<<
>>

МЕМУАРЫ С. Ю. ВИТТЕ В ТВОРЧЕСКОЙ СУДЬБЕ Б. А. РОМАНОВА

Для Б. А. Романова С. Ю. Витте был не только современником, но и крупным государственным деятелем, за взлетами и падением карьеры которого в разгар русской революции Б. А., конечно, внимательно следил.
В конце 1905—начале 1906 г., когда Витте, вернувшись из Портсмута, был возведен в графское достоинство и возглавил первое в русской истории объединенное правительство, а затем через шесть месяцев после этого был уволен царем в отставку, Б. А. был гимназистом старшего класса с уже определившимися профессиональными интересами и готовился к поступлению на историко-филологический факультет.

Оказавшись в отставке, Витте почти сразу же приступил к продолжавшейся вплоть до 1912 г. работе над своими мемуарами. Все это время Б. А. был полноправным студентом Петербургского университета и проходил наряду с общеисторической источниковедческую подготовку самого высокого класса у таких выдающихся представителей отечественной исторической школы, как А. Е. Пресняков, С. Ф. Платонов, С. В. Рождественский,

А. С. Лаппо-Данилевский, Э. Д. Гримм и И. М. Гревс.

Витте завершил работу над своими мемуарами в 1912 г. и написал краткое распоряжение о том, как и когда их печатать. Как раз к этому времени Б. А. закончил университетский курс и после сдачи экзаменов в 1912 г. был оставлен при университете для подготовки к профессорской деятельности. Конечно, когда Витте диктовал последние страницы своих воспоминаний в особняке на Каменноостровском, он и не подозревал, что судьба распорядилась таким образом, что в университете на Васильевском острове, можно сказать в двух шагах от него, уже подготовлен их самый проницательный и самый опасный для его репутации как мемуариста критик. Разумеется и Б. А., пока погруженный в изучение древних источников, и думать не мог, что через каких-нибудь десять лет в его руках окажется весь корпус документов, относящихся к политике Витте на Дальнем Востоке, включавший в себя даже то, что Витте умело скрыл от своих сотрудников по министерству и преемников на посту министра финансов.

Не мог Б. А. и предполагать, что пройденная им источниковедческая школа сослужит ему верную службу при оценке и критическом разборе такого редкого по своей значимости источника XX в., как воспоминания Витте. Конечно, Б. А. не мог предвидеть, что в его профессиональной жизни этот источник займет со временем почти такое же место, как Правда русская или Судебник 1550 г.

Революционные события 1917 г. предрешили судьбу источника и его критика. Витте умер в последний день февраля 1915 г. Вся русская печать откликнулась на это событие. На какое-то время вспыхнул интерес к оставленным Витте мемуарам, но вскоре угас, заслоненный событиями войны и революции. Между тем рукопись их хранилась тайно в сейфе одного из французских банков, и неизвестно сколько бы ей там пришлось пролежать, если бы не падение монархии в феврале 1917 г. После февраля 1917 г. публикация рукописи уже не могла представлять опасности для ее владельцев.

В 1919 или 1920 г. рукопись мемуаров Витте оказалась в руках американских издателей. В 1921 г. появилось однотомное американское издание мемуаров на английском языке. В самом начале 1921 г. о приобретении права на издание мемуаров сообщило берлинское издательство «Слово». В конце 1921 г. в Берлине вышел в свет первый том «Воспоминаний» С. Ю. Витте на русском языке, а затем были изданы второй и третий тома. В 1923—1924 гг. появилось советское издание «Воспоминаний» под редакцией М. Н. Покровского.

С 1918 г. Б. А. —сотрудник Главархива; в 1921 г. он принимает решение заняться изучением дальневосточной политики царского правительства. Шаг несомненно поразительный по смелости для историка, получившего в столичном университете классическую историческую подготовку, взять и сразу окунуться в изучение современных ему событий. В своей вступительной речи на защите докторской диссертации Б. А. с благодарностью вспоминал Е. В. Тарле: «. . .он был единственным, кто в 1921 г. . . .в начале . . .подготовительных работ в этом направлении решительно высказался за законность этой темы в академическом плане».1

Имел ли выход в свет воспоминаний Витте решающее значение для Б.

А. при окончательном определении им темы своего исследования? Ведь в 1921 г. в распоряжении Б. А. была огромная коллекция документов Министерства финансов, представлявшая широкие возможности для выбора темы. Нет свидетельств, позволяющих ответить на этот вопрос категорическим да. Несомненно одно, что на самой ранней стадии исследовательской работы над дальневосточной темой мемуары Витте стали, используя выражение Б. А., «в центре внимания в качестве наиболее трудно критически одолимого в глазах широкой публики источника».

Выход в свет «Воспоминаний» Витте был воспринят как «откровение» и сразу привлек внимание историков, единодушно признав ших ценность этого издания. Однако именно Б. А. оказался одним из немногих, а быть может единственным исследователем, оценившим значение воспоминаний как источника. И. В. Гессен, подготовивший вместе со своим пасынком, историком С. Штейном, берлинское издание «Воспоминаний» Витте, отдавал себе отчет в «огромной исторической ценности» оказавшихся в его руках мемуаров, но готовил их к печати как книгу, имевшую несомненную политическую остроту, книгу о событиях, предшествовавших революции.

Безусловно, велика заслуга М. Н. Покровского в скором переиздании мемуаров в СССР, однако, как и И. В. Гессен, он увидел в них не ценный источник, а книгу, содержащую разоблачительный материал о царствовании последних Романовых. Покровский обнаружил в них сходство с обычными чиновничьими воспоминаниями, наполненными бюрократическими анекдотами, от обилия которых «читатель утомляется и готов закрыть книжку, но неожиданно блеснет яркая мысль или всплывет очень крупный, совсем не „анекдотический" факт, и снова прикует ваше внимание».3 Нужна была профессиональная проницательность Б. А., надо было находиться в Главархиве и опуститься в бездонную пучину делопроизводства Министерства финансов, для того чтобы оценить значение источника, понять, что главная тема мемуаров — происхождение русско- японской войны, тема, ради которой была начата над ними работа мемуаристом, и что без самой тщательной критики этого источника невозможно вести исследование дальневосточной политики царского правительства.

Итак, выбор темы нового исследования был уже определен Б.

А. в 1921 г. А в 1922 г. вышло в свет его первое сочинение по истории дальневосточной политики: «Витте и концессия на р. Ялу», напечатанное в сборнике статей по русской истории, посвященных С. Ф. Платонову.4 Обращала на себя внимание одна особенность этой статьи — ее подзаголовок: «Документальный комментарий

к „Воспоминаниям" С. Ю. Витте». Год спустя Б. А. напечатал еще две статьи на эту тему. Первую их них «Концессия на Ялу. К характеристике личной политики Николая И» Б. А. Романов рассматривал как отчасти переработанное и дополненное «извлечение» из статьи «Витте и концессия на р. Ялу». Вторая статья — «Витте накануне русско-японской войны» также имела подзаголовок: «Документальный комментарий к „Воспоминаниям" С. Ю. Витте».5 Наконец, в 1924 г. появилась статья Б. А. «Лихунчангский фонд», очень важная для критического рассмотрения версии Витте происхождения русско-японской войны. В подстрочном примечании к этой статье Б. А. указывал, что она, подобно другим, уже появившимся в печати его статьям на эту тему, «носит характер» документального комментария к «Воспоминаниям» С. Ю. Витте.6

Итак, документальный Кч>:«чентарий к «Воспоминаниям» С. Ю. Витте к 1925 г. уже разросся до весьма значительных размеров.

Б. А. показал несостоятельность попыток Витте внушить чтате- лю представление о «двух переплетшихся перед японской войной политиках — мирной, его, и Николая — захватнической. Николай—

32

Порт-Артур—Ялу—захват Маньчжурии—война: это одно. Витте—союз с Китаем—дорога—эвакуация Маньчжурии—соглашение с Японией: это другое».7 Б. А. писал, что политика Витте объективно вела к назреванию Дальневосточного конфликта и по существу своему мало чем отличалась от более грубой по методам политики Безобразова и К0. В статье «Лихунчангский фонд» Б. А. уличил мемуариста не только в попытках навязать читателю документально обставленою фальшивую версию происхождения русско-японской войны, но и в прямом обмане читателя. В своих «Воспоминаниях» Витте утверждал, что в переговорах с китайскими уполномоченными он только раз «прибег к заинтересованию их посредством взяток», чтобы избежать кровопролития в связи с захватом Россией Порт-Артура.

Б. А. обнаружил документы так называемого «Лихунчангского фонда» (специального фонда на покрытие расходов на подкуп китайских дипломатов и официальных лиц) и установил, что за 1897—1902 гг. из этого фонда было сделано пять выдач на 1 млн 700 тыс. 947 руб. Порт-Артур- ская выдача — на втором по времени месте.8

«Как видим, — писал Б. А., — дело об „особом фонде" исчерпывающим образом опровергает. . . показание Витте о том, что к подкупу в Китае он прибег всего лишь. . . единственный раз. Не может быть сомнения, что забывчивость Витте тут не причем. Скромностью мемуариста можно было бы объяснить только простое умолчание — и непременно о всяком вообще политическом подкупе, как должностном секрете бывшего министра финансов. В данном же случае сообщение Витте носит грубо тенденциозный характер, изображая подкуп только как вынужденное средство для ликвидации последствий чужого „ребячества" и умышленно скрывая его, как неизбежное в данных условиях средство тактического развертывания собственного грандиозного политического плана Витте, — средство при этом отнюдь не диковинное и принимавшее на протяжении всей дипломатической истории международных отношений как европейских, так и внеевропейских стран самые разнообразные формы. Понятно, что Витте, — при его оценке русско-японской войны 1904—1905 гг., как кардинального расшатывающего фактора в судьбах Российской империи, — не было никакой охоты и никакого основания попадать в сообщество, как он выражался, „виновников злосчастной войны", какими он считал Николая II, Безобразова, Абазу, Алексеева и т. п.».9

В статье «Лихунчангский фонд» Б. А. показал размах империалистических замыслов Витте, процитировав весьма примечательную его помету на докладе военного министра А. Н. Куропат- кина 1900 г. о задачах русской армии в XX столетии. На замечание Куропаткина, что России следует ограничиться сферою Северного Китая и не строить железных дорог южнее великой стены, Витте возразил: «Мы историческим путем будем итти на юг. Из-за Маньчжурии не стоило и огород городить.

Весь Китай — все его богатства находятся преимущественно на юге. Но, конечно, это дело будущего».10

Отвечая В. И. Невскому (незадолго до того в журнале «Печать и Революция»), упрекавшему Б. А. во все-таки снисходительной оценке роли Витте и писавшему, «что и Витте не прочь был повоевать, но только тогда, когда обстоятельства сулили России удачу», Б. А. возразил, что замечание это отнюдь «не расходится с. . . суждениями» и его самого.11

Историографически, как мне кажется, важна и затронутая Б. А. в этой статье тема о двух политиках на Дальнем Востоке. Еще в 1923 г. в очерке «Концессия на Ялу» Б. А. сделал попытку поставить вопрос о личной политике Николая II, опираясь на замечание И. И. Воронцова-Дашкова в письме Витте в 1903 г. о том, что его, Воронцова, поражает «двойственность в ведении. . . политики на Дальнем Востоке: царская официальная и царская же неофициальная, причем каждая имеет своих агентов, несомненно ссорющихся».12 Опираясь на это замечание, Б. А. пытался выявить именно личную политику Николая II, его личную роль в выработке внешнеполитического курса. Это раздвоение в политике в интерпретации М. Н. Покровского получило «особенно четкое» противопоставление, еще и с методологической окраской. В «Русской истории в самом сжатом очерке» М. Н. Покровский писал о двух политиках Витте и Николая на Дальнем Востоке, о первой, представлявшей собой «нормальный капиталистический империализм Витте», и второй — «первобытно-торгашеский» «феодальный» империализм Николая И. От этой формулы М. Н. Покровского тянется ниточка к существующей и ныне в литературе трактовке теории двух империализмов — «военно-феодального» и «капиталистического». Однако Б. А. в 1924 г. не принял этого прямого противопоставления, хотя и не опроверг его, отметив, что он сам имел в виду «столкновение двух тактических планов, в исполнении одной, по существу империалистической программы».14 Отношение Б. А. к М., Н. Покровскому и его школе — предмет, требующий специального изучения, ибо замечания Б. А. в адрес М. Н. Покровского всегда были обусловлены: до 1929 г. фактом монопольного положения школы М. Н. Покровского, а позднее известным постановлением о ней.

Итак, можно сказать, что уже к 1925 г. в серии статей Б. А., написанных в качестве документального комментария к «Воспоминаниям» Витте, источник этот был подвергнут тщательному критическому разбору, а виттевская версия происхождения войны документально опровергнута Б. А. Романовым. Появившиеся в 1925— 1927 гг. публикации и статьи Б. А. по этой проблеме представляли собой лишь дальнейшее развитие темы.

Непонятным контрастом на фоне проведенного Б. А. критического исследования мемуаров Витте выглядела опубликованная Е. В. Тарле в 1927 г. небольшая книжечка: «Граф Витте. Опыт характеристики внешней политики». Дав в ней выпуклый и яркий портрет Витте, сравнив Витте с Бисмарком и Гладстоном, Тарле в свойственной ему свободной литературной манере пересказал и прокомментировал внешнеполитические события, описанные в ме муарах, целиком следуя концепции Витте, так, словно работ Романова вовсе и не существовало.

Между тем в конце 1927 г. Б. А. получил неожиданное для него предложение Ленинградского Восточного института издать уже опубликованные им этюды по истории Дальневосточной политики в виде отдельного сборника объемом в 7 печатных листов. Через год в результате этого заказа Б. А. Романов подготовил большую книгу— «Россия в Маньчжурии».15 Б. А. был страстным исследователем, обычно работавшим запойно, но на этот раз он оказался еще и в плену типографской машины. В типографии уже набрали 129 страниц запланированного сборника, когда было объявлено решение об увеличении объема книги, причем весь последующий текст должен был набираться тем же шрифтом. Остальные 400 страниц были написаны Б. А. в рекордно короткий срок, как он выражался, за счет «полного ночного времени». На сон отводилось всего несколько вечерних часов. Б. А. безжалостно подстегивал организм, утомленный дневной работой в архиве, курением, а иногда и рюмкой мадеры. Естественно, что когда «Россия в Маньчжурии» увидела свет, автор ее находился в состоянии крайнего нервного истощения, на грани болезни.16

«Россия в Маньчжурии» была во всех отношениях новаторской книгой, одной из первых советских работ по экономической истории, увидевшей свет задолго до того, как это направление получило у нас признание. Московский востоковед и историограф профессор

В. Н. Никифоров, напечатавший к 80-летию Б. А. Романова в 1969 г. специальный очерк о нем в журнале «Народы Азии и Африки»,17 писал, что «Россия в Маньчжурии» во многих отношениях «значительно опережала. . . свое время и потому не была достаточно оценена современниками».18 Проведя анализ рецензий, появившихся на эту книгу, В. Н. Никифоров отмечал, что ее достоинства были обращены некоторыми критиками в недостатки. Факт, что история у Романова «не была безликой, выдавался за преувеличение роли личности», а то, что выводы автора выглядели не навязчивыми, истолковано как «недостаток анализа»; Б. А. обвинялся в «стилистическом карамзинизме», в пристрастии к «драматико-психологиче- ским» эффектам.19 Самого Б. А. поразило болезненное отношение некоторых из его оппонентов к результатам проведенного им критического анализа мемуаров Витте, его версии происхождения русско- японской войны. «Один из моих уважаемых рецензентов, — писал позднее Б. А., — упрекал меня в том, что я буквально не даю повернуться Витте, чтобы тут же не ухватить его за икры. Сознаюсь, я принял этот упрек потом с большим удовольствием: с этим делом в этой книге мне хотелось покончить раз и навсегда, исчерпывающим образом, с корнем вырвать все бутафорские легенды вокруг Маньчжурской политики России, чтобы ни одной из них не дать возродиться вновь».20 В глазах этого рецензента критика в адрес Витте давала основание подозревать Б. А. в том, что тот и книгу свою написал «затем, чтобы обелить и оправдать царя Николая». Это было замечание со стороны представителя новой школы. Б. А. по чувствовал себя в положении «аутсайдера», ибо и «один из видных представителей старой школы» (видимо, С. Ф. Платонов), похвалив «свежесть фактической ткани» книги, «не постеснялся» «при третьих лицах сказать», что когда изложение в книге «дошло до всех этих банков и займов» (а здесь для Б. А. «лежал нерв темы»), то «он заскучал и бросил чтение». «Он же тоном упрека, — поставил Б. А. риторический вопрос (по поводу Бьерке), —так Вы оправдываете здесь Николая? И, сделав паузу, парировал: а ведь это был злой и неумный человек, у него были зеленоватые злые глаза».21

Впрочем, эти критические замечания некоторых представителей старой и новой школы только показывают, насколько Б. А. был впереди по сравнению с традиционными представлениями о задачах и характере исторического исследования, существовавшими в 1920-е годы.

Витте создавал свой мемуарный арсенал в течение примерно пяти лет, а затем в течение по крайней мере трех лет распространял (в виде публикаций книг и статей, под чужими именами, псевдонимами и от собственного имени) концепцию о своей роли в событиях русской истории второй половины XIX—начале XX в. Витте опирался в этой работе на целый штат разного рода литературных помощников.

Б. А. Романову понадобилось в общей сложности по меньшей мере семь или восемь лет напряженного труда и поиска для того, чтобы документально опровергнуть виттевскую версию происхождения русско-японской войны. «Россия в Маньчжурии» поставила крест на этой версии в научном отношении, но не в историографическом.

Было бы неточно утверждать, что «Россия в Маньчжурии» не получила никакого признания. В 1930 г. она была награждена премией ЦКУБУ (250 руб.), и премия эта была весьма кстати, ибо Б. А. уже находился в это время в следственной тюрьме на Шпалерной и семья бедствовала. Дело С. Ф. Платонова—Е. В. Тарле только разворачивалось; впереди Б. А., как одного из привлеченных по этому делу, ждали годы унижений, страданий и отчаянных попыток вернуться к занятиям любимой профессией. Одна из таких попыток относится к событиям 1934—1937 гг.

В 1934—1935 гг. Б. А. написал популярную книгу «Русско-япон- ская война. 1895—1905 (политико-исторический очерк)» объемом в 10 а. л. Летом 1936 г. ее рецензировал А. Л. Попов, предложивший либо еще упростить текст в расчете на массового читателя, либо усложнить его и приспособить для научного издания. Осенью 1936

г. Б. Д. Греков сообщил Б. А. Романову «о готовности дирекции Института истории печатать книгу как она есть, если ее одобрит НКИД».22 К этому времени Б. А. начал переделку текста, но не закончил ее и переслал рукопись в Москву. Народный комиссариат иностранных дел одобрил книгу. Однако издание ее не состоялось. А. Л. Сидоров, выступивший институтским рецензентом рукописи, потребовал ее «коренной переделки», а в случае несогласия на это автора переиздания «России в Маньчжурии», как «имеющей меньше ошибок». Рецензия была написана по свидетельству Б. А. в «снисхо дительно-пренебрежительном тоне» и содержала несколько предложений автору, предусматривавших^ частности,«последовательное проведение ленинской теории по существу», «раскрытие ленинского содержания военно-феодального империализма», «серьезный пересмотр вредной политической тенденции», «расширение раздела о войне», введение главы о революции, «сокращение материала других глав». Сохранился черновик ответа Б. А. на эту рецензию, резкого и достаточно пространного, написанного в августе 1937 г.23 Ответ этот заслуживает специального анализа, который должен быть произведен с учетом, разумеется, того, что полемика эта велась именно в 1937 г., что А. Л. Сидоров писал отзыв о книге вчерашнего заключенного, после отбытия срока так и не восстановленного полностью в правах,и, наконец, что сам А. Л. Сидоров незадолго до того чудом избежал ареста. Позднее между Сидоровым и Романовым установились доверительные отношения, и Б. А. неизменно пользовался административным покровительством Сидорова, в котором постоянно нуждался, и его дружеским расположением.

Думаю, что в какой-то мере замечания Сидорова были приняты Романовым во внимание при работе над «Очерками дипломатической истории русско-японской войны», выросшими в конечном счете из рукописи, о которой идет речь.

Однако вернемся к полемике между Сидоровым и Романовым 1937

г., точнее к интересующей нас теме Витте в этой полемике. Сидоров в своей рецензии обвинял Романова в том, что он делает главным виновником войны Витте, «смазывая разницу» между Безобразовым и группой Витте—Ламздорфа, «снимает» ответственность» за войну с Николая.24 Отвечая на этот упрек, Б. А. сформулировал два очень важных замечания. Во-первых, что «политически всякий вариант прежней концепции, т. е. концепции, придуманной Витте, „виновников войны" — вреден, потому что теоретически несостоятелен и затушевывает агрессора в лице Японии», и, во-вторых, Б. А. дал оценку книги Б. Б. Глинского «Пролог русско-японской войны. Материалы из архива гр. Витте» (Пг., 1916).

Б. А. уже в первых своих работах высказал предположение, что книга эта представляла собой не что иное, как своеобразную часть мемуаров Витте, написанную им совместно с группой своих литературных помощников и опубликованную под именем Б. Б. Глинского. Это наблюдение Б. А. полностью подтвердилось, когда уже в 60-е гг. была обнаружена рукопись этой книги и стала ясна история ее издания. «Эта книга, — писал в 1937 г. Б. А., — ... явилась историко-политическим апофеозом „особливого", почти славянофильского, „культурного" и „мирного" русского империализма — представители которого. . . вовсе не рассчитывали лететь в пропасть вместе с царизмом».25 Таким образом Б. А. дал чрезвычайно интересную характеристику теории Витте о «мирном» экономическом проникновении в Маньчжурию, показав ее отчасти даже славянофильские корни.

Полемика с А. Л. Сидоровым в предельно корректной уже форме продолжалась в появившихся в 1947 г. «Очерках дипломатической истории русско-японской войны» Б.А. Романова.26 Б. А. ввел в эту книгу специальный раздел о виновниках войны, разумеется поставив это понятие в кавычки. Здесь Б. А. весьма пространно аргументировал свое отношение к проблеме в духе предшествовавших «Очеркам» исследований. Редактором «Очерков» был А. Л.Сидоров, заявивший в примечании к этому разделу о своем несогласии с концепцией Б. А. Романова. В 1955 г. вышло второе издание очерков, на этот раз редактором книги был академик Е. М. Жуков, не высказавший никакого несогласия с романовской концепцией.27

Казалось, замысел Б. А. покончить с бутафорскими легендами вокруг Маньчжурской политики России наконец-то одержал победу не только в научном, но и в историографическом плане. Однако в 1973 г. в издательстве «Мысль» появилось двухтомное сочинение «Международные отношения на Дальнем Востоке» под редакцией и с послесловием Е. М. Жукова. Раздел, посвященный концу XIX— началу XX в., написан в этой книге академиком А. А. Губером. Витте в этой книге — политик, защищавший умеренный курс и настаивавший «лишь на экономической экспансии», а Безобразов и К0 — «представители авантюристического курса, боровшиеся против „триумвирата44 министров иностранных дел, военного и финансов во главе с Витте, которые были склонны тормозить опасное развитие экспансии на Дальнем Востоке».28

А. А. Губер не полемизировал с Б. А. Романовым, аккуратно ссылался на его работы, как, впрочем, и на «Воспоминания» Витте и сочинение Глинского, а также на материалы Архива внешней политики России, в который Б. А. на протяжении всей своей жизни так и не был допущен. Однако А. А. Губер не привел никаких новых данных, которые позволяли бы пересмотреть концепцию Б. А. Между тем позиция Губера не согласуется с оценкой дальневосточной политики России не только в трудах Б. А., но и в опубликованном в 1963 г. втором томе «Истории дипломатии», написанном академиком В. М. Хвостовым, где Витте представлен «зачинателем экспансивной политики царизма на Дальнем Востоке».29

Впрочем, мы сталкиваемся с различной оценкой роли Витте в Дальневосточной политике России и в зарубежной историографии. В своей вступительной речи на защите докторской диссертации Б. А. говорил об американских сочинениях по Маньчжурской проблеме, в которых «Воспоминания» Витте «цитируются как свод законов».30 К числу подобных сочинений можно отнести изданную в 1958 г. книгу американского историка Андрея Малоземова «Дальневосточная политика России. 1881 —1904 гг.». А. Малоземов произвел сопоставление книги Б. Б. Глинского «Пролог русско-японской войны» (т. е. мемуаров Витте, изданных под именем Б. Б. Глинского) с «Россией в Маньчжурии» Б. А. Романова и пришел к выводу, что книга Глинского «написана честно», а Романов использует неблагоразумно составленные документы для дискредитации их авторов, и в первую очередь Витте.

Вместе с тем в общем курсе по истории России с 1801 по 1917

г. известный английский историк Ситон Уотсон со ссылкой на работы Б. А. Романова, как, впрочем, и на А. Малоземова, приходит к следующему заключению: «. . .наивно было бы всю ответственность за Дальневосточную авантюру возложить на Безобразова и К0, а причину конфликта видеть в том, что Николай II не внимал мудрым советам Витте».32

Упреки в адрес Б. А. за предубежденное отношение к Витте лишены оснований. Именно Б. А. Романов первым по достоинству оценил мемуары Витте как источник, именно он подверг критике центральную тему мемуаров, придав источнику тем самым еще большую ценность. Именно в работах Б. А. Романова дан наиболее яркий и исторически точный портрет Витте; достаточно вспомнить замечательный очерк Б. А. «Витте как дипломат».33

Мемуары Витте стали для Б. А.-исследователя источником, к которому он возвращался на протяжении всей жизни, хотя на трагических поворотах его творческой судьбы Б. А. порою зарекался продолжать занятия историей внешней политики России XX столетия. Так было, в частности, в трудном для Б. А. 1948 г., когда после обсуждения 16 января 1948 г. в секторе ЛОИИ «Очерков дипломатической истории» у него осталось ощущение, что институт отрекся от книги, которая «шла по Москве» и занял позицию «по меньшей мере просто нейтралитета с оттенком „умывания рук“». 25 с лишним лет посвящено было работе в этой сфере, вспоминал Б. А., «много было терниев, рисков и сомнений» на его пути «беспартийного кустаря-одиночки». Он нуждался в поддержке, и его не мог удовлетворить даже «дружественный нейтралитет».34

«Вся жизнь моя прошла на положении „аутсайдера" нашей науки (чтобы избежать польского термина «попыхадло»), — писал Б. А. в феврале 1948 г. Б. Д. Грекову. — И мне горько было бы и дальше оставаться в этом положении».

Б. А. отказался от работы над новой монографией «Россия в Персии» и сделал заявку на книгу «Русское общество XIV— XVI

вв.», имея в виду «заполнение лакуны», оставшейся после «Великорусского государства» А. Е. Преснякова.35 Однако обстоятельства сложились так, что последней крупной опубликованной работой Б. А. стало второе издание «Очерков дипломатической истории русско-японской войны», последней незавершенной работой — сборник документов агентов Министерства финансов, представителей Витте за границей, и, наконец, последней работой, которую Б. А. обдумывал, но к которой так и не успел приступить, — было комментированное академическое издание мемуаров Витте. 1

Архив ЛОИИ СССР АН СССР. Ф. 298. On. 1. Д. 75. 2

Там же. 3

Витте С. Ю. Воспоминания. Царствование Николая II. Л., 1924.

Т. 1. С. XIII. 4

Романов Б. А. Витте и концессия на р. Ялу: Документальный комментарий к «Воспоминаниям» гр. С. Ю. Витте // Сб. статей по русской истории, посвященных С. Ф. Платонову. Пг., 1922. С. 425—429. 5

Романов Б. А. 1) Концессия на Ялу. К характеристике личной политики Николая II // Русское прошлое. Пг., 1923. Т. 1. С. 87—108; 2) Витте накануне русско- японской войны: Документальный комментарий к «Воспоминаниям» гр. С. Ю. Витте//Россия и Запад. Пг., 1923. Т. 1. С. 140—167. 6

Романов Б. А. «Лихунчангский фонд»: Из истории русской империалистической политики на Дальнем Востоке//Борьба классов, 1924. № 1—2. С. 77—126. 7

Романов Б. А. «Лихунчангский фонд». . . С. 82. 8

Там же. С. 83, 124—126. 9

Там же. С. 85. 10

Там же. С. 90. 11

Там же. С. 81. 12

Р о м а н о в Б. А. Концессия на Ялу. . . С. 84. 13

Покровский М. Н. Русская история в самом сжатом очерке. М., 1923.

Т. III. Вып. 1. С. 82. 14

Р о м а н о в Б. А. «Лихунчангский фонд». . . С. 81. 15

Россия в Маньчжурии (1892—1906): Очерки по истории внешней политики самодержавия в эпоху империализма. Л., 1928. 607 с. 16

Архив ЛОИИ СССР АН СССР. Ф. 298. On. 1. Д. 75. 17

Никифоров В. Н. Борис Александрович Романов: К восьмидесятилетию со

дня рождения // Народы Азии и Африки. 1969. № 3. С. 206—210.

Там же. С. 209. 19

Там же. 20

Архив ЛОИИ СССР АН СССР. Ф. 298. On. 1. Д. 75. 21

Там же. 22

Там же. Д. 158. 23

Там же. Д. 66. 24

Там же. 25

Там же. 26

Романов Б. А. Очерки дипломатической истории русско-японской войны.

1895—1907. М.; Л., 1947. 343 с. 27

Р о м а н о в Б. А. Очерки дипломатической истории русско-японской войны.

1895—1907. 2-е изд., исп. и доп. М.; Л., 1955. 695 с. 28

Международные отношения на Дальнем Востоке / Под ред. Е. М. Жукова. М., 1973. Т. 2. С. 209, 223. 29

X в о с т о в В. М. История дипломатии. М., 1963. Т. 2. С. 545. 30

Архив ЛОИИ СССР АН СССР. Ф. 258. On. 1. Д. 75. 31

Malozemoff A. Russian Far Eastern Policy. 1881—1904. Berkeley and Los Angeles. 1958. P. 319. См. также: Ананьич Б. В., Ганелин Р. Ш. Опыт критики мемуаров С. Ю. Витте (в связи с его публицистической деятельностью в 1907— 1915 гг.) // Вопросы историографии и источниковедения истории СССР. М.; Л., 1963. С. 325.

32Seton Watson. Huge. The Russian Empire. 1801 —1917. London, 1967. P. 588. 33

P о m a h о в Б. А. Витте как дипломат (1895—1903 гг.) //Вестн. Ле-

нингр. ун-та. 1946. № 4—5. С. 150—172. 34

Архив ЛОИИ СССР АН СССР. Ф. 298. On. 1. Д. 158. 35

Там же.

<< | >>
Источник: А. А. Фурсенко. ПРОБЛЕМЫ СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ РОССИИ. 1991

Еще по теме МЕМУАРЫ С. Ю. ВИТТЕ В ТВОРЧЕСКОЙ СУДЬБЕ Б. А. РОМАНОВА:

  1. Г.И. Романова ТВОРЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
  2. Я. А. ПОНОМАРЕВ. В книге рассматриваются предмет и методы психологии творчества, центральное звено психологического механизма творческой деятельности, способности и качества творческой личности. В ней содержится обширный экспериментальный материал, на основании которого сформулирован ряд психологических закономерностей творческой деятельности и закономерностей формирования благоприятствующих ей условий., 1976
  3. Мемуары и полицейские архивы
  4. С. Ю. Витте и П. А. Столыпин -крупные государственные деятели и реформаторы
  5. С. я. СЕРБИНА ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ О Б. А. РОМАНОВЕ
  6. Правление первых Романовых
  7. НИКОЛАЙ И, С. Ю. ВИТТЕ, И. Л. ГОРЕМЫКИН И ПРОЕКТ ПЕТЕРБУРГСКОЙ КРУГОВОЙ ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГИ
  8. Смута и первые Романовы
  9. 9.7. Почему потерпела крушение династия Романовых?
  10. Глава Судьба
  11. Сохранение творческой энергии
  12. Моя судьба