Щедровицкий, несомненно, был блестящим лектором и оратором и очень часто просто завораживал аудиторию. Магию его выступлений я несколько раз испытывал на себе. Это была одна из его тайн. Многие пытались ее разгадать. От одних я слышал, что все дело в интонациях, в расстановке акцентов, другие видели разгадку в пластике движений, в характерных жестах, задерживающих внимание аудитории на той или иной мысли. Все это было. Но главное, как мне представляется, - это талант проблематизации, удивительная способность драматизировать ситуацию, одевая свою мысль в загадочный проблемный наряд. Он проблематизирует даже в своих воспоминаниях, надиктованных на магнитофон в конце 1980 года. Я не могу удержаться от того, чтобы не привести здесь с некоторыми сокращениями довольно большой кусок текста, так как он иллюстрирует стиль его мышления на максимально простом материале. Вот начало его воспоминаний. «Когда Вы...попросили меня рассказать о наиболее запомнившихся мне эпизодах из жизни психологов, а я несколько неосторожно согласился, то я и не мог предполагать, что дело это будет для меня столь сложным и проблематичным». О Господи! Ну, просят тебя рассказать о встречах с психологами, ну возьми и расскажи! Какие проблемы?! Для любого «нормального» человека проблем нет, но не для Георгия Петровича. «Дело в том, - продолжает он, - что история науки, философии имеет два сложных и не очень-то связанных между собой пласта. С одной стороны, это жизнь идей,., а с другой - это жизнь людей, их коммунальные отношения, их поведение, их действия, ориентации, цели, корысть. ...Поэтому, когда я начал думать, а что я собственно должен Вам рассказать,., то вдруг, неожиданно для себя, обнаружил, что я должен либо обсуждать историю развития идей, в частности в той области, где я работал,., но тогда не нужны воспоминания, тогда это должно быть результатом какого-то специального исторического анализа, специальной исторической реконструкции, либо же нужно оставить в стороне этот план развития идей, точнее, жизни людей в идеях и через них, но тогда остаются какие-то анекдотические истории, какая-то ерунда, которую, в общем-то, и неловко как-то рассказывать». Ну, разве это не проблема? Как же мы должны писать научные воспоминания? А может быть, надо просто писать о тех людях, жизнь которых неразрывно слита с жизнью идей? Но если выбросить из науки всех остальных, то, как писал А. Эйнштейн, храм науки катастрофически опустеет184 Ниже я постараюсь показать, что проблема, которую ставит Георгий Петрович, многоаспектна и связана отнюдь не только с написанием воспоминаний. Это глубокая и фундаментальная проблема. А пока вернемся еще раз к тексту. «И чем больше я размышлял на эту тему, - продолжает Щедро- вицкий, - тем более странным казалось положение, в которое я попал... И это, должен я признаться, привело меня в некоторое замешательство, заставило взглянуть на прожитые годы уже под новым углом зрения и задать себе вопрос: как же так получается?» Обратите внимание, Щедровицкий все более и более драматизирует ситуацию, что, конечно же, держит читателя в напряжении. Вы только подумайте: автор попадает в «странное положение», он в замешательстве, он вынужден «взглянуть на прожитые годы уже под новым утлом зрения». И мы уже не можем оторваться, мы ждем, что же дальше. А дальше следует нечто довольно ясное и понятное, с чего, казалось бы, и надо начинать. «И отвечая себе на этот вопрос, я пришел в каком-то смысле к очень печальному выводу: мне, в общем-то, не повезло на встречи с подлинными людьми науки. Подлинных людей науки, чья личная жизнь сливается в принципе с жизнью науки, с исследовательской деятельностью, - таких людей в моей жизни было всего несколько: если пять, то это хорошо»185 «Ну и что?», - любил повторять один мой знакомый, когда ему сообщали какую-либо информацию. Он при этом разочарованно пожимал плечами. Ну и что? Разве мы не знали, что далеко не все так называемые научные работники живут наукой? А. Эйнштейн писал в 1918 году: «Храм науки строение многосложное. Различны пребывающие в нем люди и приведшие их туда духовные силы. Некоторые занимаются наукой с гордым чувством своего интеллектуального превосходства; для них наука является тем подходящим спортом, который должен им дать полноту жизни и удовлетворение честолюбия. Можно найти в храме и других: плоды своих мыслей они приносят здесь в жертву только в утилитарных целях»186 И Эйнштейн, и Щедровицкий говорят, по сути, одно и то же, но Эйнштейн формулирует свою мысль без всякой предварительной подготовки, а Щедровицкий подводит к ней через проблему, через определенные конкретные трудности, через, выражаясь его языком, ситуацию разрыва. И вот давно известная и даже тривиальная мысль, точно Золушка, вдруг перестает быть известной и тривиальной, ибо она, как на маскараде, в совершено новом костюме. При более внимательном анализе видно, что в приведенном отрывке сливаются воедино как бы два тесно связанных «приема», которые почти постоянно присутствуют в статьях и выступлениях Георгия Петровича. Первый, как мы уже отмечали, заключается в удивительной способности преподносить слушателю или читателю тот или иной тезис через проблему. Второй - это умение создавать определенную эмоциональную напряженность за счет постоянного использования выражений типа «я и не мог предполагать», «вдруг, неожиданно для себя, обнаружил», «и чем больше я размышлял на эту тему»... Перечитайте отрывок, и вы почувствуете, что выражения такого типа все время звучат, сопровождая развитие мысли наподобие некоторого аккомпанемента. Можно, конечно, воспринимать это как чисто ораторский прием, но попробуйте этому подражать, и я почти уверен, что у вас ничего не получится. Дело в том, что «прием», о котором идет речь, будет выглядеть просто смешно, если он органически не связан со стилем мышления, с реальным и обоснованным переживанием поиска. Однажды знакомый философ, прослушав лекцию Щедровицкого, пришел ко мне в крайнем воодушевлении, говоря, что наконец-то он понял, как жить и работать. «А какой его основной тезис?» - спросил я. Он посмотрел в свои записи и кратко изложил содержание лекции. «И разве ты этого не знал раньше?» - «Знал, - ответил он крайне озадаченно. - Я, вероятно, не все записал». Думаю, он был не совсем прав, отвечая на мой вопрос утвердительно. Он и знал и не знал тезис Щедровицкого, он знал, но не обращал внимания, знал, но не замечал. Щедровицкий умел видеть и ставить проблемы, умел видеть тайну в привычном и обыденном, а это большой талант. Надо быть Ньютоном, чтобы обратить внимание на упавшее яблоко. Щедровицкий утверждал, что существуют разные типы мышления, сам он, как я полагаю, в основном был проектировщиком исследовательских программ. У него было постановочное, проблематизирующее мышление. Именно в проблематизации специфика его статей и докладов. Простой, казалось бы, вопрос неожиданно превращался в его руках в манящее поле исследовательских поисков, с глаз слушателя точно падала пелена. Именно в этом, как мне кажется, состоял и его ораторский талант. * * * Что же представляет собой Г.П. Щедровицкий? Да, он был блестящий оратор. Да, он умел видеть тайну в обыденном и привычном и умел ставить проблемы. Да, он оставил нам ряд концепций, мимо которых нельзя пройти. Нельзя не столько в силу их завершенности окончательной истинности, а потому, что это сильно обедняет прошедшего мимо. Может быть, некоторые концепции уже не живут сейчас, но на каждой из них можно написать, как и на могиле знаменитых спартанских гоплитов: «Путник, извести Спарту, что здесь мы в могиле лежим, честно исполнив закон». Щедровицкий был честный и последовательный мыслитель. И он писал не потому, что необходимо было защищать диссертацию или составлять отчеты, а потому, что хотел донести до читателя итоги своей неустанной интеллектуальной работы. Но главное - это его дерзкий замысел построить в стране социальную индустрию мышления, которую целенаправленно разрушали так называемые большевики. Я преклоняюсь перед этим замыслом. Думаю, что Георгий Петрович, к сожалению, потерпел поражение, но это было поражение Прометея.