<<
>>

ПИСЬМО ВТОРОЕ

1 Дорогой мой друг! Конечно, вам, должно быть, очень больно переживать противоречия, которые осаждают вас. «Меня одна мысль, главным образом, мучает, — пишете вы. — Неужели война, в особенности в таких размерах, как теперешняя, может являться войной освободительной?..
Если мы раньше знали, что война с Германией будет освободительной войной, тогда к чему нам был весь антимилитаризм, все фразы о всеобщей стачке и т. п. Вообще ряд вопросов, которые теперь не дают жить». Я понимаю, как должны мучить подобные вопросы. Но не оттого ли они возникли, что во всей работе антимилитаристов, противников войны, лежит коренная ошибка. Они думали, что своей пропагандой против войны они могут помешать войне, несмотря на то, что теперь существуют еще во всей силе те причины, которыми обусловливается неизбежность войн. Они писали, что причина всех современных войн — европейский капитализм со всеми его известными последствиями. А с другой стороны, они верили, что «достаточно объявить всеобщую стачку» во всех странах, готовых броситься в войну (только!), и война станет невозможною. Каким-то чудом вся громадная сила капитала и подвластных ему орудий исчезала, рушилась, парализовалась. И исчезала она не только во Франции, но и в той другой стране — в Германии, — которая в завоевании части Франции, в обессилении ее и в приобретении ее колоний видела «необходимый шаг», чтобы дать развиться вовсю своему, германскому капитализму. Выходила, таким образом, явная несообразность. И я теперь спрашиваю себя. Вполне ли сознавало большинство антимилитаристов неразрывную связь между войною и разрастанием европейского капитализма? Не придавали ли они все-таки слишком большое значение в войнах злой воле отдельных личностей? Вот почему за последние десять-двенадцать лет, когда неизбежность нападения Германской империи на Францию стала ярко обозначаться, я старался убедить французских товарищей, что пропаганда против войны — одно, а положение, которое им придется занять в момент объявления войны Германией, — совершенно другое.
Живя в обществе, скажем, двадцати человек и видя, что один из нас, посильнее, норовит угнетать другого, я могу, я должен употреблять все мои усилия, чтобы вразумить всех нас, а в особенности сильного, стремящегося угнетать слабого товарища. Но если слова не подействовали, если сильный начал бить слабого, разве я имею право стоять в стороне, сложа руки, на том основании, что кулак — не доказательство и что я раньше проповедовал вред драки и необходимость мира? Именно потому, что я противник угнетения слабого сильным, я бросаюсь в драку и помогаю слабому отбить сильного, хотя прекрасно знаю по опыту, что удар кулака, предназначавшийся слабому, непременно попадет в мою голову. Я понимаю, что можно не отвечать на личную обиду. Но стоять сложа руки, когда злой и сильный бьет слабого, — непростительная подлость. Именно ею держится всякое насилие. Проповедь против войны, конечно, приближает время, когда люди поймут, что истинною причиной войны всегда бывает желание одной страны воспользоваться трудом другой страны и накопленными ею богатствами. Она поможет также убедиться, что даже «успешная война» приносит, в конце концов, больше вреда, чем пользы самим победителям. Но при ныне существующих условиях такая пропаганда не может помешать войне, покуда есть страны, которых население готово помогать желающим наживаться чужим трудом, сплошь да рядом предполагая в этом и свою выгоду. Угроза всеобщей стачки может сдерживать до поры до времени завоевательные порывы. «Но бросьте думать, — говорил я, — что всеобщая стачка может состояться в момент объявления войны, если одна из сторон решила открыть военные действия. Каждый в той стране, которой грозит вторжение, будет чувствовать в такую минуту, что один день промедления в мобилизации представит подарок завоевателю целой области и увеличит число жертв войны на лишнюю сотню тысяч человек». На это мои французские товарищи возражали: «Для того-то мы и ведем антивоенную пропаганду, чтобы открыть глаза немцам, чтобы они отказались помогать своим капиталистам в грабеже Франции.
Помни, что у немцев есть уже три с половиной миллиона социалистов, — наивно прибавляли мои друзья, — и эта масса социалистов вместе с нами воспротивится войне». Когда же я доказывал, что этого не будет и быть не может, мне смело отвечали: «Если даже и так, то кто-нибудь должен же взять на себя почин. Мы начинаем — будь что будет»!.. На это оставалось только сказать: «Пусть так. Но с тем, что, когда Германия начнет с дикой энергией — с согласия своих социалистов — собирать свои полчища, вы с еще большей энергией и с тем более полным сознанием правоты своего дела, что вы старались помешать войне, будете помогать мобилизации и будете драться против завоевателей. Только бросьте вы говорить такой вздор, что рабочему- французу все равно, кто бы ни владел им: французский капиталист и французский префект или немецкий генерал и немецкий фабрикант. Вы во Франции не видали и, мало путешествуя, не знаете, что значит жить под владычеством другой нации». Впрочем, на этот счет за последний месяц немцы сами постарались открыть глаза мечтателям52. Большая часть французских антимилитаристов именно то и сделали, что следовало предвидеть. Через несколько дней после объявления войны один из близких моих товарищей, один из самых убежденных антимилитаристов, писал мне из Парижа: «Ты был прав: надо защищаться. Только сопротивление и нападение сломят немецкую военщину». Другие пишут: «Состою в таком-то полку»: санитаром — кто постарше, рядовым — кто помоложе; и дерутся антимилитаристы, наверное, с таким же твердым намерением выгнать из Франции, раз навсегда, засевших в окопах немцев, как и все остальные. Так же поступили и бельгийцы. До последней минуты они стояли за мир. А когда надвинулась орда завоевателей, они стали геройски защищать дорогие им родные поля и города. Теперь вы, конечно, знаете, что двинуло немцев на завоевание Бельгии и Франции. Вы знаете, как без всякого повода, или даже подобия повода, они вторглись в Бельгию, чтобы легче им было раздавить ненавистную им Францию; вы знаете, как они завоевывают, знаете, как они мстят, когда им приходится отступать из городов и сел, которые они уже считали своими.
Вы знаете, почему и как они ведут войну. Так скажите, желаете вы успеха бельгийцам и французам? Желаете вы изгнания озверелых завоевателей из Бельгии и Франции? Если да, то о чем же еще разговаривать? 2 Я знаю, что далеко не все разделяют такой взгляд. В Италии есть много рабочих, особенно анархистов, синдикалистов и отчасти социал-демократов, которые безусловно против того, чтобы Италия приняла какое бы то ни было участие в войне. Все они выражают сочувствие Бельгии и Франции и ненависть к завоевательному германизму; но вместе с тем они стоят за полное невмешательство — не только правительства, но даже отдельных отрядов добровольцев. Объясняется это, по всей вероятности, теперешним состоянием Италии после триполийской войны. Рабочие, очевидно, боятся, что если начнется агитация для посылки во Францию добровольческих отрядов (как это советовал на недавнем совещании синдикалистов де Амб- рис), это даст повод правительству вмешаться в войну. А в данную минуту, — думают они, — вмешательство было бы гибельно для Италии. Действительно, поживши в Италии, вполне понимаешь, как должны итальянцы, любящие свою родину, опасаться войны. При теперешней дезорганизации армии после триполийской войны, при полном истощении военных запасов — начинать новую войну они считают невозможным. Таким образом, положение, принятое итальянцами, вполне понятно. Можно сказать только одно: что его последствия могут быть очень невыгодны для Италии. Своим отказом стать на сторону тройственного союза Италия нажила непримиримого врага в Германии, которая, если она не потерпит полного поражения, непременно воспользуется первым удобным случаем, чтобы выполнить давно подготовляемое ею вторжение в Северную Италию. Что же касается до тех глубоко убежденных антимилитаристов во Франции и Швейцарии, которые во имя своего отрицания войны не желают поощрять ни.той, ни другой воюющей стороны и среди которых я имею близких друзей, то они впадают, на мой взгляд, в серьезную ошибку. Их сочувствие — на стороне французского и бельгийского народа.
Самый факт завоевания и обирания одного народа другим им ненавистен. «Но война — зло», — говорят они; а потому они не хотят ее, ни за, ни против Германии. Но они упускают из вида одно. Теперешняя война творит новую историю. Она всем народам ставит новые условия общественного строительства. И когда начнется эта перестройка, новая жизнь пройдет мимо тех, кто отказался быть людьми действия в минуты, когда судьбы нашего века решались на полях битв. Да, война, действительно, поставила мучительные вопросы. Но нельзя ли на нее взглянуть попроще? Почему-то повсюду на нее возлагаются большие надежды. Отовсюду слышится мнение, что эта война положит конец развитию могучего военного государства в центре Европы, служащего угрозой своим соседям. Почему-то люди верят, что она положит начало временам мирного развития в лучшем направлении; ужасы войны выступили за эти два месяца в такой потрясающей наготе; наконец, вызванное ею объединение всех слоев общества в одном общем деле не пройдет бесследно, а заложит зачатки более объединенной жизни... Конец гегемонии Германии, распадение Австрийской империи и заря новой жизни для славянских народностей, объединенная Польша, снова вносящая свои народные начала в сокровищницу знаний и творчества Европы, как она вносила их раньше, — чего только не ждут от этой войны. Конечно, можно только радоваться, что войне придают такие цели. Сколько бы из этих целей ни осуществилось, во всяком случае начало их осуществления будет положено. Но нужно ли все это, чтобы определить наше отношение к войне? Не достаточно ли ясно уже определились ее ближайшие задачи? Когда старый, раненый Гарибальди созвал в 1870 году своих старых и молодых товарищей и пошел с ними сражаться против немцев за Французскую республику, он не задавался мировыми задачами. Он не переоценивал значения войны вообще. Он видел во Франции «борьбу свободы с самовластьем» и счел своим долгом стать, как всегда стоял, на защиту первой против второго. Понятно, он не вмешался бы в войну 1866 года между Пруссией и Австрией, потому что ни за той, ни за другой он не признавал права на подавляющее значение в Германском союзе.
И не вмешался бы он в войну двух государств за право завоевания какой-нибудь чужой земли в Африке или Азии. Но он вступился во франко-прусскую войну, потому что со времени падения Наполеона III война не имела для Германии иной цели, кроме завоевательной; причем право и прогресс были на стороне Франции! То же самое приходится сказать себе теперь. События последних двух месяцев показали, насколько необходимо сокрушить злую силу, которая воюет во имя того, что германским капиталистам «нужны» чужие земли и колонии; что для покорения своей соперницы, Франции, Германии «нужно было» провести свои миллионные армии через нейтральную Бельгию; что ей «нужно» сокрушить Англию, чтобы богатеть. А потому Германия будто бы имеет право и даже «священную миссию» предавать огню и мечу поля, политые потом и кровью бельгийских и французских крестьян, обращать в развалины города и избивать мужчин, женщин и детей, раз кто-нибудь из граждан вздумает защищать свой дом и свою семью от вторжения. Для вас и многих других всего этого, однако, еще недостаточно. Вы сомневаетесь, вы хотите знать наверно, будет ли эта война войной освободительной. Но на этот вопрос заранее ответить невозможно. Все будет зависеть от исхода войны, со всеми возможными, побочными ее осложнениями. Одно только несомненно. Если восторжествует Германия, то война не только не будет освободительною: она принесет Европе новое и еще более суровое порабощение. Правители Германии этого не скрывают. Они сами заявили, что начали войну с целями завоевательными: надолго обессилить Францию, отобрать у нее колонии, разбогатеть на ее счет, обессилить Англию, отобрать некоторые из ее колоний; обессилить Россию, «обеспечить себя от ее нападений», т. е. — «округлить границы» и настроить укреп ленных лагерей вроде Меда в областях, отобранных у России, — поближе к Петербургу и Москве. Что именно к этому стремятся и владыки Германии, и их политические и военные писатели, и их офицеры, и даже часть солдат — в этом нет ныне сомнения. Они сами этого не скрывают. Они гордятся этим. И кто же не понимает, какой источник новых войн представил бы собою такой исход войны? Каким препятствием он явился бы всякому прогрессивному внутреннему развитию в Европе. Но если это верно, то помешать такому торжеству завоевателей, избавить Европу от висящей над нею угрозы, — не будет ли это уже таким великим делом, что война, достигшая такой цели, вполне заслужила бы названия войны освободительной ? Заметьте, что в теперешней войне намечается еще один вопрос громадной важности: вопрос небольших народностей, стремящихся завоевать себе право на самобытное развитие. Но этот вопрос так важен, что лучше будет вернуться к нему в другом письме. Во всяком случае, уже теперь характер гигантской борьбы, ведущейся в Европе, достаточно выяснился. Пора прекратить разговоры о «носителях высокой германской культуры». Они достаточно выказали себя в Бельгии. Мы увидели, до чего могут дойти люди, даже не глупые и по природе не злые, если они выросли с детства в обожании права военного захвата. И мы вынуждены определенно сказать следующее: «В Европе безусловно невозможно будет дальнейшее развитие идеалов и нравов свободы, равенства и братства, пока среди нас будет семидесятимиллионное государство, где до машинного совершенства разработаны все приемы военного разбоя; где вся нация, включая ее лучших людей и ее передовые партии, оправдывает эти приемы и считает их своим правом, видя в них залог своего дальнейшего развития. Необходимо, чтобы весь германский народ увидел на деле, в какую бездну разорения и нравственного падения повергла его культура, целиком направленная к завоевательным целям». Брайтон, 21 сентября (4октяб.) 1914 г.
<< | >>
Источник: Кропоткин П.. Анархия, ее философия, ее идеал: Сочинения. 2004

Еще по теме ПИСЬМО ВТОРОЕ:

  1. Второе издание — 1999 г.
  2. Глава 21. ВТОРОЕ ПОЛУГОДИЕ: ДВИГАЕМСЯ!
  3. Право Второе:
  4. Занятие второе
  5. Второе (Лобнорское и Джунгарское) путешествие Пржевальского
  6. Зправолайске Одделсни — чешское Второе бюро
  7. «  Второе» плавание Веспуччи
  8. Структура делового письма
  9. Открытое письмо
  10. Глава 4 Второе полугодие жизни
  11. § 6. ЯЗЫК, письмо
  12. ВТОРОЕ Р В ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТИ PIPA — ПРЕДЛОЖЕНИЕ ВОЗМОЖНОГО СЛЕДУЮЩЕГО ШАГА