<<
>>

Вызов Запада человечеству на рубеже тысячелетий

  Еще недавно казалось, что Запад с его мессианской планетарной ролью, с основанными им мощнейшими альтруистическими финансовыми институциями реально не только содействует гармонизации мирохозяйственных отношений, но и «подтягивает» слаборазвитый мир к собственному экономическому уровню.

Ныне очевидно иное. За фасадом благотворительной миссии скрыты механизмы небывало мощной перекачки ресурсов развивающихся стран в пользу стран высокоразвитых. Финансовые последствия этих процессов — небывало высокая, кабальная и безысходная задолженность. Социальные последствия — хроническая нищета и деградация. Количественно же разрыв между 10—15 % передовых стран и 85—90 % стран слаборазвитых выражается в задолженности последних западному миру и Японии одного триллиона двухсот миллиардов долларов, что составляет 40 % их совокупного валового продукта. Ничего подобного ранее не было.

В капитализме заложена агрессия в виде ненасытной потребности гнаться за меновой стоимостью. Капитализм — первая в мире цивилизация, первая в мире модель, которая поставила во главу угла не потребительские ценности, не потребительскую стоимость, а меновую стоимость, погоню за деньгами как таковыми, за абстрактным богатством. А это — наркотик.

К тому же непрерывное обогащение — это условие преуспевания вообще, ибо кто приостанавливается, перестает гнаться за стоимостной формой богатства, тот сходит с арены и, в определенном смысле — как активный «капиталист» — погибает. Особенность состоит в том, что ты все время должен гнаться за меновой стоимостью для того, чтобы не просто лучше жить, но и чтобы выживать в капиталистическом статусе. Конечно, ты можешь стать безработным, тебя могут включить в тринадцать разных программ в США и каждая из них будет тебя кормить, но в капиталистическом смысле ты перечеркнешь свое реноме, утратишь свою ценность в глазах общества.

И этим динамизмом, своим «perpetuum mobile», капитализм разрушает все рутинное и архаичное. Как отмечал К. Маркс, кости индийских ткачей начали белеть в долинах, когда в стране появились дешевые английские ткани. Высокая производительность труда — вот тот снаряд, которым пробиваются любые крепостные стены, которыми разрушается любая архаическая экономика. В этом смысле капитализм неимоверно агрессивен, но агрессивен не субъективно, а объективно.

Характерно, что решающую роль в своеобразном перекладывании сугубо внутренних противоречий мира развитого капитала на страны других миров (а значит — других цивилизаций) сегодня выполняют во многом нетрадиционные механизмы экономического регулирования, порожденные, в первую очередь, новым типом отношений, складывающихся между инновационной экономикой Запада и архаичной, сырьевой экономикой развивающихся стран.

Среди этих регуляторов особо разрушительны, как это ни парадоксально, те, которые обслуживают инновационные процессы авангардного вестернизированного капитала. Именно каскад новых продуктов и новых технологий, монопольно производимых в первую очередь Западом, есть один из главных источников растущих «ножниц цен» и получения высокоразвитыми странами «временно-постоянной» (поскольку есть эффект непрерывного каскада) избыточной прибыли. Тут, как говорится, обижаться можно только на самих себя. Но это же — одна из иллюстраций неоэкспансионистской политики Запада.

Разрушительной для планетарных мирохозяйственных отношений оказывается в новых условиях и гигантски возросшая потребительская экспансия Запада. Свойство капитала — неудержимая и беспредельная погоня за стоимостью — которая в условиях неисчерпаемости (как казалось) ресурсов была двигателем созидания, в нынешних условиях превращается во все более разрушительную. Само превращение максимизации прибыли в планетарную определяло новые масштабы расточительности. Гигантские возможности новейших технологий дополняют картину. В итоге, скажем, США, имея около 5 % населения планеты, потребляют около 40 % ее невоспроизводимых ресурсов и 30 % потребляемого планетарного кислорода.

Главное и трагичное заключается в том, что чрезмерная расточительность в пределах сложившейся на Западе экономической системы практически непреодолима. Ведь эта деструктивность экономического регулятора есть лишь оборотная сторона его высокой эффективности. К тому же сама ментальность западного общества — неудержимое стремление к максимизации богатства, его бесконечной вещественно-материальной диверсификации — также есть присущий Западу неустранимый фактор планетарного растранжиривания ресурсов.

Таков вызов, брошенный теперь всей планете Западной цивилизацией. Но, имея планетарные масштабы, этот вызов непосредственно затрагивает и сам Западный мир. Какой же отклик он дает на этот вызов? Увы, не обещающий ничего хорошего основной массе человечества.

Идеологи утвердившейся к концу XX в. на планете системы, причем даже слывущие прогрессистами, стали выдвигать идеи т. н. «золотого миллиарда» — что на практике означает: лишь жизнь миллиарда, т. е. населения преуспевающих стран, надо отстоять как благополучную. Остальная часть человечества заведомо обрекается на бедность и прозябание. Таков урок, данный миру Западом. Сомнений нет — это урок и Украине, и России, и всем прочим государствам СНГ.

И здесь нелишне вспомнить об уже отмеченной в предыдущих главах архетипической для Западнохристианского мира со времен бл. Августина и

доведенной до абсурда кальвинизмом идее богоизбранности, предопределенности к спасению лишь ограниченного числа людей, при заведомой обреченности всех остальных.

В этом смысле концепция «золотого миллиарда» есть лишь современная транскрипция этой идеи, столь противной восточнохристианскому сознанию от истоков греческой патристики времен Климента Александрийского, Оригена и Григория Нисского до идей Г. С. Сковороды и П. Д. Юркевича, Ф. М. Достоевского и В. С. Соловьева, Н. А. Бердяева и С. Н. Булгакова, несущих упование на конечное спасение всех людей.

В таком случае закономерен вопрос: могут ли другие цивилизации представить альтернативу, которая была бы более человечной? Похоже, могут.

Причем не посредством торможения научно-технического прогресса, и не путем возврата к какой-либо архаике, а на самой что ни на есть инновационной основе. Причем на иной, отличной от Запада, системе ценностей.

Речь идет о новом типе экономического роста, реализованном в последние десятилетия в Японии, Южной Корее и на Тайване, в новых индустриальных государствах Юго-Восточной Азии и потенциально содержащемся в модели развития современного Китая. Уже говорилось, что этот тип экономического роста по сути, по всем главным параметрам, превосходит развитие западных индустриальных систем. Но в данном случае хотелось бы отметить и другой аспект функционирования дальневосточно-южновосточноазиатской экономики: ее эффективность имеет своим источником не только достижения Запада, но и систему ценностей конфуцианского Востока.

А эти ценности, уже рассматривавшиеся выше в их сопоставлении с западными, не только обеспечивают повышенную жизнеспособность и устойчивость экономической системы, но и сдерживающе влияют на потребительский марафон (как это было, хотя и при помощи совершенно других механизмов, и в раннебуржуазной, по преимуществу протестантской, Европе). Всем ведь известно, что необузданное потребительство претит аскетичес- ки-сдержанной идеологии конфуцианства.

Но могут возразить: удивлявшая мир своими достижениями в течение последних десятилетий экономика Японии и «восточноазиатских тигров», а затем и ряда стран Юго-Восточной Азии после финансового кризиса рубежа 1997—1998 гг. оказалась в тяжелом состоянии. Не противоречит ли это самой эффективности и перспективности соответствующей модели? Нет, не противоречит. И вот почему.

Во-первых, колебание подъема и спада в экономике, в которой действует рыночный регулятор — вещь естественная и закономерная. В этом отношении разразившийся кризис во многом закономерен — слишком быстрыми темпами в последнее время развивались передовые страны АТР.

Во-вторых, этот кризис наиболее болезненно ударил по государствам, где такого рода экономическая модель лишь начинала внедряться и приносить свои первые плоды — по Индонезии, Малайзии и Таиланду.

Заметим при этом, что в цивилизационном отношении они не являются составными частями традиционного Китайско-Дальневосточного, конфуцианского в основах своей деловой этики, мира. В Индонезии и Малайзии с начала XV в. в качестве ведущей религии начинает утверждаться ислам, вытесняющий (но

и вступающий с ними в разнообразные формы симбиоза) буддизм и индуизм, тогда как Таиланд был и остается буддийской страной.

В-третьих, и это, очевидно, самое важное, в основе своей упомянутый финансовый кризис был связан не с характером взятой на вооружение модели, а с совершенно не относящимися к ее сущности политическими причинами, прежде всего — с переходом в 1997 г. Гонконга из-под юрисдикции Великобритании под власть правительства КНР. В связи с этим из бывшей колонии начался широкий отток капитала, во многом искусственно спровоцированный рядом транснациональных, но связанных своими интересами прежде всего с США, финансовых институций. А это привело по «принципу домино» к удару по финансовым рынкам и ослаблению валют ряда государств Юго-Восточной Азии, в меньшей степени — Северной Кореи и Тайваня, и уж совсем незначительно — Японии. Китай же, в сущности, не пострадал, поскольку две последние из названных стран — наиболее могущественные державы региона, чья экономика среди стран АТР наименьшим образом зависит от переменчивых процессов притока и оттока транснационального капитала. А эти государства, вместе с Кореей и Вьетнамом, как раз и составляют костяк основанного на конфуцианско-даосско-буддийском симбиозе (в сочетании с местными верованиями типа японского синтоизма) Китайско-Дальневосточного цивилизационного мира.

Экономические регуляторы, находящиеся под прямым воздействием цивилизационных факторов конфуцианства, не так чувствительны к сбоям рыночных саморегуляторов, как экономики стран Запада и, тем более, стран, чье развитие непосредственно связано с притоком или оттоком иностранных инвестиций. К тому же здесь «прорехи» в саморегулировании сильнее компенсируются и регулирующей силой государства, и связностью структур, и поведенческой этикой чиновничества.

И если представить, что дальнейшее обострение планетарной ситуации потребует ограничить саму экспансию рыночных саморегуляторов, то именно Дальнему Востоку с этим справиться намного легче — во многом из-за иного менталитета и иной системы ценностей.

Экономика — не единственный спектр планетарно-разрушительного западного влияния. Крайне отрицательным становится западное влияние на остальной мир и в системе ценностей. Истоки этого воздействия во многом коренятся в экономике, но не только в ней.

Прошли времена, когда генетическая ценностная ущербность Запада, источаемая ажиотажной коммерциализацией и утилитаризмом, была терпимой и компенсируемой. В прежние времена ее духовная деструктивность блокировалась влиянием церкви, сохранявшимися с феодальных времен понятиями о чести и благородстве, наконец — высоким (во многом перенятым от утрачивавшего свой былой авторитет духовенства) интеллектуальнонравственным авторитетом мыслителей, писателей и деятелей искусства. Ныне оборотная (теневая) сторона ценностей Запада разрослась до опасных и уже не балансируемых пределов, тем более что сфера творческой, в частности интеллектуально-художественной деятельности быстро коммерциализируется, а значит — выхолащивается. Особенно деструктивной является тенденция безудержного потребительства, заложенная в самих регуляторах

Западной цивилизации, осмыслившей самое себя в послевоенные десятилетия в качестве «общества массового потребления».

Характер непрерывных перемен, присущий ныне западному потребительству, стал фактором разрушения не только экономики и окружающей среды, но и духовно-нравственных ценностей. И это естественно, ибо поведенческие стереотипы, а равно и психика, не могут приспособиться к мелькающим переменам в этой области. К тому же гонки за взаимно вытесняющими потребительскими увлечениями становятся всепоглощающими со стороны энергии людей и ресурса их времени. Особенно изнурительны они для нежелающего отставать от моды молодого поколения. Тут ценностные ориентации подвергаются неизбежной ломке и следующему за ней смысловому выхолащиванию.

Для многих, если не для большинства, непосильным, а то и, как им кажется, ненужным, становится само освоение духовно-нравственных ценностей. Ибо энергия, необходимая для этого, и отвлекается, и поглощается процессами освоения престижных потребительских благ и квазиценностей, навязчиво рекламируемых средствами массовой информации.

В итоге катастрофично расширяется пространство бездуховности; с арены сходят подлинные ценности — источники духовного и нравственного обогащения; их заменяют подделки и суррогаты. Деяния духа и гражданственности все чаще подменяются низменными инстинктами. Искусство вытесняется разного рода «квази-», рассчитанными на подкорку, на манипулирование психикой, на освоение «ценностей» опустошающей массовой культуры.

Эрозия западных ценностей все более углубляется и распространяется по планете и на почве тотальной западной коммерциализации. Известно, что коммерческая акцентуация Запада отнюдь не есть ценность «общечеловеческая»; она, будучи замешанной на особом неповторимом западном рацио- нал-утилитаризме, есть враг морали и духовности. Уже одно лишь проникновение коммерции на телевидение способствовало нарастанию того духовного кризиса, который К. Поппер назвал смертельной угрозой для существования «открытого общества». С коммерцией и разгулом бездуховного потребительства и утилитаризма решающим образом связаны и такие заполнившие Западный мир пороки, как наркомания и культ насилия, разросшаяся кримино- генность, другие выбросы подземного мира страстей.

Естественно, что изменение соотношения в западных ценностях баланса добра и зла все больше меняет характер восприятия западного образа жизни другими цивилизациями. Выплескивание накопленных на Западе квазиценностей и пороков заведомо губит одних, попавших в капкан бездуховного потребительства, и вызывает сопротивление и отторжение у других, способных опереться на собственные духовно-нравственные устои и прочные традиции, оберегающие от деградации.

В определенном смысле мощное духовное возрождение Индии конца XIX в. — первой половины XX в. (начиная с «Бенгальского возрождения», символом и наиболее многогранным выразителем которого стал Р. Тагор) было «спровоцировано» вызовом потребительских, утилитарных соблазнов капитализма. В не меньшей степени это относится и к российской культуре второй половины XIX в. — начала XX в., в значительной степени сметенной волной куда более резкого и грубого неприятия ценностей капитализма.

Понятно, что беспардонное, деструктивное воздействие коммерциона- лизнрованно-потребительского менталитета Запада, в особенности в его североамериканских формах, осложняет как межстрановое, так и межциви- лизационное взаимодействие. Положение усугубляется нарастающей претензией Запада (особенно США) на гегемонию, а также увязкой западной помощи с требованием немедленного переустройства жизни по стандартам Запада (что в принципе невозможно в силу и различного историко-цивили- зационного опыта с соответствующими ему традиционными ценностями и установками, и отсутствия в этих странах подходящих для такой реорганизации условий в данный момент).

Последствия оказываются печальными. Это — или экономическая и ценностная катастрофа — как, например, у нас; или воспроизводство под этикетками «президентов», «парламентов», «республик» и пр. политических уродцев и чудовищ — как в Африке, где предпосылки прозападного переустройства явно не созрели (вспомним хотя бы И. Амина в Уганде или Ж. Б. Бокасса в Центральной Африке). При этом первое и второе, как правило, естественным образом сочетаемо. Не зря Ж.-Ж. Руссо оговаривался: демократия рассчитана на богов. Это преувеличение есть и предупреждение.

Как видим, доминанта Западной цивилизации — обоюдоострое оружие. Запад облагораживает, приобщая к благам и свободам, и разрушает — в том числе традиционные, подчас жизненно важные ценности. И при этом и то и другое воздействие весьма дифференцированны. Так, в тенета бездуховности и нравственных пороков, экспортируемых с Запада, чаше всего попадают экономические банкроты, опустившиеся во многом из-за следования рекомендациям того же Запада.

Внешне кажется противоположным реагирование на экспансию Запада стран, ощетинившихся в порыве отторжения западных ценностей. Но, как правило, и здесь подобная реакция — следствие неразвитости, экономической слабости и нишеты (как в Судане или на Кубе). Результат разрыва с Западом — частичная деградация, проявляющаяся в архаизации экономики и культуры, политических институтов и пр. Примеры тому находим даже в Юго-Восточной Азии: Мьянма (Бирма).

Парадоксально, что наиболее благоприятное влияние Запад оказывает на тех, кто впервые за последние четыреста с лишним лет дерзнул превзойти его в типе и модели экономического роста. Речь идет о странах «экономического чуда» Дальнего Востока и Юго-Восточной Азии, где успех хотя и достигнут на незападной системе ценностей, но при том и при восприятии лучшего от Запада.

Здесь, в этом особом регионе планеты, налицо успехи частичной вестернизации — экономической, политической и социальной, но без восприятия многого из того, что в местных условиях могло бы оказаться разрушительным. Индивидуум здесь — в отличие от ситуации индивидуалистического Запада — не является отчужденным и одиноким; его греет тепло патернализма и коллективизма, взаимного уважения поколении, почитания личных отношений и управленческой иерархии. Здесь пресекается чрезмерное потребительство, причем во многом — через реанимирование аскетического опыта прошлых лет. В целом же на конфуцианско-буддийском Востоке притормаживают и часто отклоняют именно то, что Запад усиленно навязывает другим мирам

как обязательные рецепты вестернизации. И это обстоятельство, а равно и неординарный собственный опыт, дают эффект не только экономический.

Сегодня мы являемся свидетелями явного разнобоя и замешательства в выборе мировых цивилизационных ориентиров и соответствующих регуляций. От общепланетарного, и, как казалось — безальтернативного — стремления незападных цивилизаций в сторону Запада не осталось и следа.

Эпигонство и благоговейно-восторженное отношение к западным ценностям, как и к сугубо западным (или квазизападным) моделям, стало уделом лишь некоторой части незападных стран, растерявшихся от шока перемен, ошалевших от витринного эффекта, растерявших «по дороге», на «крутых поворотах истории», свой потенциал и способности к самостоятельным реформаторским действиям. Да еще значительного круга всесторонне зависимых от Запада примитивных полуплеменных сообществ, часто не дозревших до цивилизационных перемен (в основном — стран Африки).

Остальной же незападный мир то ли отторгает навязываемую вестернизацию как пагубную, то ли по-своему ее ассимилирует. При этом выхолащивается по ходу освоения в западных рекомендациях именно то, что для самого Запада является чуть ли не главным. Это касается не только отрицательных сторон экономических и социальных механизмов регулирования, но также «экспортируемых» вестернизованных ценностей, провоцирующих все то, что принципиально отвергалось традициями Востока, — погоня за наживой, успех любой ценой и т. д.

В целом же человечество хотя и медленно, но все более основательно тянется к тем цивилизациям, которые не только обеспечивают технологический прогресс, но и противостоят разрушению культурного пространства, эскалации вестернизированных пороков, обеспечивают социальное, духовнонравственное здоровье и стабильность. Все меньше стран хотят быть жалким подобием Запада. Это надо учесть и нам. Однако беда в том, что мы не осознаем, в какой степени не являемся «западными». Похоже, что мы становимся свидетелями первых заморозков Западной цивилизации — того «заката Запада», который столь патетически предсказывался О. Шпенглером, а до него предвещался русскими славянофилами и поздним А. И. Герценым, Н. Я. Данилевским и К. Н. Леонтьевым, а, в известном смысле, и отрицавшим буржуазные ценности (но не усматривавшим им альтернативы в других цивилизациях) К. Марксом.

Начинает сбываться и пророчество С. Хантингтона, писавшего, что по мере ослабления силы Запада будет уменьшаться и привлекательность западных ценностей и культуры, что Западу придется привыкать к тому, что он уже не в состоянии, как раньше, навязывать свои ценности незападным обществам. Но мы упрямо стремимся на Запад, как будто нас там кто-то ждет. И, похоже, еще долго будем идти туда, даже оглядываясь на Восток. Потому что мы все же более «западные», нежели представители других регионов планеты вне североатлантической ойкумены с ее австралийско-новозеландской филиацией. Важно только при этом быть самими собой, и не только в национальном, но и в цивилизационном смысле. Ибо величайшее, хотя и отвергаемое нашими полуобезумевшими реформаторами, откровение планетарных трансформаций последних лет заключается в том, что преуспевает тот, кто сам изобретает велосипед! Кто живет по-своему, а не просто «как все».

<< | >>
Источник: Ю. Н. ПАХОМОВ. Ю. В. ПАВЛЕНКО. ЦИВИЛИЗАЦИОННАЯ СТРУКТУРА СОВРЕМЕННОГО МИРА Том I ГЛОБАЛЬНЫЕ ТРАНСФОРМАЦИИ СОВРЕМЕННОСТИ. 2006

Еще по теме Вызов Запада человечеству на рубеже тысячелетий:

  1. «Милленниум». Чудо рубежа тысячелетий
  2. Трансформация социальных стратегий на рубеже тысячелетий
  3. Культура XXI века: трансформация на рубеже тысячелетий
  4. ГЛАВА 10 КУЛЬТУРНО-ЦИВИЛИЗАЦИОННЫЕ СДВИГИ НА РУБЕЖЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ
  5. Американцы на западе и северо-западе Аляски
  6. Вызовы
  7. Додинастический период (4-е тысячелетие до н. э.)
  8. НЕОЛИТ (6 - 2-е тысячелетие до н. э.)
  9. Солнечные пятна на китайской посуде 4-го тысячелетия до н.э.
  10. Культура вызова
  11. МЕЗОАИТ (10 - 6-е тысячелетие до н. э.)
  12. Китайская астрономия 2-го тысячелетия до нз. на ракушках и панцирях черепах
  13. Статья 92. Содержание повестки о вызове
  14. ПАЛЕОЛИТ (ОКОЛО 35 - 10-го тысячелетия до н. э.)