<<
>>

§ 1. Исторические взгляды Б. Н. Чичерина и вопрос о государственной школе

...Между тем, как другие спокойно подчиняются в направлении своих исследований духу школы, авторитет которой принимают, г. Чичерин обнаруживает в своих частных изысканиях независимый взгляд.
Из этого иногда возникает, быть может, еще незаметное для него, несогласие между его взглядом и духом школы... Н. Г. Чернышевский Приступая к анализу и сравнительной характеристике исторических воззрений Чичерина, рассмотрим их последовательно с точки зрения «концепционного» и «методологического» критериев. Концепции русской истории и Б. Н. Чичерин. Уже в магистерской диссертации Чичерин выступил с таким пониманием русского исторического процесса, которое, хотя и примыкало к кавелин-скому и соловьевскому, вместе с тем содержало и некоторые новые идеи: «работа явилась новым словом в русской исторической и юридической науке» (167, 11). В сжатом виде концепция русской истории Чичерина была изложена в статье «Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей», входящей в его знаменитые «Опыты по истории русского права» (1858). Суть концепции состоит в следующем (138, 366—369). Как и в Западной Европе, историческое развитие России прошло три этапа. Господствующими формами общества на каждом из них соответственно были: 1) «союз кровный» (родовое общество первобытности); 2) «союз гражданский», или иначе «гражданское общество» (средневековое общество с его полным господством «личности», «произвола» и «анархии», начинающееся в русской истории с приходом варяжской дружины); 3) «союз государственный», при котором только и утверждаются в новое время, с конца XV века, «разумная свобода» и «нравственная личность». Процесс общественно-исторического развития понимается и оценивается Чичериным как «диалектический процесс» (138, 369). Рассмотрим эту концепцию подробнее. Прежде всего Чичерин исследует роль тех специфических природных условий, в которых сформировался русский национальный характер и протекала вся история народа.
Эта специфика, с точки зрения Чичерина, состояла в нескольких моментах: величина территории, занятая русским народом, ее однообразие, отсутствие «естественных преград, разъединяющих народонасе- 152 ление»; благоприятные условия для хозяйственной жизни: «обильная почва легко дает пропитание» (149, 54). Как эти условия повлияли на ход русской истории, на сам характер и свойства русского народа? Если человек «живет под влиянием однообразной природы и безграничного простора», то и сам народ, «слагающийся» в этих условиях, образует «более или менее однообразную массу, разлитую по всему пространству и не имеющую слишком резких различий в своих частях» (149, 55). Поскольку природные условия достаточно благоприятны для жизни людей и «нет ничего, вызывающего деятельность и напряжение умственных и физических сил» (149, 54), а также «нет разнообразия, развивающего различные стороны человеческого духа» (149, 54—55), постольку «русский человек обладает характером более пассивным, нежели деятельным», а с другой ^стороны, «не мудрено, что при таких условиях он не развил из себя разнообразного исторического содержания, не выработал человеческих начал — науки, искусства, промышленности, изящества нравов» (149, 57). Хотя с этой простотой и пассивностью народного характера вполне совместимы «разгул и удальство», к сожалению, «никуда не направлен-ное*(149, 55), а также природные способности, позволяющие, когда он «захочет», сделать «больше и лучше другого», как правило, «это мгновенная вспышка, которая скоро остывает» (149, 56). Простота и пассивность народного характера в соединении со «значительными природными способностями» делают русский народ «чрезвычайно способным перенять чужое» (149, 56, 57). Оба эти обстоятельства: особый характер русского народа, сложившийся в данных географических условиях, в данной природной среде, и весьма специфический способ его существования как целостности, как некоторого народного «тела» в своем сочетании показывают нам тот уровень социальности, человечности, духовности, который был важной отличительной чертой русской исторической жизни на всех её этапах, но, конечно, особенно сильно выступал в первоначальную эпоху.
Чичерин так определяет этот уровень и соответственно исходную отличительную особенность русской истории. Русский народ «живет более под влиянием природных определений, нежели общественных начал» (149, 56). Данная особенность имеет множество выражений. Если иметь в виду русскую историю в целом, то эта особенность русской народной жизни проявляется прежде всего в том, что «однообразная масса» народа, «расплываясь в безграничном пространстве, лишена внутреннего средоточия» (-149, 55). Народ, как целое, не имеет своего собственного центра, он лишен возможности достижения на собственной основе государственного единства, способности «соединиться самим собою в союз, основанный на собствен- 153 ных силах и на собственной деятельности» (149, 60). С другой стороны, «однообразная масса» народа лишена и той определенности, которая выражается в организации частной сферы народной жизни общественным способом; в нем нет и таких центров, которые соединяли бы «его в отдельные замкнутые союзы» (149, 54). Поэтому, утверждает Чичерин, «нет в Европе народа, у которого бы общественный дух был так мало развит, как у Русских; каждый живет себе особняком и никому дела нет до общих потребностей и интересов» (149, 56). Таким образом, историческая жизнь русского народа, определенная как природная, естественная, по преимуществу, при конкретизации этого исходного абстрактного определения, характеризуется двумя новыми существенными чертами. Во-первых, как жизнь не государственная, лишенная такого элемента общественной жизни, как элемент правительственный, а во-вторых, как жизнь, в которой народный элемент также не реализован общественным образом. Вместе с тем, по мнению Чичерина, «правительство и народ — это два основных элемента, из которых слагается" общество. Каждый имеет свое назначение, и каждый должен иметь надлежащую самостоятельность» (149, 68). Следовательно, в русской истории, поскольку она есть человеческая, общественная история, одно из проявлений общечеловеческой исторической жизни, с необходимостью должно выступить развитие этих элементов.
Хотя, разумеется, их развитие неизбежно должно принять особые формы, обусловленные спецификой самой народной жизни и обстоятельств, ее вызвавших и продолжавших оказывать свое воздействие уже и на сам ход русского исторического развития, но в основном и главном это должны быть общечеловеческие (общеевропейские) формы исторического развития. Будучи солидарным с К. Д. Кавелиным, Чичерин утверждал, что «русский народ способен к развитию, он принадлежит к семье народов европейских и при всех своих особенностях, при всей скудности исторического содержания, он развивался параллельно с ними, по одним и тем же началам жизни» (149, 58—59). Продолжим сопоставление России и Запада, выделяя специфику русского исторического развития, как это видел и понимал Чичерин. «Патриархальный быт, основанный на кровном единстве,— утверждает он,— господствовал первоначально как на Западе, так и на Востоке. Но ни одно племя не было так способно подчиниться влиянию этого естественного элемента человеческой жизни, как племя славянское. У нас до сих пор сохраняются его остатки. Наоборот, ни одно племя не было менее способно выйти из него путем внутреннего развития, и выработать из себя новые формы общественного быта» (149, 59). Итак, налицо и 154 сходство, и различие России и Запада. Сходство — в однотипном, одинаковом характере общественного строя, который стоит у истоков как русской, так и европейской истории. Отличий два. Первое: в силу причин, о которых говорилось выше (специфика природных условий, особенности народного характера, специфика способа народного существования), родовой, кровный, патриархальный быт оказался у восточных славян гораздо более живучим, чем на Западе. Он более всего соответствовал данным условиям народной жизни. Второе связано с первым. Внутренних, вытекающих «из самой жизни народной» (149, 59) причин разложения и разрушения родового быта у восточных славян Чичерин практически не находит. Как же тогда произошел у славян переход от родового быта ко второй форме общественного союза — гражданскому обществу? «Патриархальный быт поколебался от наплыва иноземных стихий, и когда наконец сказалась его внутренняя несостоятельность, славянские племена явили себя неспособными к созданию новых форм гражданственности.
Для этого была нужна внешняя власть, и они принуждены были призвать к себе Варягов, старых врагов своих. Им они предоставили господство над собою и установление порядка» (149, 59). Здесь важно обратить внимание на два момента. Во-первых, по Чичерину, родовой быт славян был поколеблен еще до прихода варягов, его разрушение началось до IX века. Так считает и современная наука, но этого не видели современники Чичерина — ни Погодин, ни славянофилы, ни Кавелин и Соловьев. Правда, Чичерин, в соответствии с общей своей схемой, не искал внутренних причин его разложения, а потому подключил к объяснению этого внешний фактор — «напяыв иноземных стихий», видимо, гуннов, авар, хазар и варягов. Во-вторых, созидание нового порядка вещей, т. е. установление отношений, характерных для гражданского общества, он связал с деятельностью варяжской дружины. В этом пункте, в путях и формах перехода от родового строя к гражданскому обществу, сказывается важное различие русской и европейской истории, России и Запада, для которого «дружинное начало, начало личности и добровольного союза, разрушающее естественные связи, вытекло из самой жизни народной» (149, 59). Что же представлял собой новый порядок вещей, обозначенный Чичериным как «союз гражданский», который образовал вторую ступень в историческом развитии русского общества. Основу нового общественного строя составляли: 1) личность «во всей ее случайности» и 2) свобода «во всей ее необузданности» (138, 367). Эта свободная личность, свободная, прежде всего, от кровных, родовых, патриархальных связей, «предалась безграничному раз- 155 гулу,— и тогда началось то бессмысленное брожение народных элементов,— которое обозначается именем удельного периода. Все предалось кочевому стремлению, — и князья, и бояре, и слуги, и торговцы, и .поселяне; пошли они ходить по всему пространству широкой Руси, нигде не останавливаясь прочным образом, нигде не образуя постоянных и крепких форм жизни. Даже вольные города, Новгород и Псков, где общественное начало было более развито, представляют пример такой неурядицы, какую едва ли можно найти в другом месте» (149, 60—61).
Иначе обстояло дело на Западе, где господство свободной личности, оставаясь основой нового порядка, породило целый ряд устойчивых и «крепких форм жизни»— общественные союзы и корпорации, цеха и сословия. Внешней, юридической оболочкой существования этих новых общественных форм, в которых реализовала себя свободная личность, было частное право, причем «западные народы получили свое теоретическое образование из римского права, на почве которого они возникли» (140, 531). Вбсточные славяне такого существенного источника для развития юридической мысли и правовой практики не имели, поскольку находились в «отчуждении от древнего образованного мира» (149, 58). И все же, несмотря на различие неопределенной, «кочевой» формы русского гражданского быта и «крепкой», юридически определенной формы этого быта у западных народов, между ними существовало глубокое, принципиальное единство. Оно заключалось в господстве и у славян, и на Западе не только эфемерных начал личности и свободы, о которых так любит распространяться Б. Н. Чичерин, но и действительных феодальных отношений. Гражданское общество мыслилось Чичериным как такой общественный строй, при котором господствующее положение занимает «высший класс» вотчинников-землевладельцев, связанных в иерархию посредством договорных отношений и порабощающих путем произвола или по договору свободных лиц из числа «низших- классов». Таким образом, задолго до Н. П. Павлова-Сильванского (197) Чичерин попытался изобразить русское общество в «удельный период» (до образования централизованного государства) как общество, в сущности своей феодальное. Однако термин «феодализм» по отношению к русской истории Чичерин не употреблял. Хронологические рамки его ограничены тем периодом русской истории, который мы сегодня называем периодом феодальной раздробленности. Наконец, само понятие данной формы общественного строя — в силу юридического подхода — у него сильно заужено (ограничено формально-юридической интерпретацией). Но несмотря на эти недостатки, у Чичерина присутствует весьма 156 плодотворная мысль о единстве русской и западно-европейской истории в эпоху средневековья, мысль о тождестве самого «средневекового общества» России и Запада (137, 28). На смену средневековью приходит Новое время, на смену гражданскому союзу — союз государственный. Такова третья ступень общественно-исторического развития как на Западе, так и в России. «На Западе и в России,— пишет Чичерин,— государство возрождается одновременно. И ступень развития, и самые формы власти в обеих половинах Европы одинаковы. Тот же абсолютизм водворяется всюду на развалинах средневекового порядка» (144, 407). Прежде чем характеризовать конкретное содержание исторического процесса на данном этапе, а также специфику общественного строя, составляющего его основу, остановим внимание на тех общих мыслях, которые выразил здесь Чичерин. Это, во-первых, мысль об одновременности перехода от средневековья к Новому времени в разных странах Европы, причем в качестве хронологического рубежа Чичерин называет XV век (149, 74). Во-вторых, мысль об абсолютизме как исторически первой форме государственного устройства обществ Нового времени. В-третьих, мысль об идентичности как самого общества, так и характера его исторической жизни на данном этапе на Западе и в России. Любопытно в этой связи припомнить, что Ф. Энгельс считал именно XV столетие временем краха западно-европейского феодализма, временем переворота «в феодальном обществе» (22, 407), за которым последовал новый порядок вещей и начался новый этап европейской истории. «В XV веке во всей Западной Европе феодальная система находилась... в полном упадке...» (22, 409). В чем состоял, по Ф. Энгельсу, наступивший вслед за этим новый порядок вещей? Ход социально-экономического, политического и культурного развития Европы обеспечил «во второй половине XV века победу над феодализмом, хотя еще и не бюргерства, но королевской власти. Повсюду в Европе, вплоть до отдаленных окраин, которые не прошли еще до конца через феодальный строй, повсюду королевская власть восторжествовала одновременно» (22, 415). Важно при этом, что рядом с Францией Людовика XI, Англией Тюдоров, Испанией Фердинанда и Изабеллы и т. д., Энгельс поставил Россию Ивана III, в которой «покорение удельных князей», шедшее «...рука об руку с освобождением от татарского ига... было окончательно закреплено...» (22, 416). Из этого следует, что целый ряд фактов — факт «переворота» в европейском феодальном обществе, его датировка (XV век), его последствия (установление абсолютизма), факт его одновременности для всей Европы, включая Россию, установлен Чичериным правильно. И в этом его большая заслуга. Однако интерпретация 157 этих фактов у Чичерина существенно иная, чем у Ф. Энгельса. Об этом говорят два момента из характеристики Ф. Энгельса: 1) его понимание причин и сущности «переворота» XV века и связанная с этим оценка социально-классовой сущности абсолютизма XV— XVII веков; 2) его замечание об утверждении абсолютизма даже в тех странах, «...которые не прошли еще до конца через феодальный строй...» (22, 415). В качестве основной причины переворота XV века Ф. Энгельс называл экономический подъем городов, бурный рост торгово-промышленной деятельности бюргерства — класса формирующейся буржуазии, а потому и абсолютную монархию, в возникновении которой решающую роль сыграл «союз королевской власти и бюргерства...» (22, 411), он считал возможным обозначить «...как сословную монархию (все еще феодальную, но разлагающуюся феодальную и в зародыше буржуазную)» (23, 417). Второе замечание Ф. Энгельса настраивает на осмысление той специфики, которая видна в складывании русского абсолютизма. Не случайно, например, что, отталкиваясь от этого положения, советский историк А. М. Сахаров, анализируя множество фактов, пришел к выводу: «...если в некоторых странах Запада формировались балансировавшие между феодальным дворянством и бюргерами абсолютные монархии, то на Руси объединение страны шло на феодальной основе и в феодальных формах» (208, 43). Имея в виду оба эти замечания, рассмотрим чичеринское понимание причин «переворота» XV века и сущности абсолютизма как начальной формы государственности. Необходимость возникновения государства коренится, с точки зрения Чичерина, во внутренних условиях существования самого гражданского общества. Возникновение государства является способом разрешения противоречий, ему присущих, и прежде всего той анархии общественных элементов, в которой находит свое полное выражение господство свободных личностных отношений. «На заре нового времени из среды дробных средневековых сил, поддержанных церковью, возникает новая государственная власть, которая мало-помалу сводит к единству стремящиеся, врозь элементы, укрощает борьбу, ставит каждого на свое место, отнимая у него то, что ему не принадлежит, и таким образом водворяет внутренний мир и порядок» (142, 446). Говоря непосредственно о России, Чичерин рассуждает так: «Бессмысленное брожение не могло продолжаться; нужен был порядок и вот явились государи, которые, олицетворяя в себе общественное начало, покорили кочующие элементы и принудили их подчиниться государственному порядку» (149, 61). А какова роль внешних условий? Они, считает Чичерин, во-первых, могут способствовать протеканию этого процесса, как, 158 например, монголо-татарское завоевание в России. Татарское владычество, «подчиняя народ внешнему игу, приучило его к покорности», и тем самым «способствовало установлению единой, сильной, централизованной власти, без которой русское общество не могло обойтись. Это внешнее событие помогло естественному ходу истории, усиливая перевес этого элемента, который по самому строю жизни, должен был стать во главе общества» (140, 360—361). Во-вторых, внешние условия могут повлиять на характер процесса образования государства. Так случилось в русской истории, ход развития которой был подвержен сильнейшему воздействию специфических (и при этом в определенном отношении неблагоприятных) природных условий. Это нашло свое выражение в том, что единственным инициатором и единственной активной силой процесса централизации и установления государства на Руси стали князья: «Первые оселись князья, и они-то и сделались обра-зователями и строителями русской земли» (149, 61). Другим следствием и, соответственно, другим выражением влияния природных условий на ход русской истории на данном этапе ее развития явилось то противодействие, которое «кочевые» элементы русского средневекового общества оказали процессу централизации. «Упорного и явного сопротивления не могло быть; но трудно было заставить бродячие массы сделаться оседлыми и принять на себя постоянные обязанности» (149, 61). Был момент, когда казалось, что государственный порядок установился (при Иване IV и Борисе Годунове), но тут же началась смута, «все подавленные элементы опять взбунтовались и выплыли наружу» (149, 61). Оба эти последствия в, свою очередь обусловили ту особенную роль, которую стало играть возникшее государство, точнее, его правительственный элемент, в русской исторической жизни. Навязывая Чичерину тезис о преобладающей, определяющей роли государства в русской истории, сторонники традиционной точки зрения в историографии допускают преувеличение, но вместе с тем ухватывают важную сторону исторической концепции Чичерина. Государство не было творцом и демиургом всей русской истории: оно само возникло из определенных причин и приняло обусловленный особенностями предшествующего исторического развития особый вид и образ. Но с определенного момента, когда государственный союз упрочился и утвердился, на первый план в русской истории выдвинулось «правительственное начало» (но не государство!) и его деятельность. Это и имеет в виду Чичерин, когда утверждает, что «правительство всегда стояло у нас во главе развития и движения» (149, 64). Вся эпоха новой истории есть история развития государст- 159 ва. Это развитие предполагает два основных этапа: 1) процесс централизации всей общественной жизни вплоть до достижения полной «государственной организации» (149, 76); 2) процесс либерализации государственной жизни вплоть до достижения «всеобщего единения» (149, 67) всех общественных, государственных элементов. Осуществлением первого этапа развития государственного союза в России был ход исторической жизни с XV по XVIII век. К XIX столетию «вековой процесс государственной организации наконец совершился: управление, постепенно расширяясь от корня, как дерево, пустило свои ветви по всем областям, а централизация увенчала все здание и сделала его покорным орудием единой воли» (149, 76). С этого времени объективной исторической необходимостью становится в русской жизни, в развитии русского государства обратный процесс освобождения из-под государственной опеки всех общественных элементов, его составляющих. И прежде всего — освобождение и допущение к самостоятельной деятельности «народного элемента». Этот элемент «составляет государственное тело», а потому нельзя более «пренебрегать совокупностью потребностей и интересов, составляющих народную жизнь» (149, 68). «Разумеется, власть не может позволить различным интересам восставать друг на друга и действовать открытою силою, ибо это было бы узаконение анархии, но иметь и высказывать мнения и требования, отличные от мнений и требований правительства,— это законное право народа, без которого он лишается всякой самостоятельности и всякого общественного значения. Каждый общественный интерес, вокруг которого группируются отдельные лица, должен жить и развиваться самобытно, согласно с законами внутренней своей природы, а не по мерке, данной извне» (149, 69). В этих строках содержится не столько историческое объяснение определенной эпохи, сколько определенная идеологически-политическая манифестация, перевод на язык политики абстрактных выводов некоей социологической формулы учения о природе и сущности государства. Политика и история, политика и социология слиты здесь воедино. Сознанию и восприятию предлагается сложный и нерасчлененный идейно-смысловой комплекс, лишь в анализе распадающийся на отдельные элементы, подлежащие «ведению» разных дисциплин: истории, социологии, политики. Но так и обстоит дело в действительности. Чичерин приходит в рамках своей исторической концепции к выдвижению и формулированию определенной политической позиции. Он мог, конечно, как историк, как исследователь истории русской государственности, найти иной рубеж, свидетельствующий о завершении 160 процесса государственной централизации (например, середину XVIII века — время «раскрепощения» дворянства, или же начало XVIII— время петровских государственных преобразований), мог даже «посчитать», что этот рубеж вообще не достигнут. Но как политик, как идеолог, стоящий на позициях общественных групп, заинтересованных в буржуазных преобразованиях и выдвинувших требование этих преобразований (дворянская либерально-западническая оппозиция середины 50-х годов),— как представитель и выразитель интересов этих сил Чичерин не мог не найти в движении русской истории такого рубежа. Ибо только эта мысль позволила ему, оставаясь на почве исторического объяснения русской исторической жизни, одновременно сформулировать политическую программу такого развития этой жизни, которое еще только должно состояться, но которого в действительности пока не_было. Мы, разумеется, не собираемся «заподозрить» Чичерина в сознательной фальсификации русской истории, в использовании еечистого «голоса» для сугубо прагматических целей. Подозрениеисключается по той простой причине, что «Современные задачирусской жизни», как и все ранние историко-политические статьи,в которых изложена концепция русской истории и пдлитическаяпрограмма Чичерина, сознательно предназначались им читателю-единомышленнику, и при этом «подпольному» читателю. Такогочитателя Чичерин не мог, да и не желал обманывать. Напротив,такого читателя нужно было убедить, и доводы при этом найтидействительно веские. Он их и попытался найти в истории:«Только изучение прошедшего дает нам ключ к уразумениюнастоящего, а вместе и возможность прозревать будущее» (149,71—72); «Обратимся к прошедшему и постараемся в нем найтиключ к уразумению настоящего» (149, 53). Вот его отправныемысли. ^ Стоило только стать на историческую точку зрения, а главное, прийти на основании исторических изысканий к выводу о том, что процесс государственной централизации в России к XIX веку получил окончательное завершение, как сразу возникло противоречие. Политическая программа Чичерина предполагала осуществление ряда мероприятий по «либерализации» русской государственной и общественной жизни, Субъективно она означала определенное критическое отношение к современной ему действительности. Но объективно реальные предпосылки для подобных преобразований, как показывала историческая концепция, сложились гораздо раньше — уже к началу XIX века. Следовательно, ход русской истории и развитие государства должны были привести к «либерализации» русского общественного и государственного организма. Однако на самом деле, в реальном развитии 161 «государства» не только ничего подобного не произошло, но, напротив, деятельность правительства «достигла... нестерпимой крайности» (149, 74), причем «страшное преобладание правительства в государстве еще более усилилось вследствие принятой им ложной системы управления», заимствованной «у австрийского двора» (149, 78). На наш взгляд, фиксация данного противоречия есть ключ ко всей исторической концепции Чичерина — и к ее конкретному содержанию, и к ее философско-методологическим основаниям, и к ее социально-идеологическому смыслу. Сознавал ли данное противоречие сам Чичерин? Несомненно. Как политику ему даже было выгодно самому зафиксировать это противоречие в качестве реального, действительного противоречия русской жизни первой половины XIX века. Ведь тогда удавалось представить программу преобразований России, выдвинутую либеральным дворянством, не как его субъективное пожелание и даже не. как обязанность, «естественную» для всяких разумных людей, следовать голосу «естественного» разума и справедливости на манер просветителей, но и придать ей объективный смысл, показать ее исторически-необходимый характер. Почему? Если данное противоречие есть реальное противоречие исторической жизни государства, то само государство и должно разрешить его. Факт этот не субъективный, а объективный. Следовательно, государству исторически необходимо стать на путь его разрешения. Значит, нужно только «подтолкнуть» правительство к этому действию. Выполнить это может лишь свободная русская мысль. Для этого нужна «свобода общественного мнения»; «мы должны поставить ее на первом плане, как краеугольный камень либеральной политики» (149, 119). Признать противоречие в истории оказалось нужным для того, чтобы заявить о нем государству, ибо только само государство может разрешить его в действительности. С политической точки зрения тех времен ровно столько практического критицизма и оппозиционности позволяла себе либерально-дворянская интеллигенция. Разумеется, хотела она большего, в том числе разрешения наболевшего крестьянского вопроса. Но всю свою политическую программу она считала возможным лишь предложить правительству, оставляя за ним решающее слово и действие, ибо только в этом случае страна могла избежать кровопролития и ужасов «бунта» или «революции». Рассмотрим вопрос о конкретно-историческом освещении в рамках чичеринской концепции последнего периода русской истории. В XVIII веке, по Чичерину, процесс государственной централизации России завершился, но вместо исторически назревшей либерализации государства было доведено до край- 162 ности начало абсолютной власти. Следствием этого стало,— пишет Чичерин,— «всеобщее растление государственного организма» и те многочисленные «общественные язвы, от которых мы страдаем теперь» (149, 80). Вывод его таков: «Россия достигла критической минуты в исторической своей жизни. Путь, по которому она шла в продолжение нескольких веков, оказывается недостаточным, направление, которому она следовала, дошло до крайних своих пределов и привело к самым гибельным результатам» (149, 108—109). Событием, которое помогло сделать этот вывод, стала Крым-'ская война, падение Севастополя. Россия стоит перед «бездной». «Настоящее тяжело и печально: извне страшная гроза, ополчение народов, которого мы не в силах отразить, внутри всеобщее растройство и распадение» (149, 52—53). Но само это «безвыходное положение» исторически плодотворно. Оно заставляет Россию пробудиться «от долгого сна» и прийти «к ясному сознанию своего положения» (149, 51). То, что на протяжении предыдущего сорокалетия осознавалось единицами — «немногие мыслящие люди с горестью понимали, куда мы. идем» (149, 51)— становится теперь уделом всего народа. «Час сознания настал», а с ним наступило время для того чтобы, «углубившись в себя, собрав-, шись с силами, извергнуть внутреннюю свою порчу и снова пуститься в путь с обновленным духом и разумным самосознанием» (149, 52). Иными словами, наступило время реформ. Может показаться, что в своей характеристике нового периода русской истории (с XV века) и особенно — первой половины XIX столетия (1815—1855), Чичерин становится на точку зрения противопоставления России и Запада, доходит до принципиальной антитезы русской-и европейской истории. Аргументом здесь может быть, прежде всего, его тезис о чрезвычайной абсолютизации роли правительственного начала в новой русской истории. Но это не так. Во-первых, с точки зрения Чичерина, преобладающая, определяющая роль верховной власти, ее всесилие по отношению к обществу и народу — общий признак, общая особенность развития «государственного союза» на первом этапе новой истории. Как в России, так и в Европе только сильная и независимая верховная власть «могла сблизить и уравнить сословия, дать защиту угнетенным, организовать правильную администрацию. Предоставленные самим себе, частные союзы упрочили бы средневековые формы или разрешились бы бесконечными раздорами» (139, 223—224). Поэтому нельзя не согласиться с тезисом В. Д. Зорькина: «Общей чертой как Запада, так и России, по мнению Чичерина, явилась независимость государственной власти от общества, причем именно власть была призвана водворить мир, 163 гармонию, свободу, подлинно государственные начала» (166, 90). Говорить о противопоставлении Чичериным русской и европейской истории в Новое время неверно и потому, что, с его точки зрения, не только Россия, но и каждая европейская страна имели свои особенности в ходе конкретно-исторического развития на данном этапе. В «Очерках Англии и Франции», а еще раньше в статье «Об аристократии, в особенности русской» Чичерин специально выявляет и подробно анализирует эти особенности. Этот анализ приводит его к выводу о трех главных линиях процесса государственной централизации: 1) «английской», 2) «французской» и 3) «германской». В отличие от всей континентальной Европы абсолютизм в Англии «никогда не мог получить значительного развития. Свободе и крепости каждого лица и сословия Англичане пожертвовали государственным строением. Весь порядок средневековый перешел и в Новое время, потерявши только те черты, которые были совершенно несовместимы с новыми потребностями и учреждениями» (148, 15). Напротив, во Франции весь государственный организм был создан действием верховной власти (139, 179). Сама эта власть — «собирательница земли, строительница государства, возникла там с большей силой, нежели где-либо» (138, 357—358). Оригинальную историческую линию развития абсолютизма дает Германия, где утвердился своего рода «рассеянный» или «раздробленный» абсолютизм мелких феодальных владетелей Германской империи. Если «во Франции непосредственные вассалы короля, покорившись его власти, столпились около престола и образовали высшее сословие», то «в Германии... каждый непосредственный вассал империи, даже самый ничтожный, сделался независимым владельцем, а император сохранил только тень верховной власти» (148, 27). Чичерин отмечает в своем анализе и другие линии исторического развития государства в Новое время. Какое же место среди всех этих вариантов исторического развития принадлежит России? Свое, особое место. «Русский» вариант стоит ближе всего к «французскому». Если снова отвлечься от исторической концепции Чичерина и выявить его политические симпатии и антипатии по данному вопросу, то Чичерин, по мнению В. А. Китаева, предстанет «перед нами как сторонник буржуазной демократии французского образца и поклонник парламентаризма» (177, 90). Именно это обстоятельство привело его весной 1857 года к разрыву с редактором «Русского вестника» М. Н. Катковым. Самый сложный вопрос концепции нового периода русской и европейской истории Чичерина — вопрос о природе абсолютизма, тесно связанный с проблемой причин генезиса государства в Новое время. Чичерин отдавал себе отчет в том, что Возникающее 164 «государство» вместе с ростом абсолютной власти монарха находится в определенной связи с социальным поведением и деятельностью различных сил и элементов «гражданского общества», вызывая сопротивление и противодействие одних и одобрение и поддержку других. Первые — это прежде всего аристократия (русские бояре, западно-европейские феодалы). Вторые, как считает В. Д. Зорькин,— это дворянство и буржуазия (166, 94). С первыми «борьба была неминуема. Действительно она вспыхнула — борьба упорная, ожесточенная, которая кончилась, разумеется, торжеством королевской власти, торжеством государства над анархическими и буйными силами, завещанными предыдущею эпохою» (148, 13). Вторые помогали «всеми силами в устроении отечества» (148, 10—11). Поэтому все государи, по крайней мере в Европе, «опирались на сословие горожан» (148, 13). Но и в России «интересы русского централизованного государства,— излагает концепцию Чичерина В. Д. Зорькин,— тесно связываются со «служилым сословием» и посадскими людьми, в основном купцами» (166, 94). Роль крестьянства во всех этих процессах была чисто пассивной, что обусловливалось его особым социальным положением в период средневекового «гражданского общества»: «Не владея мечом, не имея золота, оно должно было поневоле остаться бесправным, или получить столько прав, сколько добровольно уделили ему остальные» (148, 10—11). На основании сказанного можно уточнить чичеринскую характеристику средневекового «гражданского общества» в отношении понимания его внутренней социальной структуры. Причем это уточнение, касающееся социального положения аристократии и крестьянства, является дополнительным аргументом в пользу нашей оценки чичеринского «гражданского общества» как общества феодального. Сопоставление представления Чичерина об анти-средневековой направленности возникающего «государственного союза» с его взглядом на роль «среднего сословия» прежде всего горожан (бюргерства) в процессах государственной централизации позволяет понять само «государство» в его концепции как буржуазное государство. В пользу этого говорит и его мнение о назначении и цели государства на втором этапе его существования, когда оно становится действительным «органическим целым» и когда само правительство «не имеет другого значения, как содействовать народному благу» (149, 70). И все же эта оценка не может считаться окончательной. Во-первых, утверждение государства, понимаемого в буржуазном смысле как «правовое государство», Чичерин относит ко-второму этапу в его существовании. Абсолютная же монархия Нового времени у него таким статусом не обладает. Во-вторых, роль «среднего сословия» в становлении этой абсолютной монархии, 165 по Чичерину, не так уж и значительна: оно только способствует генезису государства, но активной творческой силой, инициатором его становления не является. Такой активно действующей силой, как мы уже говорили, выступает сама монархическая власть. Из этого и вырастает теория Чичерина о неклассовом происхождении и надклассовой природе абсолютизма. Отказ от социально-классового, или хотя бы просто социологического, объяснения происхождения и природы государства при одновременном оперировании социологическими в своей основе представлениями о социальной структуре, внутренней дифференциации средневекового общества порождает еще одно глубокое внутреннее противо-. речие в исторической концепции Чичерина. Оно засвидетельствовало факт определенной идейно-политической направленности исторических построений Чичерина, фактопределенного объективного социально-классового содержания исмысла его исторической концепции. Вместе с тем оно опятьобнаружило те границы способа и характера исторического мышления Чичерина, в пределах которых мог протекать и действительно осуществлялся его конкретный анализ и объяснениерусской истории, вообще могла иметь место его работа как историка. Заметив и установив это, мы получаем еще одну «ключевую» проблему, выражающую по своему масштабу историческуюконцепцию Чичерина как целое, проблему, анализ которой позволяет адекватно реконструировать методолого-историческиеориентации Б. Н. Чичерина. ч Проведенный анализ позволяет обобщить полученные результаты следующим образом. 1. В центре исторической концепции Чичерина стоит положение о принципиальном единстве русской и западно-европейской истории, не исключающее указания на те специфические особенности, которые отличали историю русского народа от истории других европейских народов. 2. Главная особенность русской исторической жизни состоит в ее патриархальности. Выражением этого явилось медленное, неглубокое развитие народно-личностных элементов в общественной жизни, предельно высокая степень централизации правительственной власти и ее ведущая роль в осуществлении русского исторического процесса, весьма значительное место внешних влияний на ход внутреннего общественно-исторического развития. 3. Эти специфические особенности русской истории были обусловлены, в свою очередь, спецификой природных (географических) условий, в_которые был поставлен русский народ в его историческом существовании, особенностями русского национального характера, сформировавшегося в этих условиях, и целым рядом неблагоприятных внешних исторических условий, иных чем на Западе. 4. Вместе с тем 166 русский народ, как народ европейский; в главном и основном шел по общему пути исторического развития, в соответствии с основным социологическим законом истории: от родового быта к свободной личности в гражданском обществе, а от этой второй ступени — к государству. 5. Историческая концепция Чичерина прямо подводила его к важным политическим выводам: об исторической необходимости и даже неизбежности превращения русского самодержавно-абсолютистского государства в «свободное государство», а в качестве первого шага на этом пути — проведения «либеральных» реформ силами и средствами правительственной власти. В каком же отношении находилась данная концепция к соответствующим историческим теориям Кавелина и Соловьева? При их сопоставлении целесообразно выделить три крупных вопроса: 1) периодизация русского исторического процесса, взятого как целое; 2) содержание этой периодизации в свете основных социологических понятий, использованных при ее построении; 3) назначение, смысл данной периодизации с точки зрения социально-практического применения исторической теории. Сравним периодизацию русской истории у Чичерина, Кавелина и Соловьева. Схема последнего наиболее проста. Время до прихода варягов, когда славяне живут оседло, родами, отличаясь этим от безусловных первобытных народов,— доисторическое время. С приходом варяжской дружины история начинается, ее первое явление падает на период с IX по середину XII века, но господствующим началом в это время становится не пришлый варяжский элемент, а туземный родовой быт. Второе явление русской истории (переход родовых княжеских отношений в государственные) датируется второй половиной XII—второй половиной XVI веков. Третье явление — новый период русской истории XVII—XIX веков (государственная жизнь России в системе европейских государств). Главных периодов русской истории у Кавелина тоже три: родовой, вотчинный и государственный. Но у них, во-первых, иные хронологические рамки. Русская история, по Кавелину, начинается не с приходом варягов, а с началом родового быта у восточных славян, и этот первый период продолжается до XII века. Другое дело, что на короткий срок, после прихода варягов, этот период прерывается (в IX—X века), но затем продолжается вновь. Второе отличие — государство начинает формироваться не со второй половины XII века, а только со времени Петра I (хотя попыткой создания государства были и реформы Ивана IV), а окончательное его утверждение в «естественной», т. е. свободной и разумной форме, еще только предстоит. Чичеринская периодизация отличается и от первой, и от вто- 167 рой. Первоначальный период родового быта сохранялся у восточных славян, по Чичерину, только до прихода варягов и именно это событие оказалось решающим в его разрушении. Уже в удельной Руси он находит все черты средневекового гражданского общества с его свободной личностью и анархией. Переход к государству в форме абсолютной монархии осуществляется на рубеже XV—XVI веков, т. е. раньше, чем считали Кавелин и Соловьев, но позже, если этот рубеж сравнивать с соловьевским начальным пунктом генезиса государства в виде сильной, напоминающей централизованную, частно-вотчинной княжеской власти. Схематически эти три периодизации можно представить так (ex.. 3, 4, 5). Схема 3 Соловьев Века IX XII XVI Варяги Андрей Боголюбский Иван Грозный Первое явление Второе явление Третье явление Родовая княжеская Переход родовых княжеских Русское государство в сис-власть отношений в государственные теме европейских государств Схема 4 Кавелин Века С древности, включая варяжский период XII XVIII Андрей Боголюбский Петр Великий Первый период Господство родовых отношений: род Второй, период Господство семейных от- Господство личностныхношений: вотчина отношений: государство Теперь сравним содержание этих периодизаций. Понятие родового строя используется Кавелиным и Соловьевым в основном идентично. А вот тот факт, что Соловьев отодвигает далеко вглубь (до XII века) генезис государства, тогда как Кавелин приближает данное явление к современности (начало XVIII века), 168 Схема 5 Чичерин Века IX XV С древности (до прихода варягов) Приход варягов Иван III Первая ступень Родовое общество первобытности: род Вторая ступень Гражданское общество средневековья: личность Третья ступень Государственный союз Нового времени: правительственная власть видимо, свидетельствует о серьезном различии в понимании природы государства. И это различие действительно имеется, несмотря на обоюдное стремление и Кавелина, и Соловьева поставить знак равенства между «государством» и «монархией» (самодержавием). Почему Соловьев не считает родовую княжескую власть государственной? Потому что нет абсолютного подчинения князей верховному князю: это, конечно, не республиканское, но совместное, «родовое» правление. Как только старшие князья начинают относиться к младшим как к своим «подручникам», они тем самым, по Соловьеву, начинают вести себя по-государственному. Экономической основой данного явления он считал установление вотчинной (частной) собственности князей на землю. Государственность Кавелина тоже начинается там и тогда, где и когда правитель (царь) обнаруживает такое поведение, которое является автономным и независимым — как от родовых, так и от вотчинно-семейных устоев. В автономии и полной независимости государя находит выражение та же «монархистская» по идейно-политическому смыслу черта, которая несколько иначе была представлена у Соловьева. Но в отделении государственного строя от вотчинного (семейного), который, по Кавелину, все еще остается патриархальным, принадлежащим природе, а не социуму, культуре, вырисовывается новый образ государства, предполагающего в качестве основы нечто более развитое. Такой основой, по Кавелину, является личность, которую ни в XII, ни даже в XV веке в русском обществе и в русской истории обнаружить не удается. Личность в России стала «наклевываться» (термин Белинского из письма к Кавелину) только после Петра Великого, и по мере расширения и развития этой личностной 169 основы будет совершенствоваться в сторону либерализации русское государство. Родовой период в чичеринской периодизации в сравнении с первыми двумя вообще существенной роли не играет, ибо целиком выводится за рубеж IX века (приход варягов). Ни о какой родовой форме государственности — об организации княжеской правительственной власти на родовой основе — по Чичерину, и речи быть не может. В княжеской власти проявляется личностное начало, как и во всех других элементах средневекового общества. Специфика взглядов Чичерина, резко отделяющая его от Кавелина и Соловьева, состоит здесь в том, что не семья и не государство вытесняют родовой быт, а личность. Не семья, как считал Кавелин, а нечто более глубокое, уже не патриархальное в первобытном смысле, принадлежащее гражданскому быту: такова именно личность, но государство ни в кавелинском смысле, предполагавшем отождествление «личности» и «государства», ни в соловьевском понимании, совмещающем по существу «государство» и «самодержавие», «государство» и «централизацию». Исключительно на вотчинной основе такое самодержавное централизованное государство, по Чичерину, сложиться не может. Это государство, которое имел в виду Чичерин и которое, пожалуй, в наибольшей степени соответствовало гегелевскому понятию государства, в представлениях Соловьева и Кавелина о ходе русского исторического процесса вообще не присутствует. Наиболее резко отличие исторической концепции Чичерина от концепций его предшественников выступает в его осмыслении второго периода русской истории как периода борьбы противоположностей, борьбы тех общественных элементов, которые выходят наружу и начинают жить самостоятельной жизнью вместе с распадом родового общества. Из этой борьбы и вырастает государство. Государственная власть может оказаться демиургом русской истории только на сравнительно позднем этапе, начиная с конца XV века. Не то у Кавелина и Соловьева. Объективно, фактически они (особенно Соловьев) ведут ход русского исторического процесса именно от прихода варягов, от установления ими верховной правительственной власти. Отсюда и неизбежное для них, не устранимое никакими их оговорками представление о «родовом государстве» и «государстве-вотчине». Как и у историков-охранителей, русская история сводится и Соловьевым, и Кавелиным к истории русского государства (в период с IX по XIX век), как бы ни стремились они сами избежать подобных выводов, как бы ни старались облечь «государственное» содержание своей исторической концепции в социологические и даже конкретно-исторические одежды «родовой» теории. 170 Единственное, что все-таки позволяет сблизить с ними взгляды Чичерина по данному вопросу — это уступка последнего «государственникам» в оценке варягов: ведь этим чисто «внешним» по отношению к русской истории событием Чичерин начинает если и не историю государственности, то переход к тем условиям, из которых она в конечном счете и развилась. Резкое различие взглядов Чичерина с воззрениями Кавелина и Соловьева по данному вопросу имеет и другой смысл. История у Кавелина и Соловьева (особенно у первого) течет плавно и постепенно. Народ занят своим делом (трудится), правительственная власть — своим (правит). И это, по Соловьеву, главное, сильные воздействия извне или внутренние потрясения (татарское нашествие, смута)— случайные факты, которые ничего не определяют. По Кавелину, вообще весь этот процесс осуществляется объективно: род сменяется вотчиной, а вотчина государством. Даже в реформах Петра он не усматривал «революционных» перемен, как это делал Соловьев. В периодизации Чичерина на второй ступени противоречие и борьба противоположностей даже формально оказались введенными в ткань русского исторического развития. Не исключал Чичерин и возможности революции в России, подобной Французской в XIX веке, а его представление о либеральных реформах, проводимых сильной властью, весьма напоминает представление о «революции сверху». Наконец, именно Чичерин, единственный из государственников, попытался практически отказаться от представлений о различии русской и западно-европейской истории, не говоря уже об антитезе, о теории «двух закономерностей». Хотя здесь, как нам представляется, он в наибольшей степени терял способнбсть диалектически осмыслить исторический процесс (диалектика присутствует в данном вопросе у Кавелина), и тот конкретный историзм, на который ориентировался в решении проблемы «Россия-Запад» С. М. Соловьев. Сказанное вплотную подвело нас к ответу на третий из поставленных ранее вопросов: о смысле, назначении каждой из исторических периодизаций. Соловьев связывал с наступлением третьего явления в русской истории не только возникновение русского государства в системе государств европейских, но и его самосознания. Этот процесс выразился прежде всего в развитии просвещения (русское «возрождение»), которое в свою очередь подготавливало практические «либеральные» преобразования. Кавелин рассуждал сходным образом, но более решительно стремился обосновать тезис об объективной необходимости и неизбежности либеральных преобразований. Этому, как мы уже неоднократно отмечали, служила вся его периодизационная схема, 171 выражавшая закон смены периодов, на последнем из которых и должна была восторжествовать свободная и нравственная личность. Чичерин идет в своем обосновании необходимости преобразований и от схемы в целом (как Кавелин), и от третьего периода (как Соловьев), а кроме того, вводит представление о коренном противоречии русской жизни в первой половине XIX века, которое, как мы недавно отмечали, и служит главным его аргументом при формулировании политической программы русского либерализма. Думается, различия между всеми тремя историками, особенно между Чичериным, с одной стороны, и Кавелиным и Соловьевым — с другой, настолько велики, что о единой исторической концепции в отношении русской истории говорить невозможно. Политические ориентации всех трех историков близки. Их объединяет стремление обосновать общественно-политические идеалы ходом русской истории. Но и внешне, и по содержанию главных социологических понятий, по способу включения периоди-зационных схем в осознание практических задач, концепционные воззрения Кавелина, Соловьева и Чичерина отличаются весьма значительно. Ни в одной из трех концепций вместе с тем не представлены те два взаимосвязанных признака, которыми традиционно характеризовалась так называемая «государственная» теория. Перед нами историки одного историографического направления, течения, но не школы. "
<< | >>
Источник: А. Н. ЕРЫГИН. ИСТОРИЯ И ДИАЛЕКТИКА (ДИАЛЕКТИКА И ИСТОРИЧЕСКИЕ ЗНАНИЯ В РОССИИ XIX ВЕКА). 1987

Еще по теме § 1. Исторические взгляды Б. Н. Чичерина и вопрос о государственной школе:

  1. Исторический взгляд
  2. Эволюция исторических взглядов
  3. Глава IV ГОСУДАРСТВЕННЫЕ ДЕЯТЕЛИ И ИХ ВЗГЛЯДЫ Косвенные влияния
  4. Блюдина У.. Борьба с наркоманией в современной России: взгляд социолога права. - Ульяновск: Изд-во Ульяновского государственного университета. - 300 с., 2006
  5. А. Л. Венгер Психологическая готовность к школе
  6. Вопрос 30. Государственная пошлина
  7. Раздел 9. Место XX в. во всемирно-историческом процессе. Новый уровень исторического синтеза. Глобальная история.
  8. Экономические различия между непрямым государственным вмешательством и государственной собственностью на средства производства при государственно-монополистическом капитализме
  9. Хорошо ли вашему ребенку в школе!
  10. 5.1. Коммунитаризм в английской школе МО
  11. КТО ЧАЩЕ ВСЕГО СТАНОВИТСЯ НАСИЛЬНИКОМ В ШКОЛЕ?
  12. 1. КАКОЙ ПСИХОЛОГ НУЖЕН ШКОЛЕ?