитывают количество упоминаний в прессе, в каком контексте и с кем он упоминается, является ли освещение в прессе позитивным или негативным и т.д.[210] Комбинируя эти методы, исследователь получает полную картину репутации [Dowding, 1996: 66-70].

Следует отметить, что рассмотрение репутации как ресурса самого по себе не является новым. Об этом еще в 1960-х годах писал У Гэмсон, подчеркивая, что репутация является не только показателем обладания значительными ресурсами, но таким же ресурсом, как деньги, богатство или авторитет [Gamson, 1966b: 122-123]. Репутация вполне подпадает под понятие ресурса, признаками которого, по Гэмсону, являются возможность субъекта обладать ресурсом, контролировать его и использовать для оказания влияния на тех, кто принимает политические решения. Репутацию Гэмсон относит к ресурсам убеждения[211]: определенные люди считаются «знающими», «солидными», «надежными», «интелли

гентными» и т.д., т.е. обладают в глазах других людей рядом стабильных персональных характеристик, которые могут быть использованы в разрешении различных проблем и потому делают их мнение убедительным [Gamson, 1966b: 123-124].

Классическим исследованием власти, проведенным с помощью решен- ческого (проблемного) метода стало исследование Р. Даля в Нью-Хейвене [Dahl, 1961]. Даль исходил из того, что власть возникает в ходе конфликта между субъектом и объектом, когда субъекту удается навязать объекту свою волю. В политике навязывание воли осуществляется в процессе принятия политических решений, в котором стороны занимают противоположные позиции. Поэтому объяснение распределения власти требует выяснения, кто — какие индивиды и группы — успешно инициируют и обеспечивают реализацию выгодных им политических решений. Фактически речь идет о трех аспектах оценки процесса принятия решений, которые позволяют понять характер распределения власти в социуме: кто участвует в принятии решений, кто выигрывает и проигрывает от принятия решений и кто превалирует в принятии решений[212].

Поскольку изучить все решения практически невозможно, исследователь должен выделить институциональные сферы, имеющие важное значение для жизнедеятельности социума, и рассмотреть совокупность политических решений, характеризующих расклад сил в этих сферах. Даль выбрал три сферы принятия решений — реконструкцию города, образование и назначение на должности. Его анализ показал, что 1) в различных сферах доминируют различные конфигурации лидеров, 2) наиболее сильное непосредственное влияние на принятие решений (осуществление власти) оказывают политики, 3) основная масса граждан оказывает лишь косвенное влияние на принятие политических решений[213]. Впоследствии многие исследователи-эмпирики, использовавшие проблемный метод (Э. Бенфилд, А. Вилдавски, Р. Лайнберри, Р. Мартин, Ф. Мангер, Л. Фримен, Р. Уэйст и др.), также обычно приходили к «плюралистическим» выводам.

В качестве иллюстрации метода рассмотрим процедуру его использования Фрименом и его коллегами в Сиракузах (штат Нью-Йорк, США) [Freeman et al., 1963: 791-798]. На первом этапе исследователи определяли набор проблем (тем) городской политики, решения по которым могли бы стать основанием для изучения власти. Для этого были проведены интервью с 20 местными специалистами в области изучения локальных

сообществ и 50 информантами, представлявшими различные сегменты городского населения. На основе этих 70 интервью был составлен список 250 городских проблем, далее он был сокращен до 39 проблем в соответствии с рядом критериев[214].

Следующий шаг — определение позиционных лидеров, т.е. лиц, формально ответственных за данные решения. Это было сделано на основе анализа документов по всем 39 решениям. Для того чтобы убедиться в адекватности списка, были проведены консультации с юристами. Число лиц, формально ответственных за каждое из 39 решений, колебалось от 2 до 57. После этого с этими лицами были проведены интервью, во время которых им выдали по 39 карточек и предложили рассортировать их на две стопки. В одну следовало положить те карточки, где указывались решения, в которых информант принимал участие (которое могли бы подтвердить другие участвовавшие в этом решении), в другую, соответственно, карточки с решениями, в которых он участия не принимал. Информантов попросили назвать всех остальных участников процесса принятия решений, в которых он участвовал, при этом учитывалось только реальное знание, а не слухи. Наконец, они ответили на вопросы анкеты об их социальном статусе.

Полученные в результате интервью данные были сведены в таблицу. Те, кого как минимум два информанта назвали участником процесса принятия решений, были квалифицированы как лица, обладающие первым уровнем влияния (first zone influentials)[215]. Далее все лица первого уровня влияния были проинтервьюированы по той же схеме, что и позиционные лидеры. Результаты, характеризующие их участие в принятии решений, вновь были суммированы, а все участники, названные хотя бы одним позиционным лидером и одним лицом первого уровня влияния, также были классифицированы как лица первого уровня влияния и проинтервьюированы. После этого те, кого номинировали два лица первого уровня влияния, были квалифицированы как лица второго уровня влияния. Исследователи отметили, что можно было бы продолжать процедуру и дальше, выделив лиц третьего, четвертого и последующих уровней влияния. Но учитывая полученный в ходе интервью массив ка

чественных данных, они посчитали это излишним. В целом было проведено 628 интервью, на основе которых было выделено 550 участников всех 39 решений. Эти люди были ранжированы в соответствии с числом решений, в которых они принимали участие; в итоге для последующего анализа было отобрано 32 наиболее активных участника [Freeman et al., 1963: 794-795J[216].

Изначально проблемный метод претендовал на более адекватное определение политических лидеров по сравнению с репутационным и позиционным, поскольку субъекты власти определяются не по наличию ресурсов или репутации, а по совокупности эмпирически наблюдаемых явлений, выражающих процесс осуществления власти. В данном случае исследователь изучает уже саму власть (точнее, ее осуществление), а не факторы, допускающие (предполагающие) наличие власти. Кроме того, при использовании метода учитываются сфера и границы власти, что также дает ему бесспорное преимущество над предыдущими методами. Наконец, он может четко дифференцировать параметры власти, которыми обладают лидеры разного уровня.

Хотя проблемный метод многими аналитиками считается наиболее обоснованным и надежным[217], он оказался менее популярным, чем позиционный и репутационный методы. Причина заключается в том, что он значительно более сложен для практического применения, поскольку исследователь должен собрать большой материал по истории принятия каждого существенного решения и предпринять его реконструкцию. При этом остаются естественные трудности в выборе оптимального набора проблем и выявлении акторов, оказавших определяющее влияние на выбор и принятие решений.

В концептуальном плане основное возражение оппонентов проблемного метода заключалось в том, что определение субъектов политической власти по их роли в процессе принятия политических решений является недостаточным (неадекватным). В дискуссии о так называемых лицах власти [Bachrach, Baratz, 1962: 947-952; 1963: 641-651; Lukes, 1974] исследователями было высказано убеждение, что достижение успехов в принятии решений не исчерпывает всего многообразия проявлений политической власти; поэтому проблемный метод не может дать аде

кватной информации об этих формах власти, а также о власти тех, кто действует «за сценой», поскольку их влияние имеет главным образом неформальный характер. Обычно речь идет о скрытом влиянии элиты бизнеса, власти тех, кто непосредственно не участвует в принятии политических решений, но имеет возможность направлять действия публичных политиков и официальных лиц [Ricci, 1971: 170-175; Presthus, 1964: 116-121; Ehrlich, 1961а: 92][218].

Другое возражение концептуального характера заключается в том, что данный метод используется для изучения осуществления власти, а не власти как потенциала, способности. Тем самым он выявляет только тех, кто уже участвует в принятии решений, оставляя в стороне политических акторов, обладающих потенциалом (властью), но по каким-либо причинам воздерживающихся от его использования [Morriss, 1987][219]. При этом, фокусируясь на деятельности политических акторов, проблемный подход не в полной мере учитывает влияние структурных факторов, в значительной степени детерминирующих характер процесса принятия политических решений и его результаты.

Значительный массив критики исследований, проведенных с помощью проблемного метода, касается выбора сфер принятия решений для изучения. В частности, Далю и его последователям указали на то, что они выбрали слишком мало проблем, чтобы протестировать плюралистическую парадигму применительно к структуре власти в крупных американских городах [Anton, 1963: 449]. Другие посчитали, что далев- ский набор проблем адекватен только в отношении Нью-Хейвена, но вряд ли может быть рекомендован для изучения более масштабных городских сообществ [Price, 1962: 1589-1596]. Однако большинство оппонентов обращает внимание не столько на количество проблем, сколько на их (не)репрезентативность. Уже в самых первых рецензиях на книгу [Hunter, 1962: 517-519; Wrong, 1962: 26-28] было указано, что поскольку для анализа выбираются проблемы, которые являются публичными и политическими, т.е. те, которые активно дискутируются в политической сфере, это в значительной степени детерминирует предмет и характер исследования. В частности, Д. Ронг считает, что исследование Даля пред

ставляет собой «не столько общий анализ структуры власти в сообществе, сколько исследование муниципального управления (government), точнее, формального механизма принятия решений на уровне местной политики и управления, а также социального состава тех, кто в нем участвует. Хотя Даль нередко признает, что многие решения, влияющие на жизнь городского сообщества в целом, принимаются скорее частными, нежели публичными акторами (например, решения по расположению заводов), он все же сосредоточивается на легальном процессе управления» [Wrong, 1962: 28].

По мнению Д. Риччи, две из трех проблем, ставших предметом исследования в Нью-Хейвене — публичное образование и партийные назначения, — были не слишком значимыми для экономических и социальных нотаблей города. Большинство этих людей жили в пригородах, а их дети учились исключительно в частных школах. Поэтому выводы Даля о роли элиты в городских делах не представляются Риччи убедительными [Ricci, 1971: 163] (см. также [Domhoff, 1978: xiii, 138-140]). На основании этого критики фактически ставят под сомнение основные постулаты Даля, считая, что его исследование не смогло доказать ординарного (сопоставимого с другими) влияния экономических и социальных нотаблей, а лишь продемонстрировало, что последние не имели интереса к данным проблемам и потому, вполне возможно, позволили другим людям принимать по ним решения [Ricci, 1971:163]. Они пришли к выводу, что для более адекватного анализа распределения власти в Нью-Хейвене следовало предпочесть некоторые другие проблемы, например, законодательство о труде, налоги, интеграцию школ, жилищную сегрегацию и др. [Ricci, 1971: 163; Dowding, 1991: 32].

Ранее отмечалось, что Даль выбирал проблемы отнюдь не произвольно, а в соответствии с определенными критериями (которые сами по себе представляются обоснованными), и исходя из этих критериев выбор Даля вполне оправдан[220]. Проблема здесь заключается в том, что оппонентов Даля не устраивает то, что все эти проблемы вызывали открытый конфликт между отдельными группами. С их точки зрения, использование конфликта в качестве критерия значимости проблемы ведет к «тавтологической ошибке» [Danzger, 1964: 714-716]: выбирая проблемы, по которым ведутся острые политические дискуссии, исследователь неизбежно придет к заключению, что политика в данном городе являет

ся плюралистической, т.е. что в ней имеют место конфликты, которые разрешаются в процессе борьбы различных групп. «Если мы исследуем ситуации открытого конфликта, где участвуют разные группы и субъекты власти, то вполне естественно прийти к выводу, что власть в данном сообществе рассредоточена между ними. Но такой выбор проблем исключает из рассмотрения ситуации, где отсутствует соревнование групп интересов и субъектов власти, в отношении которых можно было бы заключить, что власть не рассредоточена, а сконцентрирована» [Ricci, 1971: 153]. Именно этот момент имели в виду Бахрах и Барац, когда писали о том, что далевская методология «пристрастна» к участию элит в решении важных политических проблем и практически гарантирует плюралистические результаты [Bachrach, Baratz, 1970: 10].

Выбор проблем, в которых имеет место конфликт преференций, Далю необходим для того, чтобы отличить осуществление власти от ситуаций, в которых субъекту не нужно преодолевать сопротивление объекта. В последнем случае отнюдь не всегда речь может идти о скрытой власти, поскольку действия объекта бывают обусловлены факторами, не зависящими от субъекта, например, трудностями преодоления проблемы коллективного действия. Поэтому до тех пор, пока не обозначены четкие операциональные критерии, отличающие скрытое осуществление власти от случаев, в которых субъект лишь использует благоприятную для осуществления своих целей ситуацию, вряд ли правомерно, на наш взгляд, высказывать Далю упрек за то, что он ограничился публично дискутируемыми проблемами. С критиками следует, пожалуй, согласиться в том, что вместо сферы публичного образования и политических номинаций можно было бы исследовать какие-то другие проблемы Нью-Хейвена. Действительно, эти вопросы не так интересовали бизнес- элиту, как вопросы городской реконструкции. В контексте сверхзадачи далевского исследования — тестирования плюралистической гипотезы и опровержения элитизма — выбор проблем, наверное, должен был быть несколько иным.

Однако насколько этот иной выбор был бы более репрезентативным по сравнению с тем, который был сделан? Здесь возникают большие сомнения. В любом случае, и это следует подчеркнуть, вряд ли таким образом Далю удалось бы избежать обвинений в нерепрезентативности избранных проблем. Вообще сам вопрос о критериях выбора проблем трудно однозначно разрешить. Любой исследователь всегда вынужден выбирать между «важными решениями», «типичными решениями», «репрезентативными решениями» и т.п. или искать такие решения, которые бы удовлетворяли всем этим критериям, что в практическом отношении совсем не просто. При этом опять же остаются естественные

трудности в оценке значимости, репрезентативности и других характеристик решения [Polsby, 1980: 96; Bonjean, Olson, 1970: 207; Bart, Johnson, 1974: 265-271].

Что касается вопроса о желательном числе проблем, то здесь нужно прежде всего учитывать реально имеющиеся у исследователей ресурсы и естественное противоречие между числом изучаемых проблем и глубиной анализа. Разумеется, увеличение числа исследуемых проблем могло бы дать больше информации, что признавал и сам Даль, который в интервью Дж. Уэйсту спустя 25 лет после публикации «Who Governs?» согласился с целесообразностью более широкого предмета исследования [Dahl, 1986: 191-195].

Вместе с тем, как подчеркивает Домхофф, критика далевского метода за те или иные недостатки не ставила под сомнение базовую идею, на которую метод опирается: определение наличия или отсутствия правящей элиты может быть строго доказано только в том случае, если 1) гипотетическая правящая элита является четко определенной группой, 2) имеет место репрезентативный набор важных политических решений, в которых преференции гипотетической правящей элиты противоположны преференциям других групп, и 3) в этих ситуациях преференции предполагаемой элиты регулярно превалируют [Domhoff, 1978:123; Dahl, 1958:463-469].

Так же как и другие методы, проблемный метод допускает возможность совершенствования. В частности, Р. Эггер, Д. Голдрих и Б. Свенсон выделили шесть стадий в процессе принятия решений: 1) формирование политики, 2) обсуждение политики, 3) организация политической поддержки, 4) рассмотрение структурами политического авторитета, обнародование решения, 6) выполнение решения [Agger, Goldrich, Swanson, 1972: 23-35]. Это позволило конкретизировать и уточнить место и роль участвующих в нем акторов. Когнитивный потенциал проблемного метода (как и других методов) может быть усилен с помощью использования качественных типологий лидерства. Наряду с упоминавшимися ранее типологиями Ч. Бонджина [Bonjean, 1963: 672-681] и Ф. Тронстайна и Т. Кристенсена [Trounstine, Christensen, 1982: 61-69] интерес представляют и другие попытки дифференцировать роль тех или иных индивидуальных акторов в процессе принятия решений. Например, Н. Лонг продемонстрировал важность различения между теми, кто инициирует решения, легитимизирует решения и обеспечивает мобилизацию ресурсов и запуск механизмов их реализации [Long, 1958: 251-261]. Т. Кларк выделяет четыре типа участников принятия решений: 1) «продюсеры» (поставляют ресурсы, которые далее будут распределены), 2) «потребители» (те, кто их получает), 3) антрепренеры (инициаторы) и 4) реализаторы [Clark, 1968с: 69]. Заслуживает внимания и идея о том, что лидерство и специфика участия в принятии решений находят

ся в зависимости от проблемы, в контексте которой рассматриваются властные отношения [Barth, Johnson, 1974: 265-271]. Наконец, решенческий метод может быть оптимизирован путем продуманной процедуры учета «нерешений» и других форм и проявлений власти.

Имплицитные различным методам критерии определения власти так или иначе взаимосвязаны (во всяком случае, на эмпирическом уровне, что подтверждают многие исследования), и при использовании различных методов можно прийти к аналогичным выводам относительно распределения власти и ее субъектов. Тем не менее необходимо четко осознавать, что именно выявляет каждый из этих методов и чего он сам по себе выявить не может. Многие исследователи пришли к выводу, что лидерство представляет собой гетерогенную категорию, и каждый метод наиболее эффективно обнаруживает лидеров определенного типа. Позиционный метод акцентирует внимание на лидерах, занимающих высокие должности; репутационный позволяет увидеть лидеров, не находящихся на публичных постах; решенческий выявляет тех, кто, не обладая соответствующей позицией и репутацией, обеспечивает осуществление политических решений и программ. Из этого следует, во-первых, что методы в той или иной степени влияют на характер получаемых результатов и, во-вторых, изучение структуры власти целесообразно осуществлять с помощью комбинации методов, позволяющей обнаруживать лидеров различных типов и повысить надежность и достоверность полученных результатов. Возможность и желательность комбинации методов отражается и в том, что отдельные процедурные элементы методов нередко пересекаются[221]. При этом следует учесть, что все методы, как подчеркивает У Домхофф, «более схожи, чем различны», поскольку «с точки зрения получаемых с их помощью данных они представляют собой вариации одной общей технологии — формирования списка имен и поиска связей между ними» [Domhoff, 1978:122][222]. Наконец, исследователи используют практически одни и те же способы сбора информации: интервью с определенным кругом лиц, архивные материалы и публикации в прессе, наблюдение за отдельными процессами, происходящими в сообществе, и др.

В контексте определения оптимальной техники и технологии использования комбинации методов представляется вполне естественным начать

с позиционного метода, собрав необходимую информацию о позициях в важнейших секторах общественной жизни, занимающих их лицах и пересечениях между ними. Далее целесообразно выстроить репутационную сеть, проинтервьюировав (по крайней мере) тех, кто чаще других оказывался в позиционном и репутационном списках, заканчивая процедуру по мере того, как новые лица и организации перестанут называться интервьюируемыми («метод снежного кома»). После этого можно приступить к изучению процесса принятия политических решений, имеющих существенное значение для жизнедеятельности городского сообщества, обращая особое внимание на оптимальность и репрезентативность конфигурации решений, избранных для экспертизы. Данный алгоритм можно считать общепризнанным [Domhoff, 1978:137-138][223].

На наш взгляд, комбинация методов является наиболее оптимальной и для российского контекста. Необходимо лишь учесть, что применение любых методов исследования в России технически осуществить в чем- то сложнее, чем на Западе. Однако на сегодняшний день уже накоплен значительный опыт изучения власти в тех странах, которые если и относятся к демократическим, то с большой натяжкой. Текучесть ситуации и быстрая сменяемость лиц у власти, естественно, затрудняют процесс исследования властных отношений, но это не является основанием для отказа от использования традиционных методик, скорректированных с учетом российской специфики. Сама по себе степень текучести/устойчивости власти является одной из важнейших ее характеристик и, соответственно, предметом эмпирической верификации.

Эти методы, как уже отмечалось ранее, представляют собой лишь способы выявления круга лиц, групп и (или) организаций, выступающих субъектами властных отношений. Как правило, это лишь первый шаг в исследовании различных параметров властных отношений, которое может существенно варьироваться в зависимости от целей исследователя, его методологических и ситуативных приоритетов. Эмпирические проекты отражают набор проблем, представляющихся важными для конкретных исследователей: одних интересует прежде всего характер связей между наиболее влиятельными акторами, других — факторы, определяющие специфику форм осуществления власти, третьих — сравнение стратегий управления и (или) их результатов и т.д. Конкретные исследовательские проекты, в которых использовались различные стратегии научного поиска, представлены в третьем разделе настоящей книги.

Здесь же в качестве иллюстрации приведем размышления У Домхоффа о том, как целесообразно проводить исследование структуры власти37.

Домхофф полагает, что фокусом исследования власти должно стать изучение структуры власти, которая представляет собой сложившийся паттерн отношений между определенными субъектами. По его мнению, «в исследовании власти структурные отношения следует концептуализировать как сетевые отношения». Сети представляют собой специфические совокупности связей между определенными группами и организациями; они непосредственно характеризуют структуру отношений в группе, общности или классе. Связи между членами этих образований могут продемонстрировать широкий спектр отношений — дружбу, партнерство, общее членство, наем, руководство и др. Сетевой анализ призван «выявить сеть людей и институтов, которые получают различную выгоду от функционирования социальной системы и установить, как эта сеть определяет структурные и ситуационные уровни властных отношений». Поэтому исследование власти представляет собой фактически разновидность сетевого анализа [Domhoff, 1978: 122,132-133].

Собственно эмпирическое исследование начинается с поиска связей между людьми и организациями, которые, как предполагается, составляют правящую (влиятельную) группу или класс. Это «сетевой анализ членства» (membership network analysis), он включает в себя изучение людей и всех организаций, к которым они принадлежат, или (что то же самое) — изучение организаций со всеми их членами. Результаты анализа обычно представляются в форме матрицы (см. табл. 1).

Таблица 1

Гипотетическая межличностная сеть

Члены

организации

Организации

А

Б

С

д

Индивид 1

V

V

Индивид 2

V

V

Индивид 3

V

V

Индивид 4

V

V

Индивид 5’

Источник: [Domhoff, 2009]. URL: http://sociology.ucsc.edu/whorulesamerica/methods/how_to. do_power_structure_researchh.html.

* Индивид 5 является «изолированным» и не имеет связей. Домхофф представил свои соображения в книге, написанной в процессе полемики с Далем [Domhoff, 1978]. Позднее они были изложены на его сайте «WhoRulesAmerica.net» URL: http://sociology.ucsc.edu/whorulesamerica/meth- ods/how_to_do_power_structure_research.html.

Перечень людей идет сверху вниз, а организаций — слева направо; образующиеся на пересечении ячейки (клетки) заполняются соответствующей информацией, типа «член», «директор», «собственник» или «спонсор»[224]. Также могут быть указаны и установки людей по отношению к определенным организациям («сторонник», «оппонент») или их психологическая связь с ними. Содержащаяся в матрице информация может быть использована для объяснения как организационных, так и межличностных сетей.

Рис. 1. Гипотетическая организационная сеть, созданная пересекающимися между собой членами

Рис. 1. Гипотетическая организационная сеть, созданная пересекающимися между собой членами

На рис. 1 видно, что организация А находится в центре сети в силу наибольшего количества связей между данными индивидами.

В межличностной сети, как показывает рис. 2, нет индивида, который бы занимал центральное место, хотя в организационной сети такой центр имеется. Домхофф отмечает, что хотя интуитивно это может показаться сомнительным, на самом деле две эти сети имеют самостоятельный статус и не являются зеркальным отражением друг друга; при этом в сети могут быть индивиды, не имеющие каких-либо связей, что часто имеет место в ситуациях, когда люди впервые попадают, например, в элитные компании высшего класса. Для анализа данных исследователи могут использовать самые разные математические техники, напри-

Рис. 2. Гипотетическая межличностная сеть, образованная на основе общей организационной принадлежности

Рис. 2. Гипотетическая межличностная сеть, образованная на основе общей организационной принадлежности
alt="" />Наряду с выявлением сетей, охватывающих членов различных организаций, исследователи могут обратить внимание на другие типы связей, например, родственные связи между членами элитных семей, социальные и культурные связи, потоки информации, совместный бизнес и т.д. Особое значение имеют финансовые потоки. Теоретически их можно рассматривать как вид отношений между индивидами и институтами, но на практике, подчеркивает Домхофф, желательно уделить им самостоятельное внимание в силу важности данного аспекта власти. Речь идет о четырех видах финансовых потоков: 1) от людей к людям (дарения, займы, пожертвования), 2) от людей к институтам (налоги, индивидуальные и семейные дарения фондам), 3) от институтов к людям (дивиденды собственникам, гранты экспертам), 4) от институтов к институтам (гранты политическим структурам, дарения корпораций фондам).

Сетевой анализ позволяет сделать вывод о наличии или отсутствии группы (элиты) или класса, доминирующих в социуме или локальном сообществе: если между корпорациями не обнаружены тесные связи, вряд ли правомерно говорить о «корпоративном сообществе»; если состав элитных социальных клубов, расположенных в различных городах,

существенно не пересекается, то нельзя констатировать наличие национального «высшего класса»; наконец, если отсутствуют или крайне незначительны финансовые потоки от богатых людей к фондам или от фондов к структурам, участвующим в формировании политики, то нет серьезных оснований полагать о существовании «сети планирования политики» (policy-planning network). Далее Домхофф предлагает проанализировать идеологические и политические преференции и ориентации различных групп с помощью контент-анализа соответствующих текстов и выступлений. Таким образом, изучение структуры власти представляет собой своеобразную комбинацию сетевого анализа и контент-анализа [Domhoff, 2009][225].

<< | >>
Источник: Ледяев В. Г.. Социология власти. Теория и опыт эмпирического исследования власти в городских сообществах. 2012

Еще по теме Основные методы исследования власти:

  1. Основные методы исследования в психологии
  2. Ледяев В. Г.. Социология власти. Теория и опыт эмпирического исследования власти в городских сообществах, 2012
  3. КОНКРЕТНОЕ СОЦИОЛОГИЧЕСКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ, МЕТОДЫ, ИНСТРУМЕНТАРИЙ И ПРОЦЕДУРА ИССЛЕДОВАНИЙ В СФЕРЕ ФИЗИЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ И СПОРТА
  4. Концептуальные основания эмпирических исследований власти
  5. Сравнительные исследования власти Джона Уолтона и Терри Кларка
  6. Проблематика эмпирических исследований власти в городских сообществах
  7. Эмпирические исследования власти в российских городах и регионах
  8. 49. Методы социологического исследования
  9. Марксистские исследования власти в 1960-1980-х годах
  10. Методы культурологических исследований
  11. 3. Методы социологических исследований
  12. §3. КУЛЬТУРОЛОГИЯ: МЕТОДЫ ИССЛЕДОВАНИЯ
  13. Методы исследования сознания
  14. Дополнительные методы исследования в психологии
  15. 3.1. Формы и методы проведения социологических исследований
  16. Методы исследования внимания
  17. 3. Социологические исследования: правила научного метода
  18. § 1.7. Общенаучные и конкретно-предметные методы исследования социальных процессов
  19. 6.3. МЕТОДЫ ИССЛЕДОВАНИЯ ОРГАНИЗАЦИОННОЙ КУЛЬТУРЫ