<<
>>

СУДЬБА «ВОЛЧОНКА»

За три с лишним месяца, отделявшие казнь дантонистов от 9 термидора, террор приобретал все более широкие размеры. Были введены упрощенные формы судопроизводства, сводившие рассмотрение дел в Революционном трибунале к простой и быстрой формальности — не требовалось фактически представления никаких доказательств виновности подсудимых.

Перестали обращать внимание даже на правдоподобность выдвигавшихся обвинений, носивших порой характер зловещего абсурда. Например, член Конвента Осселен, арестованный еще в ноябре 1793 г. за покровительство одному вернувшемуся эмигранту и находившийся с тех пор под стражей, был гильотинирован за участие в заговоре с целью перебить членов обоих Комитетов, вырвать у убитых сердца, зажарить их и съесть! Людей судили скопом, по несколько десятков че

ловек одновременно и немедленно посылали на эшафот. За семь недель, от 10 июня до 27 июля 1794 г., Революционный трибунал отправил на казнь столько же людей, сколько за 14 предшествующих месяцев. Инстинкт самосохранения многих людей, так или иначе причастных к политическим событиям, побуждал их не склоняться покорно перед волей власть имущих, что было целью террора, а, наоборот, искать спасения от близкой гибели подготовкой низвержения правившей робеспьеристской фракции. Создавалась почва для объединения лиц, придерживавшихся различных воззрений. А сам народ столицы все более откровенно стал выражать отвращение палачам и сочувствие жертвам, которые в бесконечном ряду сменяли друг друга под ножом гильотины. Среди населения даже ходил слух, что в Комитете общественного спасения сидит агент Батца, подстрекающий ко все новым казням, чтобы вызвать ненависть против Республики. Все это вполне отвечало планам барона или, по крайней мере, приписываемым ему намерениям.

Имя Батца было у все на устах.

В конце февраля и в марте попытки властей замолчать обвинения против эбертистов и дантонистов, что они связаны с бароном, сменились другой крайностью — попыткой объявить, что все подлинные или мнимые заговоры контрреволюционного подполья направляются Бат- цем. 22 апреля 1794 г. Комитет общественной безопасности, действуя по прямому указанию Комитета общественного спасения, направил категорический приказ общественному обвинителю Фукье-Тенвилю удвоить усилия для поимки заговорщика, стремящегося по поручению вражеских держав уничтожить Республику. «Мы желаем любой ценой поимки этого злодея», — говорилось в предписании прокурору Революционного трибунала. Во время допросов арестованным следовало обещать помилование и деньги за сообщение сведений, кото-

рые могли бы привести к аресту барона. А вечером того же дня, 22 апреля, секретарь Комитета общественного спасения, агент Батца Сенар поспешил сообщить своему шефу о возрастающей опасности. При этом Сенар был далеко не единственным лицом, связанным с Батцем, среди служащих Комитетов и городского управления Парижа, которые занимались розыском главы «иностранного заговора». О роли Батца говорили с трибуны Конвента. 14 июня член Комитета общественной безопасности Э. Лакост в своем докладе Конвенту заявил, что фракции Эбера и Дантона «были двумя ветвями заговора, верховным главой которого был некий барон де Батц, бывший депутат Законодательного собрания, спекулянт и фальшивомонетчик». Докладчик подчеркнул, что Батц направлял «самые черные покушения королей против человечества».

Доклад Лакоста был прочитан, когда ряд членов Комитетов общественного спасения и общественной безопасности превратились уже во врагов Робеспьера и когда начал формироваться заговор, приведший к 9 термидора. Это происходило на фоне нагнетавшихся слухов о «заговоре Батца», иногда даже сопровождавшихся намеками, что злодей не пойман, так как у него находятся могущественные покровители, включая самого Робеспьера. И если история складывания разношерстного политического блока, приведшего к термидорианскому перевороту, подробно описана, связь заговора, подготовленного термидорианцами, с «заговором Батца» остается невыясненной.

А это, возможно, придает традиционной версии подготовки 9 термидора характер виртуальной истории.

Наряду с предысторией термидорианского переворота был еще один эпизод в цепи событий этого времени, от того или иного истолкования которого немало меняется в понимании политической истории революционной эпохи.

Значение этого эпизода, в основу которого легли драматические события, очень по-разному оценивается консервативными и радикальными течениями мировой исторической науки. Консервативные историки большей частью подчеркивают, иногда даже чрезмерно его значение, радикальные едва лишь упоминают его как одно из происшествий революционного времени. В отечественной историографии, вполне солидаризовавшейся в этом случае с западными радикальными и социалистическими историками, было принято ссылаться на него как на пример мелкотемья, внимания к пустякам, уводящего от рассмотрения узловых проблем экономической истории и классовой борьбы. Признание важности этой проблемы консер-

вативными историками не исключает разногласия в их среде между сторонниками и противниками традиционного отображения событий, о которых пойдет речь. Чтобы не интриговать читателя, укажем, что имеется в виду вопрос о судьбе дофина (наследника престола) сына Людовика XVI и Марии Антунетты Шарля Луи герцога Нормандского, которому ко времени казни его родителей было восемь лет.

Виртуальная история может быть разного значения. Она может касаться важных исторических событий, но отличаться от реальной версии этих событий освещением деталей, мало что менявшим в общей картине. А бывает и напротив, что речь идет о подобных деталях или малозначительных фактах вообще, но их виртуальная версия имеет фундаментальное значение для понимания хода событий большого исторического масштаба. Так, вопрос о судьбе сына свергнутого с престола и казненного монарха может в зависимости от конкретных обстоятельств иметь или не иметь значения для понимания крупномасштабных событий, какое бы эмоциональное воздействие ни оказывало знакомство с этим сюжетом.

Вопрос о судьбе дофина такое значение, бесспорно, имел.

Надо помнить, что Французской революции ко времени казни короля и королевы было всего четыре года. Когда она началась, убежденных республиканцев можно было пересчитать по пальцам и к их числу не принадлежало подавляющее большинство политиков, выступавших на политической авансцене в 1793 и 1794 годах. Превращение политических идеалов Просвещения, получивших широкое распространение, убеждения, что новый строй должен соответствовать природе человека, в идеологию, одобряющую ради этой цели революционное насилие и санкционирующую террор, отнюдь не было всеобщим. Недаром почти все из духовных вождей Просвещения, которые дожили до революции, оказались в рядах эмиграции. Конечно, за годы революции политическое развитие народных масс, получение частью крестьянства конфискованных дворянских земель, отмена законов, стеснявших свободу предпринимательства, многое изменили в сознании населения. Но убеждение в прочности нового режима было далеко не преобладающим, а кровавый террор, хотя и загонял эти сомнения вглубь сознания, но они продолжали существовать и оказывать воздействие на поведение миллионов французов. К тому же у современников не было перед глазами исторического примера революций в не

давнем прошлом, которые не закончились бы реставрацией монархии. Исключением являлась американская Республика, но она также насчитывала менее двух десятилетий, ее дальнейшая судьба казалась для европейцев далеко еще не ясной, да и то, что происходило в Новом Свете, представлялось совершенно не пригодным для сравнения с обстановкой в Европе.

Слишком много народа смирилось с Республикой в том ее обличии, в котором она предстала во время правления якобинцев, но было приверженцами ее лишь на словах, чтобы не попасть в списки контрреволюционеров и подозрительных. Все это приводило к тому, что перспектива реставрации монархии во Франции казалась отнюдь не исключенной даже в ближайшем будущем. И в этих условиях «законный» король в лице малолетнего дофина обещал партии, которая овладеет им, длительную легитимизацию ее власти в форме регентства при несовершеннолетнем монархе.

Кроме того, такая перспектива особенно устраивала конституционных монархистов, поскольку она уничтожала бы надежды находившихся в эмиграции братьев короля — графа Парижского и графа д'Артуа (правивших потом в период Реставрации под именами Людовика XVIII и Карла X) — полностью восстановить королевский абсолютизм. Но вне зависимости от политического значения, который имел вопрос о судьбе дофина в XVIII и начале XIX веков, интерес к нему на протяжении двух столетий сохраняла и сама нераскрытая «тайна Тампля». На эту тему опубликовано более 600 монографий, не считая бесчисленного количества статей в научных и популярных периодических изданиях. Многие из них содержат версии, лишенные всякого правдоподобия. Но не все.

Политические группировки, столкнувшиеся в годы революции в ожесточенной борьбе, не переставая обвиняли друг друга в стремлении возвратиться к дореволюционному, старому режиму. Конституционных монархистов подозревали в подготовке воцарения представителя младшей линии Бурбонов, герцога Филиппа Орлеанского. В том же подозревали дантонистов. Как мы знаем, левым якобинцам инкриминировали тайный умысел установить регентство при возведенном на престол дофине. В подобном же намерении потом стали обвинять Робеспьера, а также в том, что он собирался жениться на старшей сестре дофина Марии-Терезе (будущей герцогине Ангулемской), как и ее брат, содержавшейся в тюрьме Тампль. Наличие таких же замыслов вменяли в вину и другим политикам во время террора. (Позднее один из видных деятелей того времени, Камбасерес, ставший имперским канцлером в правление Наполеона, уверял: «Они все желали на ней жениться, начиная с Робеспьера».) И, главное, многие таким слухам верили. 9 термидора ярый враг Робеспьера член Конвента Леонар Бурдон сумел убедить вооруженный отряд секции Гравилье, шедший на помощь

робеспьеристам, укрывшимся в Ратуше, что Робеспьер рассчитывает уничтожить Республику и жениться на дочери казненного короля. Колонна после этого вместо помощи робеспьеристам сыграла большую роль в штурме Ратуши и пленении Робеспьера и его сторонников.

Между прочим, обвинения Робеспьера в скрытом роялизме вполне совмещались тогда с обвинением его в Конвенте в желании стать «новым Кромвелем» (Сен-Жюст действительно считал целесообразным наделение его диктаторской властью).

Поскольку обвинения, о которых шла речь, постепенно приобретали всю большую известность, власти, к какой бы фракции они ни принадлежали на том или ином этапе революции, принимали самые строгие меры, чтобы не допустить увоза дофина, а также его сестры из Тампля. Принималось в расчет, что они, помимо всего прочего, являлись важными заложниками, которых можно было обменять на республиканцев, содержащихся в плену у неприятельских держав.

В качестве воспитателя Шарля-Луи был назначен сапожник Антуан Симон, считавшийся убежденным республиканцем, который должен был привить такие же взгляды «волчонку», как прозвал его Эбер, или «сыну Капета» (Людовика XVI, потомка династии Капетингов), как дофина именовали в официальных бумагах. О том, как Симон относился к ребенку, имеются противоречивые сведения. В роялистских кругах утверждали, что обращение было самым жестоким, если не бесчеловечным. С другой стороны, сохранились денежные счета за игрушки и птиц, купленных Симоном для его подопечного, за стирку белья, имеются сведения, что жена «воспитателя» Мария-Жанна Симон привязалась к мальчику. Некоторые высказывания Марии-Терезы как будто говорят о том, что она дружелюбно относилась к супругам Симон.

об этом были обнаружены в последнее время в испанских архивах). В донесении одного из разведчиков, полученном министром иностранных дел Годоем, от 5 марта 1794 г. говорилось: «Уже давно Симон — один из наших людей. И он детально информирует нас о том, что происходит, в чем Ваше Превосходительство могло убедиться на протяжении ряда месяцев». В донесении подробно перечисляются услуги, оказанные Симоном (как до, так и после его отставки с поста воспитателя дофина, о которой еще пойдет речь ниже). Очевидно, это материалы, восходящие к «Парижскому агентству». Не обошлось и без просто фальшивок В 1923 г. был опубликован явно подложный отчет Симона, якобы направленный 19 января 1784 г. в Вену и Ватикан о бегстве дофина.

Тщательная охрана Тампля только поощряла слухи, что власти опасаются похищения дофина. Летом и осенью 1793 г. барон Батц предпринимал неудачные попытки организации бегства королевы и ее сына. Начиная с октября того же года, аналогичные планы строил один из участников «Парижского агентства» Франсуа Николя Сурда, в прошлом глава полиции в одном из провинциальных городов, а впоследствии судебный чиновник во времена Консульства и империи. Его активность породила резкую критику со стороны другого руководителя шпионского центра, аббата Андре Шарля Бротье, который уже после термидорианского переворота сообщал в ноябре 1794 г., что Сурда находится в плену «тысячи химер».

В январе 1794 г. произошло изменение в системе наблюдения за надежностью содержания дофина в Тампле. 5 января подал в отставку Симон. Он оставил свой хорошо оплачиваемый служебный пост из-за принятия Генеральным советом Коммуны постановления, запрещавшего совмещение членства в совете и оплачиваемых должностей в административном аппарате Коммуны, которому была подведомственна тюрьма Тампль. Предложение сделать исключение для Симона не прошло, чем и было вызвано сложение им своих обязанностей «воспитателя». 16 января Комитет общественного спасения предписал возложить наблюдение за содержанием дофина на четырех членов Генерального совета Коммуны, сменяемых каждые сутки. 19 января Симон окончательно покинул Тампль.

Одновременно спешно проводилась работа по переоборудованию и изоляции помещения на втором этаже, куда дофин и был заключен без права допуска к нему кого-либо, не имевшего на то специального разрешения. В течение последующего полуго- да никто во вне не знал чего-либо определенного о его участи. Однако возможность подмены и увоза дофина, даже если заранее в тюрьме был тайно помещен его двойник, призванный сыграть роль Шарля-Луи, представляется маловероятной в промежуток времени между отставкой Симона и окончательным его уходом из Тампля. До 31 января продолжался ремонт помещений, в котором участвовали работники, хорошо знавшие дофина в лицо. Они заметили бы подмену. Каждый вечер со времени отбытия Симона дофина посещали четыре дежурных комиссара Коммуны, которые разговаривали с ним. С 19 по 30 января 44 комиссара видели дофина, все они, за исключением троих, знали «маленького Капета» в лицо, часто встречали его ранее в Тампле. Посещения комиссаров как будто опровергают утверждение многих историков, что дофин был «замурован» в его комнате. В нее можно было входить через прихожую. Правда, историк Л. Астье обнаружил план второго этажа, выполненный в 1796 г. Из него следует, что вход через прихожую был закрыт, так как на его месте была сложена печка, внизу которой была проделана форточка, остававшаяся единственной связью с внешним миром.

Очень показательное происшествие произошло в июле, ранним утром 10 термидора. Арестованного 9 термидора по решению Конвента Робеспьера и его ближайших сподвижников освободили вооруженные отряды некоторых парижских секций. Робеспьеристы укрылись в здании городского управления, войска Конвента ворвались в Ратушу, был дорог каждый солдат. Чаша весов склонилась в пользу термидорианцев, но участники переворота далеко не были уверены в своей победе, а ведь поражение, как понимал каждый из участии-

ков, было бы равносильно тому, чтобы через несколько часов попасть под нож гильотины. И как раз в эти напряженные до крайности часы один из главных руководителей термидорианцев, Баррас берет отряд в 200 человек и в сопровождении нескольких депутатов Конвента отправляется в Тампль для укрепления находившейся там стражи — на случай, если противник захочет заполучить в свои руки дофина. Очевидно, что Баррас считал возможным со стороны робеспьеристов попытку разыграть эту карту в политической игре и придавал важное значение тому, чтобы такая попытка сорвалась. Быть может, он опасался и того, что воцарившейся неразберихой попробует воспользоваться и роялистская агентура для увоза ребенка.

Баррас и другие депутаты лично заглянули в камеры, где содержались дофин и его сестра. Одним из сопровождавших его дежурных был некто Лорине, который присутствовал полгода назад, 19 января, при передаче Симоном дофина его новым попечителям. Если бы он увидел вместо дофина другого ребенка, он несомненно сообщил бы об этом. Барраса сопровождал также депутат Конвента Гулило де Фонтене, который ранее был членом Законодательного собрания и видел дофина, когда 10 августа 1792 г. была свергнута монархия и королевская семья укрылась в помещении собрания. Конечно, можно допустить, что он внимательно не разглядел мальчика и не узнал его через два года. Но это вряд ли правдоподобно, если учесть всеобщее внимание, которое было приковано к дофину. 1упило де Фонтене еще раз видел дофина через два месяца, 7 брюмера (28 октября). От него не последовало никаких заявлений, что увиденный им ребенок не дофин. Но, может, он сообщил о том по секрету только одному Баррасу? Нам известно о подобном заявлении со слов родственников этого депутата, сообщивших об этом через много десятилетий после революции. Другие депутаты, посещавшие дофина 10 термидора и позднее, подтверждали, что видели при этих встречах одного и того же мальчика. Непрерывная цепь показаний как будто доказывает, что с конца августа 1794 г. и до 25 февраля 1795 г. в Тампле находился тот же ребенок.

В 1840 г. маркиза Бролье-Солари, бывшая придворная дама Марии-Антуанетты, засвидетельствовала перед нотариусом, что зимой 1803 г. при беседе ее мужа с Баррасом бывший директор негодующе воскликнул по адресу Наполеона: «Я еще доживу до того, чтобы увидеть повешенным этого кор-

синайского злодея! Он проявил неблагодарность ко мне и выслал меня из страны за то, что я сделал его тем, чем он стал. Но он не преуспеет в своих преступных планах, так как существует сын Людовика XVI». Если дофин был жив, Баррас, как мы убедимся ниже, мог знать об этом. Но столь же возможно и другое: Баррас ненавидел Наполеона, который отплатил ему черной неблагодарностью, свергнув власть Директории во время переворота 18 брюмера 1799 г. Так что слова Барраса очень напоминают бессильные угрозы, а утверждение о похищении дофина — вымысел с целью подкрепить эти угрозы. Впрочем, к роли Барраса в возможном увозе дофина из Тампля нам еще придется возвращаться и впредь.

Возможность бегства Шарля-Луи неоднократно обсуждалась в политических кругах после термидорианского переворота. Вопрос о его судьбе затрагивался в мирных переговорах между Францией и некоторыми державами неприятельской коалиции, особенно с Пруссией, а также Испанией, где, как и во Франции до революции, правила одна из ветвей династии Бурбонов.

Предположить же, что похищение дофина произошло когда-то в конце 1793 г. или первой половине 1794 г. (вероятнее всего в последние дни пребывания Симона в Тампле, между 4 и 19 января), значит, допустить, что никто в последующий год или полтора из дежурных комиссаров Конвента и тюремных служащих всех рангов, идя на смертельный риск, не сообщил, что под видом дофина содержится другой ребенок.

В июне 1795 г. дофин умер, подточенный золотухой и туберкулезом, от которых до революции скончался его старший брат, и тяжелой тюремной обстановкой. В официальных отчетах о причинах и обстоятельствах смерти Шарля- Луи имеется (точнее, при желании можно вычитать) немало противоречий и как будто нарочито двусмысленных утверждений. Например, медицинское заключение было подписано четырьмя врачами, двое из которых, по всем данным, еще до революции имели случай видеть умершего мальчика. Но в заключении осторожно говорится лишь о том, что медикам был продемонстрирован мертвый ребенок и заявлено, что это труп «сына Капета». Такую формулировку можно счесть и за простую констатацию факта и, напротив, за многозначительную оговорку, что врачи не касаются вопроса, кем был скончавшийся ребенок, и что ими зафиксированы только результаты вскрытия его тела. Это не укрылось от внимания иностранных дипломатов. Австрийский канцлер Тугут, который мог опираться не только на опубликованные документы, но и на донесения разветвленной секретной службы венского двора, писал: «По правде говоря, нет никакой безусловной уверенности в смерти сына Людовика XVI. Его кончина пока не подтверждена никакими доказательствами, не считая объявления в *Монитёре» и, самое большее, официальным протоколом, составленным по приказанию разбойников из Конвента и людьми, чьи показания основаны на том, что им представили тело мертвого ребенка, который, как их заверили, является сыном Людовика XVI». Тугут полагал, что с целью обескуражить роялистов и облегчить мир с Испанией члены Конвента «могли счесть соответствующим их интересам объявить о его смерти и сохранить в неизвестном и надежном месте такого ценного заложника в качестве последнего ресурса на случай опасности, которая может им угрожать при изменении обстоятельств».

За неделю до смерти дофина скончался лечивший его врач, известный хирург Десо. Его племянница мадам Тувенен через полвека, в 1845 г., показала под присягой, что ее тетка, вдова хирурга, сообщила следующее об обстоятельствах смерти мужа. Десо посетил Тампль и убедился, что ребенок, который там содержался, не дофин, хорошо известный ему по прежним визитам. Своим открытием он поделился с несколькими знакомыми депутатами. Его пригласили на званый обед, после которого он, вернувшись домой, почувствовал себя больным и вскоре скончался. Этот рассказ подтвердил в Лондоне ученик Десо доктор Аббейе, добавивший, что он опасался за свою жизнь и поэтому бежал из Франции. Правда, это свидетельства сомнительного характера. Исследователи установили, что в госпитале, где работал хирург, вспыхнула эпидемия, унесшая жизнь не только Десо (кстати, он скончался не 1 июня, а 20 мая), но и еще двоих его коллег, которые не видели дофина. Есть и другие показания. Княгиня Тюрсель, воспитательница дофина и его сестры, держала у себя в гостиной небольшой портрет бывшего воспитанника. После его смерти к мадам Тюрсель пришли два тюремщика, чтобы сообщить о кончине мальчика. Посмотрев на портрет, оба они сказали княгине, что умерший похож на изображенного на портрете. Это подтвердил и священник, присутствовавший при похоронах.

Безусловно, в интересах термидорианского правительства было утверждать, что дофин жив и по-прежнему находится в его руках или что он умер, но никак не признавать, что он был увезен из Тампля. Такое положение явно не устраивало бы и графа Парижского, поспешившего после известия о смерти дофина объявить себя королем Людовиком XVIII. Вернувшись в 1814 г. во Францию после падения Наполеона, король дал ясно понять, что не потерпит слухов, которые могли бы заставить усомниться в смерти дофина в 1795 г. Такая позиция не обязательно свидетельствовала, что втайне король не верил сведениям о смерти своего племянника в Тампле (и что поэтому не проводились заупокойные службы в день его предполагаемой кончины и тд.). Вполне возможно, имелась в виду желательность пресекать нежелательные слухи, могущие поощрить различных авантюристов выдавать себя за дофина. Это, видимо, не учел бывший депутат Конвента Арман из департамента Мёз, видевший дофина за несколько месяцев до его кончины. Позднее он рассказывал, что ребенок послушно выполнял отдаваемые ему приказания, но от него нельзя было добиться ни единого слова. Создавалось впечатление, что он немой. Из этого рассказа было нетрудно прийти к выводу, что умерший в Тампле ребенок не был дофином. Установился режим Реставрации, и Арман имел неосторожность поделиться своими воспоминаниями в печати, после чего его, назначенного было префектом департамента Верхние Альпы, сместили с этого высокого административного поста и дали умереть в нищете. В 1814 г. была опубликована первая книга о дофине «Исторические записки о Людовике XVII». Ее автор, роялист Экар, утаил имевшийся в его распоряжении важный документ — заметки, сделанные вскоре после кончины ребенка в Тампле весьма осведомленным полицейским чиновником Сенаром, являвшимся по совместительству шпионом барона Батца. В этой бумаге прямо указывалось, что умерший мальчик не дофин. Стоит добавить, что через несколько месяцев после ее составления, в марте 1796 г., сам Сенар также скончался. (Его заметки были много позднее разысканы одним историком.)

Вдова «воспитателя» Симона Мария-Жанна (сам он был казнен в числе других робеспьеристов в термидоре) была тогда же посажена в тюрьму, но менее чем через месяц выпущена на волю. Возможно, что, оказавшись на свободе, она что-то неосторожно выболтала. Весной 1796 г. «вдову Симон» как будто бы по ее просьбе водворили в инвалидный приют, где она оставалась в течение более двадцати лет, вплоть до смерти в июне 1819- В годы Реставрации Мария-Жанна была поставлена под надзор полиции. Судя по полицейским отчетам, она находилась в здравом уме и твердой памяти. При встречах с разными лицами Мария-Жанна неоднократно говорила, что дофин был увезен из Тампля и подменен каким-то смертельно больным ребенком. Это же она повторила, исповедуясь перед смертью. В ее рассказах, хотя она ссылалась на лиц, из первых рук знакомых с положением дел в Тампле в 1794 и 1795 годах, имеются и явно неправдоподобные сведения. В 1816 г. полиция Реставрации под угрозой сурового наказания предписала Марии-Жанне прекратить всякие разговоры о дофине.

Этим свидетельствам можно противопоставить другие, особенно чиновников Коммуны Герена и Дамона, которые подтвердили — один в 1795, а другой в 1817 г., что ребенок, которого они знали ранее и посетили незадолго до его смерти, был дофином. Конечно, и в 1795, и в 1817 г. имелись влиятельные лица, заинтересованные, чтобы Герен и Дамон дали именно такие показания. Выясни

лось, что протокол о смерти дофина был составлен в соответствии с требовавшимися . формальностями и точно такие же неясности, которые в нем обнаружились, встречаются и в других заключениях о смерти. Правда, не все. Заключения о смерти в соответствии с действовавшим законодательством должны были составляться в присутствии родственников покойника. В Тампле содержалась сестра дофина, но ее не привели, чтобы она подтвердила личность умершего.

Важными многие историки считают показания двух тюремных сторожей, Гомена и Лана, приставленных к дофину. Оба дожили до глубокой старости и в годы Реставрации и сменившей ее Июльской монархии дали показания, связанные с болезнью и смертью дофина. Но у обоих бывших тюремщиков были основания, чтобы в случае, если дофина увезли из Тампля, скрывать правду. Томен, например, получал щедрую пенсию от Людовика XVIII, герцогиня Ангулемская назначила его управляющим одним из своих имений. При сравнении с подлинными документами в показаниях Гомена и Лана выявляются не только многочисленные неточности, которые еще можно объяснить забывчивостью за давностью времени, но и сознательная ложь.

<< | >>
Источник: Е.Б. Черняк. Призрачные страницы истории. 2000

Еще по теме СУДЬБА «ВОЛЧОНКА»:

  1. Глава Судьба
  2. Моя судьба
  3. СУДЬБЫ ИСКУССТВА
  4. 24. Судьба неликвидного имущества
  5. СУДЬБА ЧЕЧЕНСКОГО ОБЩЕСТВОЗНАНИЯ
  6. Судьба Британика
  7. Судьбы аристократии
  8. СУДЬБА ВЕНЕЦИИ
  9. Судьба генералиссимуса
  10. Не разум, а судьба
  11. §154. Адживики и всемогущество «судьбы»