<<
>>

1. МЕТАФОРА ЧУЖБИНЫ

Глазами провожал я Солнце, уходящее на запад, В сторону родной мне земли, — К Магрибу клонилось оно... Из кабильской народной поэзии [Кабилия, с. 84] Все «дальше» и «дальше» уходит от земли Солнце в поэзии и прозе «exil?s» — эмигрировавших во Францию по различным причинам писателей: изгнание, чужбина, «холод приюта» северной для магрибинцев страны определял настрой огромного пласта литературы, в «солярных мотивах» которой звучат не только ностальгия, но и жалоба, отчаяние, протест, порой и надежда, а порой — и прозрение...
Уже в стихах Жана Амруша («Тайная звезда», 1937) [Амруш, 1937] — одного из первых алжирских писателей, волей судеб уехавших на Запад (семья Амрушей, как и многие алжирские кабилы214, приняла католичество и, испытывая моральные притеснения со стороны соотечественников, вначале эмигрировала в Тунис, а потом и во Францию), проходит тема «отрыва от корней», с которыми тесно связан и «солярный мотив», обретающий новые краски: «Среди разрозненных предметов и одиноких душ блуждает память,/Ловит призрак Света.// Но он становится темнее все, плотнее, и вот спустилась Ночь, простершись над уставшим человеком» [Амруш, 1937, с. 53]. В эпоху алжирской войны, когда политические преследования и угрозы с обеих сторон вынуждали многих писателей покинуть родину, за свободу которой не прекращало «сражаться» их творчество, печаль «солярного мотива» зазвучала и в стихах Малека Хаддада (см. подробно [Прожогина, 1992, с. 8—74]). «Exil» переживается им как утрата «тепла», как «царство холода и мрака». Образы «померкшего», «повлекшего» Солнца или «пустыни неба», подобной «увядшему лугу», «умершей розе», возникают как антиподы образа «Сада», ассоциировавшегося всегда в поэзии магрибинцев с образом родной страны, оставшейся в памяти «цветом ярким мандарина на снегу», или как «время цветения вишен», незавершенное в жизни. В семантике избираемых поэтом «солярных знаков» — скорее их отсутствие, возникающее как ощущение «погасшего солнца».
Подобные образы и в лирике М.Диба этого же периода. Метафоры «exil» — «оледенение души», «блуждание во мраке» и даже «черное солнце» ([Диб, 1961], стих. «Смерть Незвала»), создающие основной настрой дибовской поэзии 60-х годов, семантически совпадают с темой «отсутствия Света», в crescendo, которой даже слышны ноты обреченности, конца жизни: «Вокруг только ветер и лед/И буря смертельна...» [Алжир, с. 90 (пер. М.Кудинова)]. Через четверть века тунисец А.Меддеб в своей книге «Фантазия» (1986) с той же точностью ощущения «мрака чужбины» напишет: «...сырость наплывает на город вместе с сумерками... Вокруг — какие- то холодные стальные чудовища. А за спиной опускается в свою могилу Солнце» [Меддеб, 1987, с. 189]. Интересно отметить, что А.Меддеб не только продолжил в своих книгах традицию восприятия «чужбины» современными магрибински- ми писателями-эмигрантами. Исследователь творчества мусульманских мистиков, Меддеб особенно привержен Сухраварди (1155—1191), чей «Рассказ о ссылке на Запад» он перевел в 1993 г. на французский язык. В своих комментариях к тексту Меддеб отмечает, что его еще в юношеские годы потрясло то выражение состояния «un grand d?sastre»215 — «несчастья», «катастрофы», которое испытывает «рассказчик», повествующий о своем вынужденном путешествии fr* ту сторону от родной земли, «где заходит солнце». Мистическая символика Света — заката его и восхода, — лежащая в основе учения Сухраварди о «восточном озарении» (аль-ишрак), сама по себе, конечно же, важна для Меддеб*; однако он сам использует ее, гораздо более приблизив «земному» звучанию, и слова Сухраварди: «Мы вдруг оказались в Городе, жители которого несправедливы», для современного писателя-араба, живущего на Западе (в Европе) в условиях эмиграции («ссылки»), исполнены «прямого» (не мистического) — социального и политического смысла. Однако как художник Меддеб не может не отметить особые краски восприятия Сухраварди «отсутствия света» на той стороне, где «исчезает Солнце» (Запад — как Закат), мрачной атмосферы «спектакля захода светила», что, несомненно, повлекло за собой рождение вторичной символики «солярного мотива» в «Фантазии»: «Возникают (у Сухраварди.
— С.П.) слова, обозначающие Закат, Запад и все вместе создающие ощущение темноты, мрака, черноты ночи, которая воплощается затем в образе ворона — эмблеме траура, разлуки... В этом смысловом пространстве Сухраварди и ткет полотно своего повествования о „западной ссылке“, которая означает опыт жизни в „ночи“, в „сумерках“, во всей полноте их значений, даруемой нам роскошеством языка созданного Сухраварди мифа...» [Сухраварди, 1993, с. 31]. Тема утраты Солнца, жизнетворного его «жара» и превращения его Света в «мертвенно-холодное сияние», похожее на «бледность лунного ореола», резко обозначилась и у Диба в образе Гелле (в корне имени тоже helios), антипода Радийи (из романа «Бег по дикому берегу», 1964 [Диб, 1964]), совмещенном с образом манящего к себе Запада. И как бы продолжит эту тему, уже в 70-е годы, Набиль Фарес, герой романа которого «Память отсутствующего» (1974) [Фарес, 1974] воспримет свою «exil» на Запад как сумрачный «outre» (мешок), где живут, несмотря на яркий свет холодных огней вокруг, «чужие тени», страдает своя, но ставшая «чужой», душа, к которой постепенно прирастала «чужая кожа»... [Фарес, 1974, с. 98]. М.Диб формулирует эту потребность exil? в Свете как свойство магрибинцев: «Ведь мы с тобой — средиземноморцы, из страны жасмина и апельсиновых деревьев», очевидно обозначая теплой «белизной» этих солярных знаков (цветов жасмина, цветения апельсиновых деревьев) природную щедрость родной земли, ее особую созвучность естественности человеческих отношений, исключающих отчуждение, холодность, безразличие, символически обозначенных в романе «Мрамор снегов» в антиподной «ледяной» белизне северной чужбины... [Диб, 1990, с. 143]. Эти приметы «чужбинного» существования парадоксально сильны в творчестве молодых писателей-«бёров», родившихся и выросших на Западе в семьях эмигрировавших сюда североаф- риканцев. Их бурно развивающуюся сегодня в «недрах» Франции литературу не случайно называют «литературой окраин», ибо в ней — вся боль тех, кто «изрыгнут» (vomi) на «обочину жизни больших городов». Дети чернорабочих, бедняков, а иногда и «социальных отбросов», но магрибинцы «по крови», — эти писатели и их герои особо чувствительны (в этом и парадокс: казалось бы, родившимся и выросшим на Западе не привыкать к «чужбине», она — их родина!) к проявлению «холода» окружающего мира, к его «ледяному взгляду», к его пренебрежению человеческим достоинством тех, кого считают в Европе людьми «второго сорта»...
Вот почему герой романа М.Мунси «Свадьба безумцев» (1990) [Мунси, 1990] только в минуту смерти освобождается от страха, в котором держала его «пустыня жизни», и только в свой последний миг ощущает свою «неотделимость» от «солнечной природы»: «Я покину это время со скоростью света» [Мунси, 1990, с. 266]. Для Ахмеда Калуаза («Уроки отсутствия», 1991 [Калуаз, 1991]) есть «два Солнца». Одно — здесь, на Севере, во Франции — «бледное солнце ее городов», другое — то, о котором вспоминает отец, чья «планета осталась в другой системе». Его Солнце — «по ту сторону моря» [Калуаз, 1991, с. 58]. Но и здесь под одним — «бледным солнцем», в общем мешке каменных стен и на одной «цементом залитой» земле, существуют два мира: те, кто в «лучах», и те, кто «в тени»: и эту жестокость извечного закрепления границ «двух миров» на Западе герой другого романа А.Калуаза («Из хроники дня», [Калуаз, 1988]) не прощает тем, кто претендовал на роль мировых «просветителей», кто «освещал» когда-то мир Светом Разума, «взошедшим» как предвестник цивилизации «Свободы, Равенства и Братства»... [Калуаз, 1991, с. 83—84]. Герои А.Калуаза упорно учатся жить «в пустоте», привыкают «к молчанию», умеют радоваться даже «отблескам солнца» на розовом граните могильных плит, на холсте художника («Уроки отсутствия»). И знают, что черные одежды их матерей «окрашены» не трауром, но цветом «тоски и отчаяния», от которых «погасли и их глаза» [Калуаз, 1991, с. 100]. В символике заточения в тюрьму героини романа «Из хроники дня», ее обреченности «видеть Солнце» только «один час в день» — вся печаль груза «наследия», полученного от родителей поколением тех, кто уже не может «молчать», но вынужден пока смиряться... Рассуждая о причинах, заставляющих старшее поколение выбрать чужбину, дети осуждают отцов и матерей: «Бежать — не означает жить» [Калуаз, 1991, с. 124]. Однако сознают и свою неразрывную связь с ними: «Общее горе возводит мост между нами, над нашей разностью» [Калуаз, 1991, с. 125], горе бесправия, униженности, нищеты, отсутствия надежд.
Но это же горе — «жизни во мраке» — заставляет повсюду искать «лучи Света», Лучи надежды, учит забывать о ранах собственной души и различать страдания тех, кто еще полон страха и не может забыть о «цвете Солнца», о «запахе жасмина» (как герои повести Камаля Лемури «Вторгшийся в чужой сад», 1986 [Лемури, 1986]) — о цвете и запахе своей родной Земли... ^ «Белое» и «голубое» — цвета родного Туниса — мерещатся и благополучному герою «Фараона» Альбера Мемми (1988) [Мемми, 1988], уже давно живущему в «серо-сиреневом» Париже; «зеленое» и «оранжевое» — герою романа Абделькадера Беккара, вспоминающему о «пламенных» годах Сопротивления, о ярко пылавшем тогда над головами партизан Солнце Алжира... [Беккар, 1990]. Но чаще все-таки не память о Солнце становится темой книг магрибинцев, оказавшихся за морем, а ощущение темноты опустившейся над ними, словно «сеть паука», ночи, в которой слышится им лишь «тревожный звук гонга». «Это бьет у вас в голове железным молоточком ваша нищета» (Н.Кеттан. «Улыбка Браима» [Каттан, 1985]). Все дальше улетает — «морской чайкой» — в книгах эмигрировавшего на Запад А.Лааби образ родной страны, и «Око» Поэта, «изгнанное Светом», упавшей слезой катится «по холодному песку» чужбины [Лааби, 1993]. «Северное солнце неудобно человеку с юга», — писал А.Лааби в сборнике стихов «Солнце умирает» (1992) [Лааби, 1992]. Его свет почти не виден, не различим и для героя «Фантазии» Меддеба, он — этот северный свет — сравним лишь с белизной смерти: «Выходя из пустынного Люксембургского сада воскресным утром, ребенок сказал: „Как ночь среди дня“... Бледное бесцветное Солнце мне напомнило единственный снежный день в моем африканском детстве... когда белая земля, казалось, была укрыта саваном...» [М'еддёб, 1987, с. 14]. Теряя свой Свет, «человек с юга» как бы теряет себя, оттого так «объемен» образ Солнца и Света, который в сознании живущих в границах чужбины связан с пространством Отчизны — реальной, воображаемой, искомой, — страны, где может успокоиться сердце, обрести свое «земное притяжение» душа.
Оттого так неистово «заклинание Света» в романе М.Диба «Мрамор снегов», призывания его, взывание к нему, почти нечеловеческая жажда «окружить себя Солнцем», которого становится все меньше и меньше и тепла которого не заменила своим сверканием белизна скандинавских снегов: «Свет. Свет, идущий оттуда. О, влейте Света в мое сердце! Прибавьте Света глазам моим, добавьте его слуху моему, рассейте его спрака и слева от меня, надо мной и подо мной, спереди и сзади; укрепите меня в Свете, оставьте меня в его владениях!» [Диб, 1990, с. 75]. Удержать Свет в пространстве («царстве») своей поэзии пытается и тунисец Тахар Бекри, любующийся полетом голубей «на солнечных дорогах», наслаждающийся «вкусом солнца, опьяненного летом» на устах любимой (сборник стихов «Четки», 1992) [Бекри, 1993], упорно называющий себя «пахарем Солнца» (le laboureur du Soleil) (сборник стихов с одноименным названием, 1988) [Бекри, 1991]. Но, может быть, это все лишь, как писал М.Диб, «взрыв средиземноморской мечты»? «Мираж», который «отрывает художников от реальности окружающего мира» и погружает в состояние «самоузна- вания», «обретения заново» своей магрибинской сущности и иллюзорного возвращения на «утраченную землю» [Диб, 1990, с. 75]? Так или иначе, но Солнце для них — даже далекое — источник их вдохновения, их творчества. Ну, а «миражность» мечты о своем приближении к нему для художников — лишь следствие ощущения «зимы своей тревоги» в границах пространства чужой земли. Ведь у них перед глазами всегда — эта «линия горизонта, за которым рождается море. Раньше она была вечной. Теперь — неодолимой...» («Мрамор снегов» [Диб, 1990, с. 144]).
<< | >>
Источник: И.В.Стеблева (ред.). Семантика образа в литературах Востока. Сб. статей. — М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН. — 286 с.. 1998

Еще по теме 1. МЕТАФОРА ЧУЖБИНЫ:

  1. МЕТАФОРА ПРОЗРЕНИЯ
  2. 2. МЕТАФОРА СМЕРТИ
  3. 1. МЕТАФОРА ЛЮБВИ
  4. МЕТАФОРА ВОЗРОЖДЕНИЯ
  5. 2. МЕТАФОРА ВОЙНЫ
  6. МЕТАФОРА ВЛАСТИ
  7. §230. Гностические мифы, образы и метафоры
  8. МЕТАФОРА «ФИГУРЫ И ФОНА» В ТЕОРИИ ПРАКТИК. КОНТЕКСТ КАК ФОНОВАЯ ПРАКТИКА
  9. Эмиграция и Русское зарубежье
  10. Гипертекстуальность журналистских текстов