<<
>>

Глава первая. Социология и коммунистическая интерлюдия, или Интерпретации современной истории

Коммунистическая интерлюдия? Между чем и чем [она была исполнена]? И, прежде всего, когда? Я буду считать это периодом между ноябрем 1917-го (так называемой Великой Октябрьской революцией) и 1991 годом, когда в августе распалась Коммунистическая партия Советского Союза, а в декабре и сам СССР.

Это период, на протяжении которого в России и ее империи, а также в Восточной и Центральной Европе существовали государства, управляемые коммунистическими или марксистско-ленинскими партиями. Строго говоря, и сейчас существует ряд государств в Азии, которыми, как считается, руководят марксистско-ленинские партии. К таковым относятся Китай, Корейская [Народно-] Демократическая Республика, Вьетнам и Лаос. И конечно же, Куба. Но эра существования «блока социалистических государств», в каком-либо значительном смысле, прошла. Так же, на мой взгляд, как и эра, когда марксистско-ленинская идеология пользовалась серьезной поддержкой.

Так что мы говорим об интерлюдии в том простом смысле, что был некий момент наступления эры, в пределах которой существовал отчетливый блок стран, полагавших, что они руководствуются марксистско-ленинской идеологией, и что сейчас мы живем в период, когда эта эра уже позади. Конеч-

* Выступление на региональном коллоквиуме Международной ассоциации социологов «Построение открытого общества и перспективы социологии в Восточной и Центральной Европе», Краков, Польша, 15-17 сентября 1996 года. 13

но, ее тень существовала и до 1917 года. Маркс и Энгельс в своем Манифесте уже в 1848 году утверждали, что «призрак бродит по Европе, призрак коммунизма». И во многих отношениях этот

призрак по-прежнему бродит по Европе. И только ли по Европе? Давайте это обсудим. Что представлял собой этот призрак до 1917 года? Каким он был в период между 1917и 1991 годами? Каков он сейчас? Я думаю, нам нетрудно прийти к согласию в том, каким этот призрак был до 1917 года.

Он был призраком того, что «народ» - понимаемый в основном как необразованная, невоспитанная, темная масса людей - стихийно восстанет, разрушит и конфискует собственность, в той или иной мере перераспределит ее и поставит у власти людей, которые будут управлять без всякого уважения таланта и инициативы. А по ходу дела они разрушат все, что почиталось ценным в традициях страны, включая, разумеется, ее религиозные традиции. Страх [, внушаемый этим призраком,] не был таким уж беспочвенным. В экранизации романа Б.Пастернака «Доктор Живаго» есть такая сцена, когда доктора Живаго, вернувшегося с фронта сразу после революции в свой довольно просторный дом в Москве, встречает не только его семья, но и внушительная группа людей, обосновавшихся в его доме на постоянное жительство. Его собственной семье в этом огромном доме оставили одну-единственную комнату. Живаго, олицетворяющего собой истинного русского интеллектуала-идеалиста, довольно агрессивно спрашивают, что он думает об этой новой реальности, и он отвечает: «Это лучший порядок, товарищи, более справедливый»1. К концу своей довольно насыщенной событиями жизни доктор Живаго по-прежнему верит, что этот порядок лучше, даже если у читателя или зрителя остаются более смешанные чувства.

Мы довольно хорошо знакомы с политической и социальной историей Европы XIX века. Позвольте мне коротко остановиться только на основных ее моментах. После Французской революции широкое распространение и растущее признание в Европе получили две концепции, которые до революции большинству людей показались бы странными. Первая провозглашала политические перемены делом вполне 14

нормальным и предполагаемым. Вторая утверждала, что суверенитет, национальный суверенитет, принадлежит не правителям и законодателям, но чему-то, называемому «народом». Это были не просто новые, а радикальные идеи, лишавшие покоя многих людей, обладавших собственностью и властью.

Этот новый, выходящий за границы отдельных государств набор ценностей, который я называю зарождающейся геокультурой миро-системы, утверждался на фоне серьезных изменений в демографической и социальной структуре большинства европейских стран.

Ускорялись процессы урбанизации, увеличивалась доля наемного труда. Внезапное сосредоточение в крупных европейских городах большого количества наемных рабочих, условия жизни которых были, как правило, ужасающими, породило новую политическую силу, состоящую из людей, в значительной степени отделенных от благ экономического роста: они страдали экономически, были изгоями в социальной жизни и не имели никаких политических прав как на национальном, так и на местном уровнях. Призыв Маркса и Энгельса - «Пролетарии всех стран, соединяйтесь; вам нечего терять, кроме своих цепей» - адресовался именно этой [социальной] группе.

Существенное влияние на развитие ситуации оказали два события, случившиеся в Европе между 1848 и 1917 годами. Во-первых, политические лидеры различных стран начали осуществлять программы реформ - рациональных реформ, -учитывающих нужды этой группы людей, ориентированных на то, чтобы смягчить их нищету и ослабить чувство отчужденности. Такие программы были приняты в большинстве европейских государств, хотя их реализация шла разными темпами и в разные периоды времени. (В понятие Европы я включаю и такие государства, основанные белыми поселенцами, как США, Канада, Австралия и Новая Зеландия.) Эти программы реформ состояли их трех компонентов. Первый - избирательное право, вводившееся с осторожностью, но неуклонно расширявшее охват населения: раньше или позже все взрослые мужчины (а потом и женщины) получили право голоса на выборах. Вторая реформа заключалась в 15

развитии трудового законодательства и перераспределении экономических благ, что впоследствии будет нами названо созданием «государства благосостояния». Третья реформа, если это понятие здесь применимо, состояла в формировании национального самосознания, главным образом за счет введения обязательного начального образования и всеобщей воинской повинности (для мужчин).

Взятые вместе, эти три компонента - участие в политической жизни через голосование; вмешательство государства в экономику в целях уменьшения социальной поляризации,

*.

вызываемой бесконтрольным развитием рыночных отношений, и объединяющая нацию надклассовая патриотическая лояльность - составляют фундамент и фактически само определение либерального государства, которое к 1914 году превратилось в паневропейскую норму и частично - реальную практику.

Значительные расхождения между так называемыми либеральными и консервативными политическими силами резко сократились после 1848 года, поскольку обе они сошлись на признании пользы реформирования, хотя, конечно, продолжались споры относительно темпов проведения реформ и той меры, в какой полезно сохранять приверженность традиционным символам и авторитетам.

Этот период отмечен также появлением в Европе того, что иногда называют общественным движением, состоящим, с одной стороны, из профсоюзов, а с другой - из социалистических или трудовых партий. Большинство таких партий, хотя и не все, считали себя «марксистскими», при том что смысловое наполнение этого определения оставалось предметом нескончаемых дискуссий и в те времена, и сейчас. Наиболее мощной среди этих партий и «образцовой» - как в собственном представлении, так и для большинства других - была Социал-демократическая партия Германии. Перед Социал-демократической партией Германии, как и перед большинством других партий, стоял один важный практический вопрос: должна ли она участвовать в парламентских выборах? (С вытекающим из него следующим вопросом: должны ли ее члены входить в состав правительства?) В конечном итоге подавляющее большинство партий и партий-16 ных активистов утвердительно ответили на эти вопросы. Их логика была довольно проста. Считалось, что, действуя от имени своих избирателей, они могут приносить обществу определенную практическую пользу. В перспективе, по мере расширения избирательного права и роста уровня политической грамотности масс, большинством голосов они получат полную власть, а придя к власти, смогут законным путем положить конец капитализму и основать социалистическое общество. Данные рассуждения базировались на нескольких посылках. Первой из них служила идея времен Просвещения о рациональности человеческой природы: все люди действуют в своих рациональных интересах в той мере, в какой располагают возможностями и достаточным образованием для их правильного понимания. Вторая заключалась в том, что прогресс неизбежен и сама история работает на дело социализма.

Такая линия в идеологии социалистических партий Европы в период до 1914 года на практике превратила их из революционной силы, если они вообще когда-либо были ею, в немного более нетерпеливую версию центристского либерализма.

Хотя многие партии по-прежнему говорили на языке «революции», они больше не рассматривали революцию как восстание или даже применение силы. Революция превратилась, скорее, в ожидание каких-то серьезных политических перемен, как, скажем, 60-процентная победа на выборах. Поскольку в те времена социалисты в целом довольно слабо выступали на выборах, ожидаемая в будущем победа психологически все еще имела привкус революции.

Затем пришел Ленин, или, вернее, большевистская фракция Российской социал-демократической партии. Большевистский анализ включал в себя два основных элемента. Во-первых, большевики заявили, что теория и практика европейских социал-демократических партий не имеют ничего общего с революцией и, в лучшем случае, представляют собой лишь версию либерализма. Во-вторых, они утверждали, что какие бы доводы в пользу «ревизионизма» ни существовали в остальном мире, к российской реальности они неприменимы, поскольку Россия не является либеральным государством, и у 1 7

социалистов здесь нет возможности прийти к власти путем выборов. Оглядываясь назад, следует признать, что обе эти оценки были абсолютно верны.

Из этого анализа большевики вывели принципиально важное заключение: Россия (равно как, по умолчанию, и любое другое государство) никогда не станет социалистической без некоего насильственного процесса, включающего взятие контроля над государственным аппаратом. Следовательно, российский «пролетариат» (провозглашенный субъектом истории), фактически все еще немногочисленный, должен был совершить это, объединившись в жестко структурированную кадровую партию, которая спланирует и осуществит «революцию». В неявных, имеющих закрытый характер теоретических дискуссиях фактор «малой численности» городского промышленного пролетариата признавался более значимым, чем допускали Ленин и его коллеги. Вот почему мы получили в результате теорию, объясняющую, как быть социалистической партией в стране, не являющейся ни богатой, ни промышленно развитой, а

*.

потому не входящей в центральную зону капиталистического миро-хозяйства.

Вожди Октябрьской революции считали, что они совершили первую пролетарскую революцию в современной истории. Более правильным было бы сказать, что они возглавили одно из первых и, возможно, самое драматичное из национально-освободительных восстаний на периферии и полупериферии миро-системы. Впрочем, это национально-освободительное восстание отличалось от других в двух моментах: его возглавила кадровая партия, изменившая универсалистскую идеологию и на этой основе приступившая к созданию мировой политической системы под своим непосредственным контролем; революция произошла в одной из стран, находившихся за пределами центральной зоны, но самой из них развитой в промышленном и военном отношении. Вся история коммунистической интерлюдии 1917-1991 годов происходит из этих двух фактов. Партия, провозглашающая себя авангардной, а затем добивающаяся государственной власти, не может не быть диктаторской. Если кто-то объявляет себя ведущим, он должен 1 8 считать себя безусловно правым. И если история находится на стороне социализма, то авангардная партия, по логике, осуществляет предначертанную миру судьбу, навязывая свою волю всем остальным, включая и тех людей, авангардом которых она предположительно является, то есть в данном случае промышленному пролетариату. В самом деле, это стало бы неисполнением ее обязанностей, поступай она иначе. К тому же, если лишь одна такая партия в целом мире обладала государственной властью - что фактически имело место в период с 1917 по 1945 год - и если, далее, кто-то должен был организовать международную оргструктуру, то вполне естественно и вероятно, что партия, располагающая государственной властью, станет ведущей партией. Во всяком случае, у этой партии были материальные и политические средства, чтобы отстаивать эту роль перед лицом любой возможной оппозиции. Таким образом, представляется логичным утверждать, что однопартийный режим СССР и его фактический контроль над Коминтерном были почти неизбежными следствиями теории авангардной партии. А с этой теорией, если и не абсолютно неизбежно, то по крайней мере с большой вероятностью, пришло то, что фактически случилось: чистки, гулаг и «железный занавес».

Несомненно, открытая непрекращающаяся враждебность всего мира к коммунистическому режиму в России сыграла большую роль в таком развитии событий. Но было бы преувеличением относить их полностью на сей счет, поскольку ленинская теория изначально предсказывала эту враждебность, и, следовательно, последняя являлась частью ограничений со стороны окружающей реальности, о необходимости учета которых всегда было известно режиму. Враждебность была предсказуема. Внутреннее структурирование режима было также предсказуемо. Что, возможно, оказалось менее предсказуемым, так это геополитика советского режима. Большевики приняли четыре последовательных геополитических решения, которые оказались поворотными и которые, как мне кажется, определили далеко не единственно возможный путь, которым мог бы пойти советский режим. 19

Первым было восстановление Российской империи. В 1917 году имперские силы России переживали военные неудачи, и широкие слои российского населения взывали о «хлебе и мире». В этой социальной ситуации царь был вынужден уйти с престола, а некоторое время спустя большевики смогли осуществить штурм Зимнего дворца и захватить государственную власть. Казалось, что поначалу большевикам была безразлична судьба Российской империи как таковой. В конце концов, они были социалистами-интернационалистами, убежденными во вредоносности национализма, империализма и царизма. Они «отпустили» Финляндию и Польшу. Кто-то может цинично заметить, что в трудный момент они просто выбрасывали за борт балласт. Я же склонен видеть в этом скорее немедленную, почти инстинктивную реакцию, соответствующую их идеологическим пристрастиям.

Что случилось затем, было уже рациональным решением. Большевики оказались в обстановке сложной с военной точки зрения гражданской войны. Они испугались, что такое «отпускание» приведет к образованию открыто враждебных режимов на их границах. Они хотели победить в гражданской войне и решили, что для этого необходимо восстановить империю. Оказалось, что в отношении Финляндии и Польши это было уже слишком поздно, однако не поздно применительно к Украине и Кавказу. Таким образом, получилось, что из трех великих многонациональных империй, существовавших в Европе во времена Первой мировой войны, -Австро-Венгерской. Оттоманской и Российской - только последней предстояло выжить, по крайней мере до 1991 года. И таким образом, оказалось, что первый марксистско-ленинский режим стал российским

*.

имперским режимом, наследником царской империи.

Вторым поворотным пунктом стал в 1921 году Конгресс народов Востока в Баку. Оказавшись перед фактом, что так долго ожидавшаяся ими революция в Германии вряд ли состоится, большевики обратили свои взоры в глубь страны и на Восток. Они повернулись вовнутрь, поскольку провозгласили новую доктрину - о построении социализма в одной стране. Восточное направление привлекло их, поскольку в Баку 20

произошел сдвиг геополитического акцента большевиков с пролетарской революции в высокоразвитых индустриальных государствах на антиимпериалистическую борьбу в колониальных и полуколониальных странах мира. Оба этих сдвига были весьма разумными и прагматичными. И оба имели далеко идущие последствия для смягчения ленинизма в качестве всемирной революционной идеологии.

Обратиться внутрь означало сосредоточить внимание на восстановлении российской государственности и империи как государственных структур и выдвинуть программу преодоления - путем индустриализации - экономического отставания от стран центральной зоны [капитализма]. Обратиться на Восток означало молчаливо (пока еще не открыто) признать фактическую невозможность восстания рабочих в центральной зоне. Это также означало включиться в борьбу за самоопределение наций (по Вильсону), но под более цветистым флагом антиимпериализма. Эти изменения в целях сделали советский режим гораздо более приемлемым в глазах политических лидеров западных стран по сравнению с его предшествовавшей позицией и заложили основу для возможного геополитического согласия.

Это логически привело к следующему поворотному пункту, достигнутому уже в следующем, 1922 году в Рапалло, когда Германия и Советская Россия вновь вышли на мировую политическую сцену в качестве главных действующих лиц, договорившись возобновить дипломатические и хозяйственные отношения и отказаться от всех связанных с войной претензий друг к другу. Таким образом, они эффективно преодолели разного рода остракизм, который испытывали со стороны Франции, Великобритании и Соединенных Штатов. Начиная с этого момента СССР всегда стремился к полной интеграции в межгосударственную систему. В 1933 году он вступил в Лигу Наций (и сделал бы это раньше, будь такая возможность), выступал союзником Запада во Второй мировой войне, стал соучредителем ООН и никогда в послевоенные годы не прекращал добиваться от всех стран (и прежде всего от США) признания себя как одной из двух мировых «сверхдержав». Эти усилия, как неоднократно отмечал Шарль де 2 1

Голль, трудно объяснить с позиций марксистско-ленинской идеологии, но они абсолютно ожидаемы как политика великой военной державы, действующей в рамках существующей миро-системы.

Неудивительно, что за этим последовал четвертый поворотный пункт, а именно - часто игнорируемый, но имеющий важное идеологическое значение роспуск Коминтерна в 1943 году. Распустить эту организацию значило, прежде всего, официально признать то, что было реальностью на протяжении уже довольно продолжительного времени - отказ от первоначального плана большевиков осуществить пролетарские революции в наиболее «развитых» странах. Это представляется очевидным. Но менее очевидным было то, что это означало и отказ от целей, поставленных в Баку, по крайней мере в их первоначальном виде.

В Баку были подняты на щит заслуги антиимпериалистических национально-освободительных движений на «Востоке». Но уже к 1943 году руководители СССР не были реально заинтересованы в революциях где бы то ни было, если эти революции не находились под их полным контролем. Советские лидеры не были глупы и понимали, что движения, пришедшие к власти путем долгой национально-освободительной борьбы, вряд ли отдадут себя под чей-то контроль в Москве. А кто бы мог на это пойти? Существовал только один возможный ответ - движения, пришедшие к власти благодаря поддержке и под бдительным контролем российской Красной Армии. Так зародилась советская политика в отношении единственной части мира, к которой она была применима по крайней мере тогда -Восточной и Центральной Европы. В период с 1944 по 1947 год СССР был исполнен решимости поставить у власти подчиненные ему коммунистические режимы везде, где находилась Красная Армия на момент окончания Второй мировой войны, то есть, в сущности, во всей Европе к востоку от Эльбы. Я говорю «в сущности» потому, что здесь есть сразу три исключения: Греция, Югославия и Албания. Но мы знаем, что там произошло. В 1945 году ни в одной из этих стран Красной Армии не было. В Греции Сталин драматическим образом бросил

*.

коммунистическую партию на произвол судьбы. А Юго-

22

славия и Албания, где установились марксистско-ленинские режимы, пришедшие к власти

благодаря своей собственной повстанческой борьбе, открыто порвали с СССР. Что касается Азии,

то проволочки Сталина там были очевидны всему миру и не в последнюю очередь

Коммунистической партии Китая, которая резко отошла от СССР при первой же возможности.

Встреча Мао с Никсоном явилась прямым результатом этого четвертого поворотного момента в

политике Советов.

Что же осталось от старого призрака коммунизма после этих четырех поворотных моментов? Не

так уж много, и то, что осталось, выглядело совсем иначе. СССР был второй по своей мощи

военной державой в мире. Фактически он обладал достаточной силой, чтобы договориться с

Соединенными Штатами, занимавшими первое место и позволившими ему создать свою зону

исключительного влияния от Эльбы до -Ялу, но не сверх того. Договор заключался в том, что эта

зона становится подконтрольной СССР, и США признают свободу его правления внутри зоны при

условии, что СССР действительно не нарушает ее границ. Сделка была освящена в Ялте и в

основном соблюдалась западными странами и Советским Союзом вплоть до 1991 года. В этом

Советы строили свою игру как прямые наследники царей, исполняя свою геополитическую роль

лучше них.

В экономическом плане СССР встал на классический путь догоняющего развития посредством

индустриализации. И довольно-таки преуспел в этом, если принять во внимание все изъяны

режима и ущерб, нанесенный стране в ходе Второй мировой войны. Если посмотреть на

экономические показатели за 1945-1970 годы, то на фоне остального мира они выглядят

впечатляющими. СССР заставил свои страны-сателлиты идти тем же путем, хотя он был не столь

эффективен для некоторых из них, но поначалу и эти страны также довольно хорошо развивались.

Однако экономические системы [советского типа] были примитивными, причем не потому, что не

оставляли достаточного места для частного предпринимательства, а потому, что постоянное

стремление «догнать и перегнать» считалось серьезной экономической политикой,

индустриализация же - волной, несущей экономику в будущее.

23

Как бы то ни было, известно, что СССР так же, как и страны Восточной и Центральной Европы,

начал испытывать экономические трудности в 70-х и 80-х годах и в конце концов развалился.

Конечно, это был период, когда почти весь мир также переживал экономический спад, и многое из

того, что произошло в этих странах, было частью общей экономической ситуации. Дело, однако, в

том, что, с точки зрения живущих здесь людей, экономические провалы стали чем-то вроде

последней капли [, переполнившей чашу терпения], особенно на фоне официальной пропаганды,

утверждавшей, что главным доказательством преимуществ марксизма-ленинизма являлась его

способность немедленно исправить любую экономическую ситуацию.

Это стало последней каплей, поскольку внутренняя политическая ситуация фактически никому не

нравилась в этих странах. Демократическое участие в политической жизни отсутствовало. Если к

середине 50-х годов худшие времена террора в этих странах были уже позади, то произвольные

аресты и контроль со стороны тайной полиции по-прежнему оставались нормой повседневной

жизни. Не допускались никакие проявления национализма. В меньшей степени, возможно, это

имело значение в России, где русские находились на вершине политической жизни, хотя им и не

дозволялось говорить об этом вслух. Для всех же остальных доминирование России было

невыносимым. И наконец, однопартийная система означала, что во всех этих странах

существовала особо привилегированная прослойка - номенклатура. - превращавшая в насмешку

идеологические претензии большевиков на защиту социального равенства.

Во всех этих странах всегда существовало множество людей, ни в коей мере не разделявших

первоначальных целей большевиков. Однако в конечном счете всю систему разрушило то, что

огромное количество людей, действительно разделявших эти цели, стали столь же, а возможно, и

более враждебными ей, чем другие. Призрак, который бродил по миру с 1917 по 1991 год,

превратился в чудовищную карикатуру призрака, бродившего по Европе с 1848 по 1917-й. Старый

призрак излучал оптимизм, справедливость, нравственность,

24

которые придавали ему силу. От нового же исходили застой, предательство и уродливая тирания.

Нет ли на горизонте третьего призрака?

Первый призрак предназначался не для России или Центральной и Восточной Европы, а, скорее,

*.

для Западной Европы (и мира). Второй же был для всего мира. И третий, наверняка, снова будет для всего мира. Но можем ли мы назвать его призраком коммунизма? Безусловно, нет - в том понимании, какое этот термин имел в период 1917-1991 годов. И только частично - в трактовке периода 1848-1917 годов. Но этот призрак тем не менее страшен, и связан он с сохраняющей актуальность проблемой современного мира, которая заключается в сочетании громадного материального и технического прогресса с исключительной поляризацией населения планеты. В бывшем коммунистическом мире многие полагают, что вернулись «назад к норме». Но это представление не более реалистично, чем лозунг президента Уоррена Гардинга, провозглашенный им для Соединенных Штатов в 1920 году. США уже никогда не могли вернуться в мир, существовавший до 1914 года, а Россия и ее сателлиты не смогут вернуться в мир, предшествовавший 1945 или 1917 годам, - ни в деталях, ни в смысле его духа. Мир решительно ушел вперед. И хотя большинство людей в посткоммунистическом мире чувствует огромное облегчение от того, что коммунистическая интерлюдия осталась позади, вовсе не очевидно, что они, как и все мы, оказались в мире более безопасном, более обнадеживающем или более приспособленном для жизни.

Начать с того, что на протяжении следующих пятидесяти лет мир обещает быть намного более жестоким, чем во времена холодной войны, из которых мы вышли. Холодная война была хорошо «поставленным» действом, жестко ограниченным обоюдным стремлением США и Советского Союза избежать ядерной войны между собой, а также тем существенным фактом, что обе страны обладали достаточной силой для того, чтобы этой войны действительно не допустить. Но ситуация радикально изменилась. Военная мощь России, хотя она все еще велика, заметно ослабла. То же, необходимо заметить, относится и к военной мощи США, хотя и в меньшей 25 степени. В частности, Соединенные Штаты не располагают больше теми тремя составляющими, которые обеспечивали их военное могущество в прошлом: денежными средствами, готовностью населения страны нести издержки военных действий, а также политическим контролем над Западной Европой и Японией.

Результаты уже налицо. Стало крайне трудно сдерживать нарастающие локальные вспышки насилия (Босния, Руанда, Бурунди и т. д.). В течение следующих 25 лет будет фактически невозможно ограничить распространение вооружений, и нам следует ожидать значительного расширения круга стран, располагающих ядерным, а также биологическим и химическим оружием. Более того, учитывая, с одной стороны, относительное ослабление США и разделение сильнейших государств на три группы, а с другой - продолжающуюся экономическую поляризацию миро-системы по линии Север-Юг, мы должны предусмотреть вероятность новых умышленных военных провокаций со стороны Юга (вроде тех, что предпринимаются Саддамом Хусейном). Такие провокации будет все труднее предотвратить политическими средствами, и случись несколько таковых одновременно, нет уверенности, что Северу удастся им должным образом противостоять. Вооруженные силы США уже перешли в режим подготовки к одновременным действиям в двух таких ситуациях. А если их будет три?

Второй новый элемент - это миграция в направлении с Юга на Север (включающая миграцию из Восточной Европы в Западную). Я назвал это новым элементом, хотя, конечно, такая миграция характерна для капиталистического миро-хозяйства на протяжении последних пятисот лет. Налицо, однако, три изменения. Первое - это транспортная технология, которая намного облегчает процесс миграции. Второе -масштабы всемирной экономической и демографической поляризации, значительно усиливающие глобальное давление в сторону миграции. Третье - распространение демократической идеологии, подрывающей политические возможности богатых стран противостоять такому давлению.

Что же должно произойти? В краткосрочном плане это кажется очевидным. В богатых странах мы увидим рост пра-26

вых движений, фокусирующих свою риторику на необходимости ограничения притока иммигрантов. Мы увидим, как на пути миграции будет возводиться все больше и больше юридических и физических преград. Тем не менее мы станем свидетелями роста реальной миграции - легальной и нелегальной - частично потому, что стоимость поддержания реальных барьеров слишком высока, а частично в результате широкого сговора работодателей, заинтересованных в использовании рабочей силы мигрантов. Среднесрочные последствия также вполне понятны. Появится статистически значительная группа

*.

семей мигрантов (нередко включая семьи второго поколения) - низкооплачиваемых, социально не интегрированных и почти наверняка лишенных политических прав. Эти люди составят фактически наинизший слой рабочего класса в каждой стране. Если это произойдет, мы опять окажемся в ситуации, в которой находилась Европа до 1848 года, - наличие сосредоточенного в городах низшего класса, четко определяемого на сей раз по этническому признаку, не имеющего прав, но с очень большими претензиями к обществу. Именно такая ситуация привела к появлению первого призрака, о котором говорили Маркс и Энгельс.

Однако есть еще одно отличие от 1848 года. В XIX веке и еще около двадцати лет назад миро-система находилась на гребне огромного оптимизма в отношении будущего. Мы жили в эпоху, когда каждый был уверен, что история на стороне прогресса. Эта вера имела важнейшее политическое значение -она была мощной стабилизирующей силой. Она порождала терпимость, поскольку убеждала каждого, что когда-то все станет лучше, когда-нибудь в недалеком будущем, доступном по крайней мере для его детей. Она была тем, что оправдывало существование либерального государства и делало его приемлемой политической структурой. Сегодня мир потерял эту веру и, потеряв ее, утратил важную стабилизирующую силу. Этой потерей веры в неизбежное реформирование объясняется тот явный поворот против государства, который мы наблюдаем сегодня повсеместно. Никто никогда по-настоящему не любил государство, но подавляющее большинство по-27

зволяло государству постоянно наращивать свою власть, поскольку видело в нем проводника реформ. Но если государство не может выполнять эту функцию, то зачем его терпеть? Однако если у нас не будет сильного государства, то кто обеспечит нам повседневную безопасность? Ответ: тогда мы должны обеспечить ее для себя сами. И это возвращает весь мир назад, в период, когда зарождалась современная миро-система. Именно для того, чтобы уйти от необходимости создания [и поддержания] своей локальной безопасности, мы занялись созданием современной государственной системы.

И последнее, но не такое уж слабое, отличие. Оно называется демократизацией. Все говорят о ней, и я думаю, что она действительно имеет место. Но демократизация не уменьшает, а, напротив, лишь усиливает великий беспорядок. Это происходит, поскольку большинством людей демократизация понимается прежде всего как требование равных прав на получение трех основных благ: приемлемого дохода (работы, а позже пенсии), доступа к образованию для детей и адекватного медицинского обслуживания. По мере расширения демократизации люди настаивают не просто на получении этих благ, но также на регулярном повышении их минимально допустимого уровня. Однако их обеспечение, отвечающее таким требованиям, невероятно дорого - даже для богатых стран, не говоря уже о России, Китае, Индии. Единственный путь к тому, чтобы каждый действительно смог получать больше таких благ, состоит в создании новой системы распределения мировых ресурсов, радикально отличающейся от той. что мы имеем сегодня.

Так как же нам назвать этот третий призрак? Призраком дезинтеграции государственных структур, в которые люди больше не верят? Призраком демократизации и требований радикально новой системы распределения? Предстоящие 25-50 лет будут отмечены долгими политическими дебатами о том, как обойтись с этим новым призраком. Сегодня невозможно предсказать результат такой всемирной политической дискуссии, которая обернется столь же всемирной политической борьбой. Однако очевидно, что обязанностью социологов является оказание помощи в прояснении вариантов предстоящего нам исторического выбора. 28

<< | >>
Источник: Иммануэль Валлерстайн. Конец знакомого мира: Социология XXI века/Пер, с англ. под ред. В.И. Иноземцева. - М.: Логос,. - 368 с.. 2004

Еще по теме Глава первая. Социология и коммунистическая интерлюдия, или Интерпретации современной истории:

  1. Лекция первая ИСТОРИЯ СОЦИОЛОГИИ КАК ОБЛАСТЬ ЗНАНИЯ
  2. ГЛАВА ПЕРВАЯ НЕМНОГО ИСТОРИИ
  3. Глава 2 История социологии
  4. ГЛАВА ПЕРВАЯ. ИСТОРИЯ СРАВНИТЕЛЬНОГО ПРАВОВЕДЕНИЯ
  5. Глава первая ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЕ ПЕРВОБЫТНОЙ ИСТОРИИ
  6. ЗА АКТИВНЫЕ МЕТОДЫ КОММУНИСТИЧЕСКОГО ВОСПИТАНИЯ (Из опыта преподавания элементарного курса истории СССР в восьмых классах восьмилетней школы)
  7. Первая часть Институции, или Комментарии к Литтльтону4 Глава 9 О КОПИГОЛЬДЕРАХ
  8. Глава 8 МЕЗОЛИТИЧЕСКАЯ ИНТЕРЛЮДИЯ
  9. Часть II Глава первая Цена 1928 года (история закрыта навсегда)
  10. Глава 2.1 Массовые настроения в истории и современность
  11. Глава 15 АРМЯНЕ В ИСТОРИИ И СОВРЕМЕННОМ МИРЕ 10.