<<
>>

Трансформация социальных стратегий на рубеже тысячелетий

  Эпоха завершения второго тысячелетия нашей эры и перехода к новому тысячелетнему зону истории демонстрирует резкое изменение характера, темпов, форм протекания и смыслов мирового исторического процесса.
Именно эти изменения и связывают наш анализ современности с вопросом

о              «конце истории»; о природе исторического движения, его отличия от повседневности; о «разрыве времен» и поколений людей, которые их репре- зентуют; о корреляции технологического и персоналистического аспектов истории; о метаисторических ценностях и конечных смыслах радикальных исторических событий.

При всем разнообразии вариантов осознания предельности событий будущего — от идеи «конца истории» как решения общецивилизационной задачи утверждения либеральной демократии в концепции Ф. Фукуямы до предчувствия опасности термоядерного Армагеддона или христианской эсхатологии — можно уверенно констатировать лишь одно: в событиях всемирной истории на протяжении нового тысячелетия действительно наблюдаются предельные, кризисные явления. Все более заметным становится феномен разрыва времен, когда будущее наступает с необыкновенным ускорением. На глазах одного поколения возникают и гибнут мировые тоталитарные империи; происходит впечатляющий своей внезапностью формационный прыжок от социума коммунистических иллюзий к постсоциалистическому обществу; проходит кинематографическое изменение политической карты мира, когда во второй половине XX в. возникает больше половины существующих сейчас государств. Быстро изменяется и структура международных отношений. Исторический процесс преобразования США и бывшего СССР в супердержавы и потери ими монопольной функции в формировании мирового порядка (которая определяется уже взаимодействием целых регионов Европы, Азии и Америки) осуществляется за несколько десятилетий.

Мир оказался в вихре научно-технического прогресс; В XX в.

были открыты целые миры: мега- и микромир, предметное поле научного познания возросло в 1042 раз, а информационный массив знания стал удваиваться каждые 5 лет. При всей результативности исторических преобразований цивилизации XX в. они оказываются отягощенными накоплением стихийных последствий человеческой деятельности.

Мы начинаем сознавать, что человечество оказалось в ловушке собственного могущества. Научно-технический прогресс обернулся экологичес

ким кризисом, последствия которого сейчас тяжело прогнозировать. Могущественное развитие науки породило угрозу термоядерного уничтожения, античная любовь к истине была скомпрометирована цинизмом знания, сориентированного на производство оружия массового уничтожения, то есть лишенного моральных горизонтов. И главное — бытие как высший дар судьбы превратили в инструментальное средство технической стратегии человечества, в предмет производственной перестройки. Теряется благоговение перед существующим, уважение к нему и ответственность за бытие.

Наиболее ощутимый удар человеческой экзистенции был нанесен тоталитаризмом XX в., который начал геноцид, отверг заповеди Декалога, вообще старался вывести человека из лона истории, перечеркнуть вековечные традиции и историческую память. Крах тоталитарных режимов продемонстрировал еще одно необыкновенное явление конца II тыс. Стало ясно, что на Земле нельзя построить рай, а можно только предотвратить ад. Это значит, что всемирно-историческая деятельность начинает ориентироваться не на достижение всеобщего счастья, а на ограничение деструктивных сил, борьбу с демонизмом, противоестественным разгулом губительных сил.

Вредные явления в социальной психологии были всегда. Но в конце XX в. они сконцентрировались таким образом, что производят уже впечатление настоящего взрыва подземного мира страстей, когда терроризм, фундаментализм, национализм, расизм (не только белых, но и других рас), иррационализм, эротизм и т. п. приобретают демоническую окраску. Вообще демонизм, то есть стихия разрушения ради самого уничтожения, вне решения каких-нибудь конструктивных проблем, приобрел в XX в.

чрезвычайные масштабы. А в XXI в. опасность аварий современной техники уравнялась с опасностью войн. Не исчезла и угроза термоядерного клиоцида. «Мы живем, — подчеркивает О. Пас, — в неустановившемся мире: сегодня изменение не тождественно прогрессу», так как макромасштабное изменение может привести и к «внезапному уничтожению» не только по военной причине '.

В глобальных измерениях наблюдается так называемый кризис «концепции модернизации», то есть симптомы неочевидности успеха, улучшения. Если в локальном масштабе модернизации могут быть успешными, то в регистре мировой истории все престижные программы, с которыми связывалась историческая миссия капитализма или социализма, оказались дефектными. Ни одна из них не привела к уничтожению бедности, прямой или скрытой безработицы, преступности и социальной незащищенности будущего.

В этих условиях стали необходимыми изменение стратегических ориентиров истории, изменение стратегии социального интеллекта, необходимость направления его на решение глобальных проблем цивилизации. Четко эта потребность была сформулирована в известном меморандуме Рассела-Эйнштейна 1955 г., который стал манифестом Пагуошского движения, а затем начала конкретно учитываться в проектах Римского клуба, деятельности ООН и документах разных интеллектуальных движений современности.

Человечество, которое поставило перед собой целью в XXI в. идеалы ненасильственного мира и путь консенсуса в достижении важных этических

ценностей, приобретает ту полноту духовной целостности, приобщение к которой настолько же поучительно, как и уроки мудрецов. «Стоит тому, — как образно утверждает А. де Сент-Экзюпери, — кто скромно стережет под звездным небом десяток овец, осмыслить свою работу — и вот он уже не просто слуга. Он страж. А каждый страж в ответе за судьбу империи» Осознание ответственности человека за судьбу «империи», то есть человеческого рода, и формирует новые социальные стратегии нашего времени.

За всей внешней близостью этого процесса осознания целостности и глобальной исторической взаимосвязанности конкретных действий людей всей практике новоевропейской цивилизации механизм конституирования глобальности в XXI в.

отличается от простой групповой агрегации социальных единиц в предшествующий период. Для интеллектуальных стратегий современности характерен принцип приоритета общечеловеческих ценностей. А он имеет противоречивую природу. Ведь интерпретация этого приоритета (как преимущества или диктата авторитета внешнего интереса мирового сообщества перед внутренними проблемами народов) отягощена отрицательными следствиями не меньшего масштаба, чем обратное утверждение базисности региональных проблем.

Рациональная реализация принципа приоритетности общечеловеческих ценностей в новом мышлении современности предусматривает не унижение внутрирегионального перед глобальным, а, наоборот, вознесение конструктивной деятельности конкретных сообществ к общечеловеческим ценностям мирового сообщества. Здесь агрегационное понимание «соборности», подытоживание индивидуальных усилий в коллективные дополняется принципом монадности — воплощения и репрезентации коллективного в индивидуальном. Таково специальное дополнение механизма формирования глобальности и характера новых интеллектуальных стратегий. Их осуществление оказывается возможным вследствие того, что в конце XX в. в мировой истории впервые возникают информационно-духовные условия репрезентации универсального в индивидуальном.

Ныне создана глобальная информационная сеть Интернет, включающая спутниковую связь, каналы ЭВМ, новую компьютерную инфраструктуру коллективного планетного сознания. Она и дает возможность осуществлять диалог в масштабе планеты на кооперативной основе. Тем самым приобретает зримые черты тот «мировой мозг», о котором мечтал Г. Уэллс. Эта информационно-кооперативная основа социального интеллекта нашего времени раскрывает оперативно-процедурные возможности нового мышления и дает возможность связать его как с новыми типами социально-культур- ной деятельности, так и с теорией решений — прикладной методологией преодоления проблемных ситуаций, порожденных научно-технической революцией. Речь здесь прежде всего идет о расширении и осложнении типологии человеческих действий, о появлении задач управления сложными и сверхсложными системами (что требует рассмотрения многих переменных, учета нелинейных эффектов, фактора неопределенности и т.

п.); в конце концов, о многовариантности, комплексности и нестандартности общественного развития в XXI в.

Если в эпоху войн и революций сама жизнь иногда выбирала за человека, то в условиях постановки современной практикой многокритериальных и многопараметричных задач нужны специальные методы теории решений. Более того, обнаруживается, что при решении таких задач вообще отсутствует четкая альтернатива абсолютно хороших и абсолютно плохих рецептов. Решения могут быть не просто хорошие или плохие, но прежде всего удовлетворительные. Условию же удовлетворительности отвечает не просто максимизация или минимизация результата принятия решений, а то из них, которое выше определенного уровня ожиданий, то есть реальная польза от него больше той, которую хотели получить. Причем этот уровень ожиданий является относительным: он повышается с успехом деятельности и снижается при неудачах.

Новые социальные стратегии предусматривают объединение и координированность современных представлений об оценке успешной деятельности. С точки зрения научной теории решений действия должны оцениваться не в одних предикатах эффективности, экономичности и утилитарности, а «решаться» в контексте отношений пользы и риска, связанных с ними. И это объясняется прежде всего тем, что в современной практике наиболее эффективные решения находятся в зоне максимальных затрат и риска. Вот почему теперь, когда возросла опасность аварий, ориентироваться желательно не на максимальную эффективность, а на критерии надежности, достаточности и пользы.

Не гарантирует высочайшей эффективности и предельная интенсификация деятельности. Это связано с тем, что динамика затрат и результатов не имеет линейного характера, то есть на единицу продукции не приходится единица затрат. Последние возрастают быстрее, чем полезные эффекты. В эпоху НТР нельзя минимизировать и затраты на новую технику. В инновационной деятельности нужна оптимизация всех средств, которые ведут к конечному результату. Именно всех, так как мы не знаем, какие средства и промежуточные факторы дадут наибольший успех.

Такое обстоятельство и придает новым интеллектуальным стратегиям многовариантный и поисковый характер.

Важнейшим достижением нового мышления XXI в. становится осознание того, что ситуации разнонаправленных целей требуют компромисса, консенсуса — как вполне закономерного и правомерного средства принятия решений, а не беспринципной угодливости. Принятие решений в условиях осложнения социальной практики и повышения опасности последствий ошибки предусматривает комбинированный стандарт оценки деятельности. Здесь возможны три случая рассмотрения проблемной ситуации. Первый — когда отбрасываются все варианты решений и таким образом проблема снимается; второй — когда избирается один вариант, а все иные устраняются, то есть достигается то, что называют решением проблемы; третий — когда варианты согласуются, то есть достигается сбалансированный выход из проблемной ситуации, или компромисс. Последний случай и является наиболее типичным и приемлемым для большинства задач, поставленных современ

ной цивилизацией. Он может быть представлен в терминах теории игр, как игра с нулевой суммой, то есть с таким результатом, когда никто один не выигрывает, но достигается польза для всех.

Компромиссному поиску (основывающемуся на принципе консенсуса в новых интеллектуальных стратегиях XXI в.), созвучны и задачи, поставленные научной теорией решений. Прежде всего это проблема группового выбора, ее фундаментальной задачей является соблюдение коллегиального принятия решений при учете границ ценности критерия большинства, важности индивидуальных мыслей и отвергаемых идей. Проблема здесь состоит не в нарушении демократического принципа большинства, а в приведении его в соответствие с требованиями научной теории решений, то есть в соблюдении такой структуры коллегиального обсуждения, когда равенство прав не исключает плюрализма мыслей, консенсуса, учета разнообразия интересов, определения группового выбора на дифференционном анализе всех позиций и точек зрения.

Опыт демократического принятия решений свидетельствует, что учет мнения большинства (которое предусматривает, как правило, усреднение оценок) конструктивен в случае широкой осведомленности и профессиональной однородности тех, кто принимает решение. Кроме того, решения, отобранные по принципу большинства, легче реализуются на практике, чем индивидуальные мнения. Однако групповые заключения, выработанные по принципу большинства, тяготеют к тривиальным соображениям и проявляют дефицит ответственности, который возникает вследствие коллективной анонимности. В силу указанного обстоятельства групповые решения большинства могут быть менее осторожными, чем индивидуальные предположения.

В коллективных обсуждениях большинство склоняется к крайним решениям, независимо от их знака, положительной или отрицательной значимости. По крайней мере в групповых решениях нет гарантии, что большинство будет с той же достоверностью обеспечивать принятие наилучшего варианта, как и исключать наиболее плохой. Вот почему принципиальную важность в групповых решениях имеет анализ индивидуальных мыслей. Даже сугубо индивидуальная мысль не должна быть утрачена при квалифицированном разборе решений, которые принимаются.

Индивидуальные мнения, как правило, являются источником оригинальных решений, которые так необходимы для анализа нестандартных, неочевидных ситуаций. Они являются незаменимыми при оценке эстетичных, моральных и уникальных явлений. В особенности важны индивидуальные выводы для определения степени риска (например, в экстремальных ситуациях), поскольку индивид более чувствителен к опасности, чем коллектив. Нельзя отворачиваться и от того, что индивидуальная позиция может принадлежать, как подчеркивал еще Платон, мудрецу, а решения, принятые по принципу большинства, представляют коллективную оценку через механизм усреднения мнений. Но в усредненном варианте мысли специалистов могут совпадать с мнением профанов.

Проблема индивидуального имеет в современную эпоху и специфическое социально-этическое содержание. Она отражает в европейском мышлении XXI в. обогащенное представление о демократическом процессе, при

званном не только утверждать права граждан, наций или личностей, но и решать коллизии между ними. Ведь равенство прав граждан может оказаться под угрозой при расщеплении общества на национальное большинство и этническое меньшинство, а права даже национального меньшинства могут вступить в разногласие с правами личности, если национальный интерес тех или других этносов становится приоритетным или политически выгодным. В таких условиях интеллектуальные стратегии современности ориентируются на базисное значение прав личности, так как она является носителем и гражданских, и национальных качеств. Именно этим обусловлено всевозрастающее влияние морального начала при решении политических, социальных и национальных проблем в новом мышлении современности.

Феномен утверждения этической духовности, моральной политики и морального мира может стать характерной особенностью социально-исто- рического прогресса XXI в. Более того, на повестку дня нашего времени снова ставится идея мудрости в ее этическом истолковании. Особенностью такой мудрости является радикальное преимущество человеческих ценностей перед любыми интеллектуальными соблазнами и выгодами. Она тяготеет не к логическому успеху как таковому, но к ситуациям, выигрышным с точки зрения утверждения этически и гуманистически значащего. Из двух проблем, одна из которых предусматривает быстрый успех, но ценой отклонения от моральных критериев, а другая — требует трудных и более затратных усилий, но увеличивает шансы утверждения добра и справедливости, последняя всегда должна быть наилучшей. В таком контексте проблемы новых интеллектуальных стратегий XXI века смыкаются с вопросами новой духовности и неклассической рациональности, с жизненноважными проблемами современной философии.

Драматический и несравнимый по своим размахам социальный и экзистенциальный опыт XX века обозначил перелом некоторых многовековых тенденций в истории мировой философской мысли. Разложение мировых империй (от колониальных до коммунистической), крах тоталитаризма и связанных с ним бюрократических структур, принципов иерархизма и государственного диктата во всех сферах общественной жизни существенным образом поколебал догмат платонизма как императива господства общего над индивидуальным и единичным. Этому, тем не менее, оказывал содействие и внутренний культурный опыт человечества.

Платонизм всегда на протяжении столетий встречал оппозицию со стороны разных номиналистических, плюралистических и скептических течений, но до конца XX века все-таки оказывался (если иметь в виду не само учение Платона, а связанный с ним принцип превосходства всеобщего над индивидуальным) наиболее авторитетной установкой во многих теологических, эстетичных и философско-монистических системах. Сейчас эта авторитетность поставлена под сомнение. На передний план философского дискурса выдвигается уже не абсолютность мировой идеи, Бога или материи как универсальной субстанции, а отрицание всякой абсолютизации, то есть принцип монадности. С точки зрения такого принципа целое не исключает плюралистичное™ форм своего функционирования, каждая из которых может стать индивидуальным выражением общего.

И наоборот, индивидуальное — это не единичное, а единственное, способное воплощать весь мир, сжатый в границах личности. В таком понимании монадное становится принципом социально-культурной деятельности и духовности XXI века. Оно определяет ценность общечеловеческого в меру его способности воплощаться в индивидуальных судьбах людей и этносов.

То, что мы признаем сейчас в качестве общечеловеческого, на самом деле оказывается парадигмацей стандартов научно-технического прогресса и связанных с ним социокультурних ценностей, сформированных европейской цивилизацией. Эти ценности, принятые всем человечеством как условия исторической конкурентоспособности народов в нашу эпоху, тем не менее не исключают архетипы их национальной самоопределенности и бытийност- ной укорененности. Поэтому общечеловеческое выступает не как базисное, а как надстроечное явление, которое возникает на верхних этажах осуществления процессов регионально-цивилизационной этнической дифференциации человечества.

Общечеловеческое не является обычным проявлением инвариантного, общего в африканских, азиатско-тихоокеанской, ближневосточной или западноевропейской культурах. Оно конституируется по принципу внутренней репрезентации каждым этносом или культурой ценностей, которые диктуются историческим движением, этикой солидарности и вызовом Универсума. При этом потребность в определенной ценности может сначала осознаваться в одном регионе, в какие бы разногласия она не входила с общечеловеческими ценностями. Ведь в каждой цивилизации (не говоря уже об этносах) есть интимный мир архетипов, которые определяют их индивидуальное видение исторической действительности.

В условиях, когда человечество напоминает в социокультурном отношении симбиоз цивилизационных и этнических архипелагов, экуменистическое начало единства становится возможным лишь по мере развития тех собственных, региональных форм, которые способны репрезентовать глобальные интересы. И поскольку такая репрезентация становится действительностью, цивилизационное и этническое развитие человечества демонстрирует своего рода «этажирование» новых возможностей, когда над первичным уровнем культурных и поведенческих архетипов надстраиваются интегральные формообразования. Причем последние конституируются наиболее часто как коммуникационно-информационный и экономико-технологический процессы, в то время как архетипический базис цивилизаций или этносов сохраняет огромный потенциал разнообразия проявлений.

Итак, этническое разнообразие и плюралистичность неотъемлемы от аспектов глобальной жизни или отдельных цивилизаций, касающихся воплощения антропологически личностных моделей освоения мира. И, наоборот, те подсистемы общества и его сознания, которые характеризуются как надличностные образования или требуют выхода во внеличностные сферы, тяготеют к интеграционному способу существования. Это прежде всего касается техники и технологии, науки и экономики, отдельных аспектов правовых и политических отношений, которые воплощают общецивилизационные ролевые структуры. Тем не менее культура и социокультурная деятельность, имеющая личностные формы функционирования не только на инди

видуальном, но и на этническом уровне (если этнос выступает со стороны своих неповторимых отличий как исторический индивид), базируются на архетипических своеобразиях, что питают дезинтеграционные тенденции. Это не означает отсутствия в культуре общечеловеческих ценностей, но они существуют в монадном режиме репрезентирования интеграционных элементов, а не их соборном подытоживании, как это считалось раньше.

Более того, когда культура выступает как цивилизация, то есть становится принципом жизни определенных социальных организмов, она не поддается непосредственной интеграции, а превращается в локально-цивилизаци- онные общности, которые могут соревноваться между собой или даже бороться одна с другой. Так, в современном мире, когда исчезло противостояние двух мировых социально-экономических систем (так называемых социалистического и капиталистического лагерей) и соответственно ослабла тенденция классово-политической борьбы, формационные антагонизмы сменяются конкуренцией отдельных цивилизаций. Для современности является характерным, в частности, противостояние Западной, Евро-Атлантической и Мусульманской цивилизаций. Здесь сталкиваются не просто конфессион- но разноориентированные интересы, но и отличия образа жизни, которыми, например, являются шариат и исламская государственность, толкующие Коран политически. Иначе говоря, противостояние христианской и исламской цивилизаций демонстрирует различие ценностей особых социокультурных общностей, которые имеют альтернативные конфессионально-политические ориентиры. С одной стороны — это фундаментализм с его ориентацией на религиозную утопию, а с другой — либеральная демократия, исповедующая научно-технический прогресс и идеалы постиндустриального, информационального общества с его плюрализмом и индивидуализмом.

Разногласия подобного рода и требуют учета в социальных стратегиях современности факторов отдельных цивилизаций, которые функционируют как надэтнические образования. Здесь актуализируется сам принцип этнического развития человечества, когда национальные образования могут обнаруживаться на разных уровнях социокультурного, социопсихологического и государственного репрезентирования общечеловеческих ценностей. Скажем, нация может конституироваться в политическом смысле, если на первый план выдвигается общность по признаку одинакового гражданства, ценностным основанием которого является единое государство. Так определяется, в частности, феномен американского народа Соединенных Штатов. Нация характеризуется и на этническом уровне, если объединяется за общностью социоантропных признаков на основе специфической культуры.

Для любого из уровней многоэтажной системы глобального взаимодействия народов, то есть человечества, существуют собственные механизмы интеграции и автономизации. Так, наряду с политическим объединением западноевропейских государств на базе общего рынка, действует принцип «европейского концерта», то есть содружества на манер полифонического музыкального произведения, в котором самостоятельные голоса соединяются в единое созвучное целое. Другой, ослабленной, но более распространенной формой есть согласование интересов в контексте идеи «партнерство ради мира».

Многоуровневый подход к вопросам интеграции народов, ассоциирующий, так сказать, контрапунктивное видение человечества, требует перехода от реликтовой стратегии единения на унисонной основе к осознанию плюрализма его вариантов. Это значит, что надо учитывать не только созвездие возможностей этнического единения, но и ситуации невозможностей. Ведь если этнические коллизии задевают архетипический уровень ментальности определенных народов, то, во всяком случае, их надо не сводить, а разводить (то есть содействовать их автономизации). И наоборот, при политических или социальных коллизиях этносов с солидным опытом сосуществования можно надеяться на преодоление любых разногласий на пути их интеграции.

Кроме исторического опыта, сходства и отличия народов по архетипам менталитета и культуры, проблемы возможности или невозможности интеграции требуют учета политического контекста. Известно, что нация, в отличие от этносов предшествующей поры, характеризуется развитой системой общественного самосознания, наличием собственного государства или борьбой за него. Иначе говоря, здесь действует то состояние активности, которое именуют «национальным духом», а он определяется осознанием и онтологией свободы. И пока определенная нация не проходит фазу свободного развития или борьбы за свободу, она не готова к интеграции, какими бы общечеловеческими ценностями эта интеграция не измерялась. Поэтому нация может оказаться в ситуации, когда, казалось бы, она действует в направлении, противоположном общеисторическим тенденциям к единению человечества, но вне такого утверждения самостоятельного, автономного развития она не может войти в пространство общечеловеческих ценностей и интересов.

Ситуации указанного типа не являются аномальными. Ведь в мире сейчас 199 государств и более двух тысяч этносов, то есть большинство народов не прошло фазы самостоятельного, государственного существования. А это значит, что нация по своей природе является объективно противоречивым явлением: она выступает безусловно положительным фактором развития культуры и личности и вместе с тем двузначна как политический императив, поскольку может использоваться и в интересах демократии, и в имперских консервативных целях.

Учет не только безусловного, но и противоречивого в общественно-политической жизни человечества, анализ многовариантных, комплексных и нестандартных ситуаций конца XX — начала XXI в. порождают необходимость новых оперативно-процедурных возможностей социальных стратегий современности, потребность оценки многих переменных, нелинейных эффектов, даже фактора неопределенности. Этому и отвечает, в частности, вопрос о тех политических формах, которые могут быть способны к самоконтролю, на самоподчинение конструктивным тенденциям своего функционирования и самообеспечения относительно разрушительных сил, порождающихся волюнтаризмом и чрезмерной самоуверенностью структур власти. Если учитывать тенденции современной истории, то способность к всеохват- ности и перманентному обновлению, критическому переосмыслению и решению собственных коллизий манифестируют сейчас принципы либеральной демократии.

Социально-политические процессы, определяющие современную историю как посттоталитарную фазу социального развития человечества, характеризуются расширением предметного содержания принципов демократии от политического обеспечения прав человека до экономического либерализма и равноправия всех форм социально-экономической самодеятельности; от идей правового государства до приоритетов гражданского общества; от идеологического до организационного плюрализма разных перспектив, партий, конфессий и культурных ассоциаций; от лозунгов единения и коллективизма до обеспечения прав личности. Это расширение содержания принципов демократии сопровождается их универсализацией в широких диапазонах от регионального самоуправления и государственной жизни целых наций до полиэтнических союзов типа СНГ и, дальше, — от континентальных ассоциаций типа европейского содружества до глобального партнерства государств в рамках ООН. В результате принципы либеральной демократии приобретают статус социального императива посттоталитарной эпохи, регулятивного идеала государственно-политического устройства и международной деятельности, метатребований современного гуманистического сознания.

Черты идеала в раскрытии содержания принципов демократии чувствительно улавливаются в политической практике, когда идея демократии связывается с категориями добра и зла. Считается, что способность людей творить зло делает демократию необходимой, а человеческая склонность к добру определяет ее возможность.

Тем не менее, чем более высоким по статусу и значимости становится императив демократии, тем более выразительно очерчивается расстояние между демократическим идеалом и эмпирической реальностью его осуществления. Всякие попытки практического преодоления этого расстояния наталкиваются на то, что идея демократии имеет проблемную часть, зоны эмпирической неразрешимости, разногласия, потребности проработки многопараметрических оценок (в частности моральных) перспектив демократического процесса и иерархии разных форм его зрелости. Так, еще в 1785 году французский ученый М. А. Кондорсе установил парадокс голосования по правилу большинства. Он показал, что при оценке на преимущество тех или других альтернатив обобщенное, коллегиальное представление оказывается не соответствующим сериям индивидуальных выборов, так как средняя оценка может встречаться чаще, чем высшая не по своему реальному «весу», а по порядку предъявления альтернатив выбора. А в 1950 году лауреат Нобелевской премии в области математической экономики К. Эрроу доказал теорему, согласно которой «умные» (то есть такие, что предполагают логикоматематическое моделирование) правила преобразования совокупности индивидуальных оценок в обобщенную, коллегиальную позицию — то есть выбор большинства — не могут считаться осуществленными с точки зрения методологической строгости. Ведь среди таких правил фигурирует запрет «диктата» авторитарной мысли, недопустимость навязывания оценок избирателям, условие независимости их суждений и т. п.

Это означает, что механизмы функционирования демократических принципов приобретают вид «метатребований», общественных идеалов, высоких норм. А практика демократического процесса, кроме формальных

условий, требует конкретных решений, своевременных акций, преодоления каждый раз коллизий и разногласий, которые возникают в его осуществлении. Особое значение в этих условиях приобретает толкование применения требования равенства.

Проблема равенства заострилось в демократических процессах современности не только в социально-историческом, айв социально-психологи- ческом отношении. Как известно, во второй половине XX в. с беспрецедентным ускорением стали возрастать преступления против личности. Если до сих пор преступления преимущественно совершались из-за выгоды, мести, ревности и т. п., то сейчас наряду с ними возникли криминальные ситуации, когда, например, преступник просто расстреливает с небоскреба прохожих, то есть появились преступления, не мотивированные выгодой. Одну из причин таких, внешне неспровоцированных, явлений западные социологи связывают с особенностями демократического общества, в котором принцип равенства людей ведет к внушению мысли, что каждый из них может стать президентом. Поскольку в действительности такого равенства не существует, некоторые из граждан усматривают в этом обман со стороны социума, который тем самым якобы заслуживает мести. Такие расположения духа и питают определенные формы терроризма.

Практика пропаганды формально-демократического равенства оказалась настолько угрожающей, что Н. А. Бердяев стал противопоставлять современной демократии общество «нового средневековья». Этим подчеркивается стабильность социума, который основан на идеологии «естественных мест» каждого человека, когда, например, крестьянин, хоть и был крепостным, но верил в свое преимущество перед господином с точки зрения будущего спасения, большей доступности рая для обездоленных.

Иначе говоря, принцип равенства при учете коллизий его непосредственного воплощения требует компенсационного толкования, то есть создания системы противовесов в виде компенсаций определенным социальным слоям за их фактическое неравенство перед другими. А в более широком понимании этот принцип становится плодотворным лишь на основе развития цивилизованности общества, развитой политической культуры, опыта гражданской толерантности, социального здоровья народа. Тогда исчезают любые серьезные основания для поиска идеала стабильности в прошлом.

Ведь демократия — это не только правовое устройство, государственный порядок, но и система моральной зрелости граждан, формирование в обществе идиосинкразии к подлости и злу, социальной ответственности, способности к взвешенности мысли и действия. Эти требования настолько напоминают идеал, что один из основателей европейской идеи законодательного народовластия Ж.-Ж. Руссо пришел к выводу, что демократия рассчитана на богов, а не людей. Здесь фигурирует опасность незрелой демократии, оказывающейся хуже предшествующих ей средневековых форм общественной организации. Иначе говоря, незрелость развития демократических ценностей может побудить как отрицательную оценку демократии, так и потребность в идеалах ее будущего осуществления.

Незрелая демократия всегда скрывает угрозу злоупотребления правами большинства (тирании большинства), перерождения в охлократию; опас

ность популизма, приоритета сегодняшних решений над долгосрочными; плюралистического распыления сил (социального атомизма). Немало из таких последствий незрелой демократии (в частности анархии борьбы разных сил) испытала история украинской государственности, которая, несмотря на традиционность демократических традиций казацкой республики, городского самоуправления (Магдебургское право), избирательного назначения на церковные должности и академические вольности, неоднократно погибала. С некоторыми отрицательными результатами преобразования политического плюрализма в многопартийную систему сталкивается украинская государственность и сегодня.

Специфической коллизией развития демократии является постоянная угроза неадекватности законодательного большинства и управляющего меньшинства, то есть возможность противоречий между законодательной и исполнительной властью, между волей большинства и замкнутостью круга руководителей или вождей. Даже требование преобразования демократии политической в демократию социальную ведет к социалистическому обществу с его тоталитарными тенденциями. Как отмечал Ж.-Ж. Руссо, форма правления и порядок общественной жизни не всегда совпадают. Поэтому развитие демократических систем может приводить к ситуациям, когда власть (в законодательной сфере) якобы принадлежит народу, а форма правления тяготеет к вождизму, проявляет тенденции деспотизма. Таким образом, развитие демократических систем приводит не только к коллизиям незрелой, но и к парадоксам неполной демократии.

Демократия как власть большинства порождает власть меньшинства через отбор вождей, соединяет эгалитарность с элитарностью, возможность замены равенства в свободе равенством в рабстве. Нельзя пройти мимо того, что исторически демократия очень легко соединяется с деспотизмом, как об этом свидетельствуют симбиоз рабства и демократии в античности, варварской демократии с развитой системой работорговли в мусульманском мире или полная соотнесенность генезиса американской демократии с порабощением негров. Иначе говоря, можно говорить не только об альтернативности демократии и деспотии, но и о возможности особой синкретической формы их соединения — демоспотизме. Угрозы этой последней формы и скрывает кризис традиционных структур власти в современном мире.

Касаясь этого вопроса, известный русский ученый-юрист времен послеоктябрьской диаспоры П. И. Новгородцев писал в 20-х годах минувшего столетия: «Нередко думают, что провозглашение всяческих свобод и всеобщего избирательного права имеет само по себе некоторую удивительную силу направить жизнь на новые пути. На самом деле то, что в таких случаях совершается в жизни, привычно оказывается не демократией, а, смотря на ход событий, или олигархией, или анархией, причем в случае анархии ближайшим этапом политического развития становятся наиболее жестокие демагогические деспотии» *.

Сказанное не отрицает необходимости, нормативности и возможности демократизма как пути утверждения политических свобод, народовластия и

развития личности. Коллизии становления демократических систем свидетельствуют о том, что они не ограничиваются конституцией, принципами и лозунгами, а требуют учета корректирующей силы исторических обстоятельств. Демократия выступает как исторический, всегда творческий процесс развертывания политических свобод, который наполняет и питает новыми чертами общие формальные условия конституирования демократических систем.

В современном понимании демократия — не просто власть большинства, которой нередко злоупотребляли тираны, а прежде всего — система формирования воли большинства политическими средствами, показателем зрелости которой может служить толерантное отношение к интересам меньшинства и их учет. Это система, в центре которой стоят права человека и свободное соревнование проектов и перспектив.

Причем права человека доводятся до прав личности, как высшей ценности, а свободное соревнование проектов и перспектив — до экономических свобод, неформального предпринимательства и антимонопольных мероприятий. Демократия в современных условиях соединяет принцип правового государства, власть закона с социальной самодеятельностью людей, развитым гражданским обществом. А это предусматривает важное обогащение принципа плюрализма.

В традиционных системах демократии плюрализм ограничивался преимущественно идеологической и религиозной сферой. Но исторические процессы социального утверждения демократии дополняли его со стороны развития бизнеса, фермерства, профсоюзного движения и многопартийных систем власти. В XX в. «взрыв» национального самоопределения народов, так называемый «национальный ренессанс» многих регионов планеты, бросил настоящий вызов возможностям традиционной демократии, определил задачи демократических процессов на многоэтнической основе. Тем самым принцип плюрализма вышел за пределы идеологии и даже политической сферы и приобрел институционные черты, то есть стал закономерностью организационной системы демократического общества.

С формальной стороны такой закономерности соответствует так называемая «теорема фольклора», развивающая особенности функционирования сложных систем (типа социальных организмов) с довольно высокой степенью повторяемости ее процессов. В этих системах, провозглашает «теорема фольклора», всегда существует множество путей, решений, моделей, которые (при условии соответствия правилам) ведут к состояниям их равновесия. Правда, множество моделей и решений в социальных системах не исключает характеристики их эффективности относительно конкретных условий, что и создает основания для выбора '.

В расширенном содержательном и формально (организационно) обоснованном виде плюрализм становится тем самым, наряду с идеей прав человека, фундаментальным принципом современной демократии. Но, подобно принципу «общей воли», прав большинства, эти две последние установки современного демократизма также ведут к социальным коллизиям. Так, плюрализм, с одной стороны, вызовет соблазн неограниченных возможностей, ситуации «открытой двери», веер перспектив, а с другой стороны, не все делает осуществимым, так как релятивизирует ценности и идеалы, усиливает соперничество разных сил, отрицающее реализацию всего множества конкурирующих требований и ожиданий.

Плюрализм обеспечивает развитие гражданского общества и оказывает содействие утверждению полиэтничности социума, суверенизации прав нации. Но между утверждением гражданского общества (идеей равенства всех граждан, приоритетности прав человека над правами любых общностей, преимуществом социальной самодеятельности перед государственно-национальной авторитетностью) и суверенизацией наций могут возникать серьезные разногласия. Ведь гражданское общество альтернативно любым формам национальной авторитарности. Разумеется, источником разногласий здесь является не сам плюрализм (хотя он и освящает конкурирующие силы), а природа национальных процессов. Благодаря этому развитие демократических процессов современности с необходимостью дополняется экуменистической этикой солидарности. Именно она и позволяет улавливать обертоны целого на высших регистрах общечеловеческого концерта.

Экуменистическая этика и является одним из важных утверждений демократического императива современного мира, для которого высочайшими ценностями выступают личность конкретного (человеческого) и «бесконечного» (Божьего) лица, жизнь как способность противостояния смерти, свобода как принцип самостояния человека и социальных общностей, ее воплощающих. 

<< | >>
Источник: Ю. Н. ПАХОМОВ. Ю. В. ПАВЛЕНКО. ЦИВИЛИЗАЦИОННАЯ СТРУКТУРА СОВРЕМЕННОГО МИРА Том I ГЛОБАЛЬНЫЕ ТРАНСФОРМАЦИИ СОВРЕМЕННОСТИ. 2006

Еще по теме Трансформация социальных стратегий на рубеже тысячелетий:

  1. Культура XXI века: трансформация на рубеже тысячелетий
  2. «Милленниум». Чудо рубежа тысячелетий
  3. Вызов Запада человечеству на рубеже тысячелетий
  4. ГЛАВА 10 КУЛЬТУРНО-ЦИВИЛИЗАЦИОННЫЕ СДВИГИ НА РУБЕЖЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ
  5. Концепция трансформации в социальных науках
  6. Социальная трансформация
  7. Социально-экономическое положение России на рубеже веков. Необходимость индустриальной модернизации страны
  8. Почему стратеги неправильно оценивают действия конкурентов и выбирают «нерациональные» стратегии
  9. Додинастический период (4-е тысячелетие до н. э.)
  10. Солнечные пятна на китайской посуде 4-го тысячелетия до н.э.
  11. МЕЗОАИТ (10 - 6-е тысячелетие до н. э.)
  12. НЕОЛИТ (6 - 2-е тысячелетие до н. э.)
  13. Глобальная трансформация