<<
>>

Олег Клинг МИФОЛОГЕМА «EWIGE WEIBLICHKEIT» (ВЕЧНАЯ ЖЕНСТВЕННОСТЬ) В ГЕНДЕРНОМ ДИСКУРСЕ РУССКИХ СИМВОЛИСТОВ И ПОСТСИМВОЛИСТОВ

Мифологема ewige Weiblichkeit / Вечная Женственность, которая была воспринята Вл. Соловьевым через Гете и в родстве с другой немецкой мифологемой - Weltseele / Мировая Душа Шеллинга, сыграла особо значимую роль в гендерном дискурсе не только русских символистов, но и постсимволистов - акмеистов, футуристов, «неокрестьянских» поэтов, имажинистов, «блуждающих» поэтов (здесь можно назвать М.
Кузмина, близкого в середине 1900-х годов символистским кругам, в 1910-е годы стоявшего у истоков акмеизма, а затем дистанцировавшегося от него; сходный случай - В. Шершеневич, тоже начинавший как символист, впоследствии ставший футуристом), поэтов вне школ (М. Цветаева). Конечно, в гендерном дискурсе постсимволистов существенна рефлексия на опыт в этой области символистов, особенно «младших», в первую очередь А. Блока, А. Белого, Вяч. Иванова, С.М. Соловьева. В свою очередь, обращение младосимволистов к мифологеме ewige Weiblichkeit / Вечная Женственность было рефлексией на учение Вл. Соловьева о Софии, восходящее, помимо немецких корней, к Софии Платона. Однако его София подобна и Софии неоплатоников: она присуща не только миру абсолюта, но и бытию. Вл. Соловьева как раз привлекала двуплановость Софии: ее причастность миру эмпирии и миру абсолюта. Перенесение Вл. Соловьевым, дополнившим свое православие обращением к католицизму, мифологем ewige Weiblichkeit/Вечная Женственность, Weltseele/Мировая Душа в обличии Софии на русскую почву обещало - если обратиться лишь к одному аспекту этой проблемы, гендерному - снять сложившуюся в русской ментальности (и в ее отражении в русской поэзии) антиномию «высокое - низкое». Безусловно, на этом пути у Вл. Соловьева были предшественники - русские поэты-любомудры и Тютчев, тесно связанные с немецкой философией и литературой. Однако, как указывал в свое время В.М. Жирмунский, романтическая струя оказалась в русском XIX веке отодвинутой на задний план.
Поэтому по принципу отталкивания от его наследия первые теоретики русского символизма начала XX века в поисках своих истоков обращаются через голову «реалистов» как к Тютчеву, так и Гете. Мало какие слова цитировали русские символисты так часто, как гетевские: «Alies Vergangliche ist nur ein Gleichnis» («Все преходящее - лишь символ»), тоже ставшие своего рода мифологемой. А. Белый утверждал: этот гетевский девиз нашел в символизме свое оправдание. А стихотворение Гете Мировая душа, подсказанное натурфилософскими идеями Шеллинга, В.М. Жирмунский называл, ссылаясь на Вяч. Иванова, «обоснованием мистических фантазий современного художника-сим- волиста»263. Если в конце 1890 - начале 1900-х годов младосимво- листы осознавали мифологемы как исключительно соловь- евские, то уже к середине 1900-х годов они называют Гете «дальним отцом нашего символизма» (Вяч. Иванов) и обращаются к мифологемам ewige Weiblichkeit /Вечная Женственность, Weltseele / Мировая Душа напрямую через Гете и Шеллинга. В мемуарах Начало века А. Белый вспоминал истоки своего и других «соловьевцев» (А. Блока, С.М. Соловьева) обращения к мифологеме «Вечная Женственность»: «[...] в январе 1901 г. заложена опасная в нас “мистическая” петарда, породившая столькие кривотолки о “Прекрасной Даме”; [...] Боря Бугаев и Сережа Соловьев, влюбленные в светскую львицу и в арсеньев- скую гимназистку, плюс Саша Блок [...] записали “мистические” стихи и почувствовали интерес к любовной поэзии Гете, Лермонтова, Петрарки, Данте; историко-литературный жаргон - покров стыдливости»264. Так Белый обозначил гендерное ядро мифологемы «Вечная Женственность». Но неслучайно, что один из самых истинных и верных «соловьевцев», Сергей Михайлович Соловьев, начинает спор с Гете, а точнее, с тем образом Гете, который был создан русскими символистами. Это был спор с Гете с позиции ортодоксального христианства, перекликающейся со славянофильской критикой Аполлона Григорьева и критикой «католических», как называл их Жирмунский, романтиков Фр.
Шлегеля и Эйхендорфа «на великого язычника»265. С.М. Соловьев усматривал у Гете «скрытый культ человеческой гордости и безбожного самоутверждения»266. Кстати, в этом отношении в статье 1913 г. Эллинизм и церковь С.М. Соловьев противопоставлял Гете Данте, истинного, как писал Соловьев, гения, «перед которым бледнеет человеческий облик его антиподами - Гете»267. Критика Гете, развитая позже (1917) в статье Гете и христианство, была знаком непоколебимой верности идеям Вл. Соловьева. Но вернемся к тезису о том, что обращение Владимира Соловьева к мифологемам (их можно назвать гетевски- ми, немецкими, а можно и общеевропейскими) «Мировая Душа» и «Вечная Женственность» должно было помочь русским поэтам преодолеть разрыв между высоким и низким в изображении любви, другими словами, - в гендерном дискурсе. Так как русская светская литература сформировалась по сравнению с европейской и духовной культурой довольно поздно и между светской и духовной культурами скорее было противостояние, а не диалог, то и на протяжении XIX в. оппозиция «высокое - низкое» в изображении любви оставалась довольно устойчивой. Конечно, и литература позднего западноевропейского Средневековья знала сосуществование борьбы-взаимодействия секуляризирующей тенденции и тенденции христианской. Однако, как отмечал А.В. Михайлов, эти две тенденции уравновешивали друг друга. Это проявлялось в том, что светские темы не только завоевывают все большие области литературы (лирика, роман, городская сатира, др.), но и проникают в исконную вотчину литературы церковной - агиографию. Одновременно религиозное мироощущение пронизывает произведения на светские темы. Известный пример: культ Богородицы в любовной лирике Прованса и т. п. Для нас важна констатация, сделанная А.В. Михайловым: «[...] при установке на многозначность [...] любая светская тема, не теряя первоначального смысла, получала еще и религиозное толкование. Видеть сокровенное, трансцендентное в любом явлении бытия и, наоборот, давать всему иррациональному житейское толкование - эти две тенденции в одинаковой степени присущи эпохе зрелого средневековья»268.
В сходных словах, когда происходит слияние эзотерического, трансцендентного и реального, бытового, можно описать и эстетику символизма, хотя бы в виде его, пусть и не осуществленной до конца, программы, цели. На протяжении же XIX века русская литература в целом шла не по этому пути. Взять, к примеру, появление пушкинской Гав- риилиады, где один из самых сакральных евангельских сюжетов дан в сниженном, ироническом ключе. Но одновременно именно Пушкин с его синкретизмом (он, говоря словами Л.Н. Толстого, сопрягал несопрягаемое) стоял у истоков удачного соединения трансцендентного и реального. В Гавриилиаде (1821), которая пришлась на пик пушкинского афеизма, этого не было, хотя такая попытка была предпринята. Но, повторимся, не только в поэме, но и во многих шутливых стихотворениях с их очаровательной непристойностью, которые не предназначались для печати, был намечен путь, по которому пошли потом в своем штурме гендера русские символисты. Пушкин один из первых в русской поэзии обратился к опыту французских трубадуров. Говоря о французской словесности, он в первую очередь называет трубадуров269. Но он еще и сознательно использовал мотивы поэзии трубадуров в своем творчестве, став тем самым предшественником Блока в конструировании образа, который Блок впоследствии назовет Прекрасной Дамой. Взять хотя бы стихотворение Пушкина 1825 г. К*** (Я помню чудное мгновенье...), которое оказало существенное влияние, к примеру, на стихотворение Блока О доблестях, о подвигах, о славе... (1908). На поверхности стихотворение Я помню чудное мгновенье... вступает в противоречие с реальным планом плотских взаимоотношений Пушкина с Керн, что зафиксировано самим Пушкиным в одном из писем. Существует точка зрения, что стихотворное послание никак не связано с его адресатом. Акцентируя внимание на «чудное мгновенье», на появление «гения чистой красоты», интерпретаторы совсем разводят эстетический образ и прототип. Однако здесь на самом деле произошло другое: соединение сакрального и реального.
И в образе «гения чистой красоты» можно увидеть синтез земного и небесного, черты реальной, земной, но преображенной искусством женщины (Анны Петровны Керн) и Божьей Матери. Позже в таком виде предстанет адресат лирики у Бло ка. Взять хотя бы знаменитое Предчувствую Тебя. Года проходят мимо... (1901). Не случайно уже первые рецензенты блоковской книги Стихи о Прекрасной Даме отметили ее связь с Пушкиным, правда, с другим его стихотворением - Жил на свете рыцарь бедный... (1829). В пушкинском стихотворении Ю.М. Лотман видел проявление законов романтической лирики270. Здесь нельзя не вспомнить и гоголевское суждение: в зрелой лирике Пушкина совсем не отразилась личность поэта, все дисгармоническое Пушкин оставлял за порогом собственной поэзии. Но в разговоре о гендерном дискурсе целесообразно обратиться к еще одному пушкинскому стихотворному посланию с названием К***, написанном годом позднее - в 1826 г. и начинающемся стихом Ты богоматерь, нет сомненья... Оно не печаталось при жизни поэта. В нем в сниженном, почти пародийном виде поэт обращается к идущей от западноевропейской поэзии традиции культа Богородицы. Ты богоматерь, нет сомненья, Не та, которая красой Пленила только дух святой, Мила ты всем без исключенья; Не та, которая Христа Родила, не спросясь супруга. Есть бог другой земного круга - Ему послушна красота, Он бог Парни, Тибулла, Мура, . , Им мучусь, им утешен я. Он весь в тебя - ты мать Амура, Ты богородица моя. В этом стихотворении можно увидеть столкновение христианской традиции и эллинской, противопоставление высокого и «земного круга». Не преодолела антиномию «высокое-низкое» в изображении любви и вся последующая русская литература. Достаточно вспомнить аскетизм и ужас перед плотским началом у Гоголя, сохранение этой антиномии у Достоевского. Настасья Филипповна и Аглая в Идиоте - модель построения системы женских образов в романах писателя. Не вырвался из этого противопоставления, вероятно, восходящего к средневековому разделению на утонченную любовь (fin amors) и «ложную», чувственную любовь (fals amors), и Л.
Толстой: известный пример - Анна Каренина и Кити. Преодолеть эту антиномию пытался в своей лирике Владимир Соловьев. Именно потому «соловьевство» стало притягательным для Блока, А. Белого, С.М. Соловьева. Вот как в книге Начало века Белый вспоминал о своей первой - «мистериальной» - влюбленности (1901) в Маргариту Кирилловну Морозову, жену знаменитого фабриканта: «Душа обмирала в переживаниях первой влюбленности; тешила детская окрыленность; я стал ребенком (в детстве им не был); встреча с “дамой” [у Белого с маленькой буквы] ужаснула бы меня: пафос дистанции увеличивал чувство к даме; она стала мне “Дамой”» [с большой буквы]. И здесь любопытная отсылка Белого к образу Беатриче: «“Беатриче”, - говорил я себе; а что дама - большая и плотная, вызывающая удивление у москвичей, - этого не хотел я знать, имея дело с ее воздушной тенью, проецированной на зарю и дающей мне подгляд в поэзию Фета, Гете, Данте, Владимира Соловьева; “дама” инспирировала; чего больше? Я нес влюбленность и радовался сознанию, позволяющему отделить “ натуру” от символа»271. В Материалах к биографии (интимной) Белый более подробно воссоздает свое настроение 1901 г.: «М.[аргарита] К.[ирилловна] М.[орозова] в иные минуты являлась для меня лишь иконою, символом лика Той, от Которой до меня долетали веяния». И далее: «С той поры совершенно конкретно открывается мне: все учения о Софии Премудрости Вл. Соловьева, весь цикл его стихов к Ней; и моя глубокая и чистая любовь к М.К.М.»10. Так случилось, что на январь этого, 1901 г., как уже указывалось выше, пришлась влюбленность и С.М. Соловьева, и Блока. Но из всех троих лишь Блоку, в наименьшей степени знакомому с философией Вл. Соловьева, удалось пойти по пути своего учителя и соединить в своей лирике эзотерическую и реальную стороны любви. В свое время А.В. Лавров (в статье Мифотворчество «аргонавтов») зафиксировал у Белого отставание «текстов искусства» от «текстов жизни». И здесь был, как мы увидим чуть позже, свой драматизм. Но противоположное - отставание «текста жизни» от «текста искусства» - было у Блока. Оно обернулось в реальной жизни поэта еще большим, чем у Белого, драматизмом. Однако в своей лирике Блок исполнил почти не разрешимую до него в русской лирике задачу - гармонично соединить в изображении любви «высокое» и «низкое», «эзотерическое» и «низкое», «чувственное». В реальной жизни поэта все это строилось, наоборот, подчеркнуто дисгармонично. (Чего стоят воспоминания Л.Д. Менделеевой: еще гимназистом Саша привык ходить к проституткам. И другое: их долгие безбрачные отношения в браке.) З.Г. Минц писала, что отличие Блока от Вл. Соловьева и других «соловьевдев» в том, что у него «различные планы лирического повествования на протяжении всего текста органически совмещены. Происходило это потому, что “эстетически ценным” у него оказывается не только “земное 111 Там же, с. 506. как таковое” (как у Вл. Соловьева), а реальная человеческая личность»272. Но сказанное о гармонии следует отнести не только и не столько к Стихам о Прекрасной Даме, но и к более позднему творчеству Блока. Именно зрелый Блок сумел пойти в гендерной проблематике дальше Соловьева и всей предшествующей русской лирики. Глубоко закономерно, что уже неоднократно названный мной истинным «соловьевцем» С. М. Соловьев не принимал превращение Прекрасной Дамы -Девы-Зари, Купины в Незнакомку, Снежную Маску, Фаину. Это отразилось в письме С. М. Соловьева к В.Я. Брюсову (1907) по поводу Нечаянной радости Блока: «Незнакомка была бы блядью хоть куда, но, к сожалению, кузен мой по старой памяти во всякой бляди прозревает нечто вроде “Девы Марии”»273. Как раз это - прозревать, говоря словами С.М. Соловьева, в низкой жизни божеское, божественное начало и было открытием Блока. У Белого же действительно отставание «текста искусства» от «текста жизни» разительно. Собственно, Белый был поэтом, в художественный мир которого, как это ни парадоксально, не входила любовная тема (это было в прозе). Это объясняется не только особенностями личности Белого. Как вспоминал в своей Интимной биографии Белый, увлечение Морозовой было платоническим. Вместе с С.М. Соловьевым Белый бродил по Арбату и Денежному переулку в надежде увидеть М.К. Морозову. Далее цитата: «[...] лейтмотив этого времени - еще не написанная строчка Блока, с которой я встречусь уже через 7 месяцев: “Я озарен: я жду твоих шагов” [...] Мы оба - в волнах любви, в волнах зари; и это текстуально, потому что время наших прогулок - закат [...]. Соловьевы (М.С. и О.М.) знают, что я и Сережа охвачены платонической любовью, лукаво и ласково поглядывают на нас и как бы покровительствуют нашему заревному состоянию; в совершенно мистическом озарении я пишу М.К.М. длинное письмо, в котором я посвящаю ее в предмет моего культа; в нем я пишу о Ницше, о Вл. Соловьеве и о том, что мы ждем свершений огромного будущего; я подписываюсь: “Вашрыцарь" [-]»274- Исследователи обращали внимание - хотя бы в связи с этой подписью «Ваш рыцарь» - на ориентацию Белого, как и Блока и других «соловьевцев», на куртуазную лирику. Ситуация с М.К. Морозовой соответствовала традиционной коллизии в поэзии трубадуров, разрабатывавших мотив любовного треугольника, где в центре любовного треугольника находится суровый муж. Возможно, что Белый в большей степени использует сюжеты труверов, где вместо мужа появляется условный Враг, мешающий счастью любящих. Любовь труверов всегда неразделенная и чистая. Обращение к поэзии труверов проявляется в сходстве символики чувств Белого и любовной мифологии французских средневековых лириков, у которых обыгрывались взаимоотношения Поэта и Дамы. Не случайно и «мистериальная» влюбленность Белого в Морозову совпала с 1901 г. (лето), когда Белый осознает себя Поэтом-писателем. А приведенное выше описание состояния влюбленности Белого в Морозову, где закат, заря, весна становятся знаками любовного чувства, почти полностью совпадает с тем, как описывают современные медиевисты многослойность, многосмысленность лирики труверов: «Описания весеннего щебета, щебета птиц, шелеста листвы становились символом и обозначением психологической ситуации, а не только и не столько картиной пробуждающейся природы»275. Кстати, история с единорогами (визитными карточками, рассылаемыми от имени единорога Белым по Москве) восходит тоже к французской куртуазной лирике, к «любовным бестиариям» труверов. Единорог часто встречается у труверов. Куртуазное обрамление Белым жизненной ситуации - «текста жизни» - помогает понять фраза из приведенных воспоминаний Белого: «Историко-литературный жаргон - покров стыдливости». То есть мы должны выделить у Белого три уровня текста: 1) пратекст, восходящий к куртуазной лирике, к Данте, Петрарке, Гете; 2) текст жизни, в котором разыгрывается любовь Рыцаря-Поэта и Дамы, и 3) текст искусства -II. Симфония Белого, в которой он воссоздал свою влюбленность. Источником знакомства с пратекстом - куртуазной лирикой - могла стать вышедшая в 1901 г. - год влюбленности в Морозову - книга К.А. Иванова Трубадуры, труверы и миннезингеры (СПб., 1901). Толчком к обращению к куртуазной традиции стала, конечно, поэзия Вл. Соловьева, но реальное наполнение этого своего рода еще одной символистской мифологемой - «куртуазной» - могло осуществиться через специальную литературу, в том числе упомянутую монографию К.А. Иванова. Белый всю свою творческую энергию воплотил в создании «текста жизни», а не «текста искусства». Но «текст жизни» не выдержал всего груза гетевской мифологемы «вечная женственность» и обрушился. Будут меняться «прототипы» Прекрасной Дамы Белого из разыгрываемого им «текста жизни» - К.М. Морозова, Нина Петровская, Любовь Дмитриевна Менделеева, Ася Тургенева, др. Но неизменным сохранится одно: трансцендентное, эзотерическое вступит в противоречие с земным, реальным. Искомую гармонию образ Прекрасной Дамы мог обрести только на уровне эстетической реальности, как было у Данте с Беатриче. Или в Заблудившемся трамвае Н.С. Гумилева у лирического героя с Машенькой - инвариантом Беатриче. В своем творчестве в романе Серебряный голубь писатель вернется к Достоевскому, к его оппозиции «высокое- низкое». Белый противопоставляет Кате Матрену. Так раздваивается единый лик Софии. В романе же Петербург в изображении главного женского образа - Софьи Лихути- ной - произойдет торжественное осмеяние мифологемы «Вечная Женственность». Не случайно имя - Софья, София, восходящее к Вл. Соловьеву. И лишь в 1921 г. в поэме Первое свидание - с запозданием ровно на двадцать лет - Белый создаст «текст искусства», воссоздающий «постановку» соловьевской мифологемы Вечная Женственность на уровне «текста жизни» 1901 г. Судьба Белого, эволюция его творчества показали, сколь опасно перенесение мифологем из «текста искусства» на уровень «текста жизни», если к тому же традиции православного аскетизма вступают в противоречие с европейской культурной традицией в изображении любви. Но как раз Андрей Белый, Блок, другие символисты на волне гендерного взрыва в России начала XX в. не только своими теориями, но и реальностью своего быта (это вытекало из концепции символизма как миропонимания, а не просто литературной школы, отсюда тезис о том, что надо творить не свои книги, а свою жизнь) обнажили остроту не решенных в ту пору проблем пола. Это касалось не только преодоления антиномии «высокое - низкое» в изображении любви, но и половой идентификации. Не случаен интерес А. Белого к книге Отто Вейнингера Пол и характер, которая выдержала в России с 1907 по 1914 год девять изданий. В данной статье большое внимание уделяется Андрею Белому, но особое место занимает Блок, которого Белый считал наиболее полным выразителем соловьевских идей. Черты Прекрасной Дамы впервые возникли в сознании Блока во время его пребывания в Бад-Наугейме (Bad Nauheim) (1897), где он познакомился с К.М. Садовской, ставшей первым прототипом Прекрасной Дамы. Именно в Бад-Наугейме он познал первый опыт любви и с болью пережил остроту проблемы пола и характера (см. дневниковые записи). Конечно, окончательно структура мифологемы Прекрасной Дамы сложилась после знакомства с Л .Д. Менделеевой. Однако само «я» поэта тоже определенным образом отразилось в Прекрасной Даме. Мир автора, в том числе поэта, включает в себя не только лирического героя, систему героев-двойников, но и, казалось бы, оппозицию поэтическому «я» - Вечную Женственность. В этом образе-мифологеме есть и отражение мира автора. Сам Блок не закрывал глаза на существование в нем двух начал - мужественного и женственного. Он считает женственное «установившимся наиболее началом», находит «обоснование женственному началу в философии, теологии, изящной литературе, религиях». Поэтому он задается вопросом: «Как оно отразилось в моем духе?» И далее записывает в дневнике: «Я как мужской коррелат “моего” женственного». Блок считает «женственное» понятием, относительно которого устанавливается содержание «мужского». Поиски Вечной Женственности лежали и в русле обретения гармонии двух начал в самом поэте. Здесь он обращается к Евангелию, цитируя его: «Оставит человек отца своего и матерь и прилепится к жене своей; и будут два в плоть едину». Он мечтает о «[...] тайном сочетании здешнего и нездешнего, земного и небесного», что запечатлевает по законам магического преображения искусства в образе Вечной Женственности. Но в «земной природе» Блок видел «одно начало: это - фаллическое начало пола». При этом он призывал в автокомментарии: «Лучше прямо взглянуть в глаза фаллиз- му, чем закрывать глаза на извращения». Но здесь заложено и блоковское неверие в гармонию на земле. Блок полагает, что соединение земли и неба, как он его называет, «земное небожительство выражается в понятии пола: это и есть опрокинутое небо, небо исковерканное, обезображенное». Блок видит «землю в образе вселенской проститутки» (дневник). И здесь заложен источник драмы Блока второго периода. Как уже указывалось, С.М. Соловьев не принимал превращение Прекрасной Дамы в Незнакомку, Снежную Маску, Фаину. Это отразилось в письме С.М. Соловьева к В.Я. Брюсову (1907) по поводу Нечаянной радости Блока. Этот соловьевский миф о Блоке оказался достаточно живучим. По крайней мере он отразился в книге футуриста К. Большакова 1913 г., где в одном из стихотворений в па родийном, сниженном виде появляются Блок и его Прекрасная Дама. М. Ларионов проиллюстрировал этот фрагмент. Он довел двойственное начало в Незнакомке до гротеска. Разложив лицо женщины на несколько плоскостей, изобразив три глаза, Ларионов сопроводил рисунок двумя анаграммами: БЛ - (смысл букв: то ли это в разложении дается ругательство «блядь», то ли первые две буквы фамилии Блока) и место- имение «Я». В правом углу стоит помета: «3 р.». (Книга была конфискована из-за «непристойного» рисунка.) Но сама эта полемика с Блоком обнажила тот факт, что «мистическая петарда», связанная с мифологемой Вечной Женственности, оставалась взрывоопасной не только для футуристов, но и для всего постсимволистского поколения. Это имело особое отношение к Большакову, который был близок кругу М. Кузмина и в поэзии которого были обнажены гомосексуальные мотивы. Но на этом роль мифологемы ewige Weiblichkeit/Вечная Женственность в русской литературе не заканчивается: у нее еще оставалась долгая и плодотворная судьба - у акмеистов (А. Ахматовой, Н. Гумилева, О. Мандельштама), футуристов (В. Хлебникова, Б. Лившица, названного уже К. Большакова, В. Маяковского, др.). Наконец, у С. Есенина, который по-своему трансформировал в своем творчестве образ Прекрасной Дамы. Значимы здесь искания М. Кузмина, Н. Клюева, М. Цветаевой, у которых переосмысление знаменитой блоковской мифологемы, в силу особой остроты проблемы гендерной идентификации на уровне «текста жизни» и «текста искусства», приобрело особые черты. Список литературы БЕЛЫЙ А.: Начало века. Москва, 1990. Белый А.: Стихотворения и поэмы. Москва; Ленинград, 1966. ЖИРМУНСКИЙ В.М.: Гете в русской литературе. Ленинград, 1982. История всемирной литературы. Т. 2. Москва, 1984. Литратурное наследство. Т. 92, кн. 3. Москва. ЛОТМАН Ю.М.: Пушкин. Санкт-Петербург, 1997. Минц, З.Г.: Блок и русский символизм. В: Литературное наследство. Александр Блок. Новые материалы и исследования. Т. 92, кн. 1. Москва, 1980. Данная статья появилась в оригинальном издании сборника: „Vater Rhein und Mutter Wolga. Diskurse um Nation und Gender in Deutschland und Russland.“ Herausgegeben von Elisabeth Cheaure, Regine Nohejl und Antonia Napp im Ergon- Verlag Wurzburg. ©2005 by Ergon Verlag Dr. H.-J. Dietrich, Wurzburg, Germany
<< | >>
Источник: Шоре Э. Пол. Гендер.. Культура. Немецкие и русские исследования. 2009

Еще по теме Олег Клинг МИФОЛОГЕМА «EWIGE WEIBLICHKEIT» (ВЕЧНАЯ ЖЕНСТВЕННОСТЬ) В ГЕНДЕРНОМ ДИСКУРСЕ РУССКИХ СИМВОЛИСТОВ И ПОСТСИМВОЛИСТОВ:

  1. Повести Ган и Дуровой в контексте «восточного» дискурса в русской литературе
  2. Анастасия Митрофанова РОССИЯ И РУССКИЕ: НОВАЯ ГЕНДЕРНАЯ МИФОЛОГИЯ*
  3. Ill РУССКАЯ КУЛЬТУРА И ЛИТЕРАТУРА В СВЕТЕ ГЕНДЕРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ
  4. Мужской дискурс и женское говорение 1.1. Мужской дискурс
  5. 2. Первый успех: Олег
  6. О.А. Клинг. ТРОПЫ
  7. Верена Эрих-Хэфели К ВОПРОСУ О СТАНОВЛЕНИИ КОНЦЕПЦИИ ЖЕНСТВЕННОСТИ В БУРЖУАЗНОМ ОБЩЕСТВЕ XVIII в.: ПСИХОИСТОРИЧЕСКАЯ ЗНАЧИМОСТЬ ГЕРОИНИ Ж.-Ж. РУССО СОФИ
  8. Олег Аронсон. .конфликты и сообщества (о полити1еско4 функции в высказывании)
  9. Дискурсы
  10. 3. Дискурс большинства, оказавшегося в положении меньшинства
  11. Общество как дискурс
  12. Поляков Олег Анатольевич. Юридические коллизии в сфере деятельности органов внутренних дел по обеспечению и защите прав граждан, 2003
  13. Женщина в мужском дискурсе
  14. 7.2. Российский международный дискурс
  15. Мы и нация: французский дискурс
  16. Дискурс свободы
  17. РАМКИ, ГАБИТУС И ДИСКУРС: К СРАВНЕНИЮ СОЦИОЛОГИЧЕСКИХКОНДОПЦИЙ ПРАКТИКИ И СМЫСЛА
  18. 3.2. «Альтернативные» субъекты антинаркотической политики и их дискурсы наркотизма
  19. О понятии гендерная дифференциация в данном исследовании
  20. ГЕНДЕРНЫЕ, КУЛЬТУРНЫЕ И ЭТНИЧЕСКИЕ РАЗЛИЧИЯ