<<
>>

ТЕКСТОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ПОЭТИЧЕСКОГО НАСЛЕДИЯ И. А. ФЕДОСОВОЙ

Ирина Андреевна Федосова была выдающейся русской сказительницей XIX в. Тексты, записанные от нее, давно обратили на себя внимание русских общественных деятелей, журналистов, писателей, музыкантов.

Известно, что В. И. Ленин высоко оценил ее рекрутские причитания.[307] Живой интерес к ее творчеству проявили Н. А. Римский-Корсаков, М. А. Балакирев, Ф. И. Шаляпин. Ее импровизации использовали Н. А. Некрасов («Кому на Руси жить хорошо»), П. И. Мельников-Печерский («В лесах»),

А.              М. Горький («Жизнь Клима Самгина» и очерки), М. М. Пришвин («В краю непуганых птиц»). О ней писали русская гарибаль- дийка А. Н. Якоби-Толиверова, известный литератор-народник Н. К. Михайловский, советский писатель А. А. Фадеев, академики

А.              Н. Веселовский, Л. Н. Майков, В. Ф. Миллер, А. Ф. Бычков и др.[308]

Лучшие тексты Федосовой перепечатывались в антологиях, вузовских и школьных хрестоматиях и книгах для чтения, переводились на немецкий, английский, польский, чешский и другие языки.

Вместе с тем поэтическое наследие И. А. Федосовой до сих пор остается несобранным и сравнительно мало исследованным. До сих пор оно не подвергалось и систематическому текстологическому изучению. Перепечатка текстов И. А. Федосовой в научных и научно-популярных изданиях не сопровождается текстологическими изысканиями[309] и зачастую ведет к своеобразному нарастанию погрешностей. Так, например, после того как Г. С. Виноградов в томе, изданном «Библиотекой поэта», необоснованно переместил ремарки собирателя из текста в комментарий, В. Г. Базанов при подготовке сборника «Избранные причитания», следовавший за этим изданием, исключил их вовсе. В результате читатель лишился возможности ориентироваться в композиции причитаний, узнать, за кого причитывала И. А. Федосова, к кому она обращалась в каждом отрывке причети.[310]

Первый опыт критического издания одиннадцати текстов И.

А. Федосовой по правилам современной текстологии был предпринят нами при подготовке тома «Причитания» для «Библиотеки поэта» (1960 г.). Предложенные нами исправления текста были положительно встречены в печати.[311] Однако даже в изданиях, предназначенных для студентов, продолжают печататься явно неисправные тексты.[312] Все это говорит о том, что назрела необходимость систематического текстологического изучения наследия И. А. Федосовой, обобщения и анализа накопившихся наблюдений, которые смогли бы быть реализованы в фундаментальном критическом издании ее текстов. Успехи современной фольклористической текстологии, разработка важнейших теоретических проблем [313] и накопленный практический опыт (фольклорные тома серий «Литературные памятники» и «Библиотеки поэта», серия «Памятники русского фольклора», переиздания классических сборников А. Н. Афанасьева, А. Ф. Гильфердинга и др.) делают подобный замысел осуществимым.

Перед текстологом, принимающимся за подготовку подобного издания, неизбежно возникают по крайней мере три основных вопроса: 1) состав дошедшего до нас наследия и его соотношение с действительным репертуаром исполнительницы; 2) цельность дошедших до нас текстов и 3) их исправность.

В упомянутой выше книге о Федосовой мы попытались восстановить историю ее встреч с собирателями, выяснить условия, в которых производились записи, и учесть все осуществившиеся публикации. При этом удалось выявить более двух десятков неизвестных или не приписывавшихся И. А. Федосовой текстов. Результаты разысканий были суммированы в Приложении II (раздел «Репертуар И. А. Федосовой»).[314] Как же соотносится этот список с тем, что реально могла знать и исполнять И. А. Федосова?

Со слов И. А. Федосовой и из воспоминаний ее родственников и односельчан известно, что исполнять свадебные и похоронные (а может быть, и рекрутские) причитания и песни она начала по крайней мере с 12—13 лет, т. е. с 1843—1844 гг. К 19 годам (т. е. к 1850—1851 гг.) она была подголосницей, песенницей и вопленицей, известной во всем Заонежье.

Между тем первая ее

встреча с собирателями произошла, по-видимому, только в 1865— 1866 гг. (П. Н. Рыбников), т. е. через двадцать с лишним лет. Это не значит, разумеется, что все созданное и исполнявшееся Федосовой за это время пропало для нас совершенно бесследно. Вполне вероятно, что какую-то часть тех песен, которые были от нее записаны позже, она знала и исполняла уже в это время. Правда, некоторые из них могли звучать несколько иначе (в этом убеждают, например, повторные записи 60—80-х годов). Очевидно, Федосовой в это время уже было известно и большинство традиционных, устойчивых мотивов как обрядовых, так и бытовых причитаний, может быть, даже были созданы некоторые тексты причитаний, дошедшие до нас в позднейшей передаче. По крайней мере в записях 1867—1868 гг. есть отголоски событий более раннего времени, например Крымской войны 1853— 1856 гг.[315]

После того как Федосова была «открыта» учеными-фольклори- стами и Е. В. Барсов записал от нее тексты, составившие три тома «Причитаний Северного края», она почти двадцать лет не встречалась с собирателями. В 1886—1888 гг. от Федосовой записывали Ф. М. Истомин и Г. О. Дютш, а потом О. X. Агренева- Славянская. Затем наступил снова почти десятилетний перерыв. И только четыре последних года жизни И. А. Федосовой (1895— 1899 гг.) прошли в систематическом общении с фольклористами П. Т. Виноградовым и Т. И. Филипповым и многими другими писателями, музыкантами, учеными, журналистами. Таким образом, из 55—56 лет ее исполнительской деятельности только 7— 8 лет были отмечены вниманием ученых-собирателей, но и они были распределены между 1867—1899 гг. неравномерно и с большими перерывами.

К сожалению, нельзя считать, что собиратели исчерпали все, что помнила или создавала И. А. Федосова даже в те годы, когда она общалась с ними регулярно. Встречи с одними (Ф. М. Истомин и Г. О. Дютш, А. Н. Толиверова и др.) были очень краткими, другие, работавшие с Федосовой более продолжительное время, были увлечены каким-нибудь одним из жанров (Е.

В. Барсов — причитаниями, О. X. Агренева-Славянская — свадебным обрядом). Кроме того, у нас нет оснований считать, что отношения между Федосовой и собирателями были столь близкими, что она стремилась сообщить им все, даже самое затаенное, даже то, о чем крестьяне при «барах» обычно не говорили. Бесспорно, например, что обстановка барского поместья Кольцово, куда была вызвана Федосова О. X. Агреневой-Славянской, не могла этому содействовать. Вспомним хотя бы экспромт, записанный собирательницей, явно его не понявшей и напечатавшей его в I томе «Описаний русской крестьянской свадьбы» в качестве подписи к портрету сказительницы:

Я ем да пью

Да и челом не бью:

Ем я досыта,

Пью я долюба,

В дело нос не ткну Да и перстом не щелкну.

Следует помнить, что экспромт этот был произнесен нищей кузарандкой, бродившей перед приездом в Кольцово по заонеж- ским деревням в поисках куска хлеба.

Даже Е. В. Барсов, записавший наиболее значительные тексты И. А. Федосовой, вспоминал, что первые его встречи с Федосовой были омрачены недоверием сказительницы. В статье, приложенной к I тому «Причитаний Северного края», он писал: «Я отыскал ее и расспрашивал о причитаниях, но она решительно объявила, что ничего не знает и сказывать не умеет и с господами никогда не зналась. Однако ж благодаря посредничеству моего хозяина (т. е. квартирохозяина М. С. Фролова, — К. Ч.), который по старому знакомству уверил ее, что я человек неопасный, она откровенно призналась, что знает очень многое».[316] В статье, опубликованной в газете «Современные известия» за два года до выхода в свет I тома «Причитаний Северного края», он сообщал: «В отношении ко мне сколько она была недоверчива сначала, столько же сделалась откровенна впоследствии, но постоянно повторяла: „Не сошли ты меня на чужу-дальну сторонушку44».[317]

Примечательно, что, знакомясь с текстами И. А. Федосовой,

В.              И. Ленин обратил внимание на необходимость учитывать при их анализе неизбежность недоверия исполнительницы к собирателю.

«Он (т. е. Барсов, — К. Ч.) сделал хорошее дело, — говорил

В.              И. Ленин В. Д. Бонч-Бруевичу, — собрав и записав все это. Но очень может быть, что самое важное, затаенное, ему, как барину, и не сказали».[318]

Таким образом, несмотря на то что И. А. Федосовой по сравнению со многими ее современницами поистине посчастливилось (она встречалась со многими собирателями и в их числе с таким энтузиастом, как В. Е. Барсов), можно считать, что мы знаем лишь некоторую часть того, что создала и восприняла она от своих предшественниц и современниц.

Есть ли какие-нибудь надежды пополнить список текстов, которыми мы располагаем? На этот вопрос мы должны дать утвердительный ответ.

Последние пять лет жизни И. А. Федосовой (1894—1899 гг.) были годами особенно активного общения ее с фольклористами, музыковедами, писателями, музыкантами, артистами, журналистами. И. А. Федосова совершает поездку по России и выступает с исполнением песен, былин и причитаний в Петербурге, Москве, Петрозаводске, Нижнем Новгороде, Казани, привлекая многочисленную аудиторию. Имя ее, особенно в 1895—1896 гг., буквально не сходит со страниц журналов и газет.[319] С января 1895 г. по весну 1899 г. она безвыездно живет в Петербурге в доме председателя Песенной комиссии Русского географического общества Т. И. Филиппова.[320] Известно, что в эти годы учитель петрозаводской женской гимназии П. Т. Виноградов, сопровождавший И. А. Федосову во всех ее поездках, производил систематические записи. Через полгода после их первой встречи — в январе 1895 г. — П. Т. Виноградов сообщил в печати, что им записано от Федосовой в общей сложности 2842 стиха.[321] В последующие годы эта цифра быстро растет. В конце 1895 г. «Олонецкие губернские ведомости» сообщают: «Есть слухи, что готовится новое полное издание всего, так сказать, репертуара Федосовой, в которое войдет весь тот песенный запас, который она хранит в своей феноменальной памяти».[322] В марте 1896 г. та же газета сообщила, что П.

Т. Виноградов и Т. И. Филиппов подготовили издание трехтомного сборника И. А. Федосовой, и назвала впервые цифру — 30 ООО стихов, которая в дальнейшем неизменно повторялась в статьях о Федосовой. Наконец, в том же 1896 г. в корреспонденции с Нижегородской художественно-промышленной выставки, напечатанной в газете «Одесские новости», А. М. Горький со слов П. Т. Виноградова писал: «В скором времени государственный контролер Филиппов — любитель и знаток древней русской поэзии — выпустит четыре тома импровизаций причитаний, воплей, былин, духовных, обрядовых и игровых песен Федосовой».[323] Не подлежит сомнению, что сборник такой действительно готовился. Вероятно, со второй половины 1896 г., когда прекратились регулярные встречи И. А. Федосовой с П. Т. Виноградовым, он перешел в руки Т. И. Филиппова. По крайней мере П. Т. Виноградов ничего не упоминает об этом сборнике ни в книжечке «Сказитель И. Т. Рябинин и моя с ним поездка» (Томск, 1906), ни в многочисленных письмах в Академию наук, в которых он неоднократно перечислял свои заслуги и выспраши

вал себе пожизненную пенсию.[324] Можно предположить, что выходу в свет этого сборника, который, очевидно, содержал обширнейший и интереснейший материал, помешала смерть Т. И. Филиппова в 1899 г. В том же году умерла и Федосова. Поиски рукописи этого сборника до сих пор ни к чему не привели. Родственники П. Т. Виноградова припоминают, что в годы гражданской войны он бережно хранил какую-то рукопись, но что она собой представляла и какова ее дальнейшая судьба, выяснить до сих пор не удалось. Ничего не нашлось и в сохранившихся бумагах Т. И. Филиппова в архиве ЦГИА и ИРЛИ.

Некоторые тексты И. А. Федосовой известны в повторных записях, представляющих собой то близкие, то более далекие варианты. Однако это главным образом песни, занимающие сравнительно скромное место в поэтическом наследии И. А. Федосовой. Главнейший же жанр, в котором она достигла действительно необычайных поэтических высот, — плачи-поэмы — импровизировались. При их создании, разумеется, широко использовались традиционные мотивы и образы, однако способ их использования, их сочетание, их трактовка, их бытовое наполнение в значительной мере варьировались и обновлялись. Кроме того, они не всегда играли решающую роль в поэтической системе импровизированного плача-поэмы. Поэтому не удивительно, что неизвестны случаи повторения какого-либо текста причитания в целом или даже какой-нибудь существенной части текста в записях разных лет. Есть основание считать, что импровизированные плачи забывались Федосовой и, если они не были записаны, утрачивались навсегда. Так, например, О. X. Агренева-Славянская, не понимавшая импровизационной природы причети, пыталась заставить Федосову повторить тексты, записанные Е. В. Барсовым (о старосте, о писаре, о «потопших» и др.)* Оказалось, что сюжеты и герои плачей 60-х годов начисто забыты и связанный с ними текст не может быть повторен. Не разысканы до сих пор также и записи П. Н. Рыбникова [325] и не опубликованы и частично не разысканы записи Н. А. Римского-Корсакова.[326]

Не исключено, что все эти записи со временем будут найдены. Если бы это произошло, то случилось бы событие исключительное по своему значению для истории русской фольклористики. Пока же мы даже не знаем, что именно записывали и П. Т. Виноградов (Т. И. Филиппов), и П. Н. Рыбников, и Н. А. Римский- Корсаков.

Больше шансов более или менее достоверно выяснить состав песенного репертуара сказительницы, который мог быть относительно стабильным. В дополнение к публиковавшемуся списку мы можем сказать следующее.

В статьях Е. В. Барсова и А. Н. Толиверовой содержатся свидетельства о некоторых песнях, которые знала И. А. Федосова и которые остались по каким-либо причинам незаписанными. Перечислим их: «Во тумане красно солнышко» (10 строк).[327] «Гуляй, гуляй, девушка, покуль волюшка своя» (3 строки) .[328] «Перепелка» (6 строк).[329] «Совьюн» (7 строк).[330] «Крут» (9 строк).[331] «Шестерка» (4 строки).[332] «Выкуп» (2 строки).[333] «Ты заря ли наша зорюшка» (6 строк).[334] «На море утушка купалася» (5 строк).[335] «Уж мы гулять-то не гуляем, свое горе заливаем».[336] «О гневе Грозного на сына».[337]

И. А. Федосова говорила Е. В. Барсову, что знает более ста песен.[338] Однако вряд ли она их когда-нибудь считала. «Больше ста», вероятно, значило просто «очень много». В настоящее время мы располагаем 79 текстами песен, записанных от И. А. Федосовой, от нее и от «нищей Ульяны» и, вероятно, записанных от нее или при ее участии. Еще 11 песен мы перечислили выше. Исчерпывает ли это ее песенный репертуар? Очевидно, все-таки нет. Напомним, что В. Ф. Миллер, интересовавшийся характером творчества И. А. Федосовой, писал: «Еще в молодости, по ее рассказам, как девушкам, ее подругам, надоедали старые песни, они, зная ее способность, просили ее заводить новую песню и дивились, откуда только у нее берется. Песни ее запоминались, входили в оборот в ее деревне... она складывала для девушек свои песни и говорила им: „Учитесь, учитесь, девушки, пока жива: умру меня вспомните"».[339] Не исключено, что какая-то часть подобных импровизаций забывалась так же легко и быстро, как импровизированные причитания.

Судьба всякого фольклорного наследия заключается не только во внешней истории текстов (в нашем случае текстов, записей и изданий). В такой же степени она определяется и характером, типом и качеством осуществившихся и дошедших до нас опубликованных или неопубликованных записей, короче говоря, их исправностью. Первый вопрос, который при этом возникает, — насколько полны дошедшие до нас тексты, не имели ли место купюры цензурного или какого-нибудь иного происхождения? Мы могли бы уверенно ответить на этот вопрос при одном условии: если бы мы располагали черновыми рукописями собирателей. К сожалению, они не сохранились, поэтому наши предположения должны основываться исключительно на анализе изданных или приготовленных к изданию текстов. Результаты подобного анализа уже публиковались нами.[340] Мы уже высказывали предположение, что в текстах сборника Е. В. Барсова имеются какие-то пропуски или изъятия, предпринятые им по каким-то, в том числе, возможно, и цензурным, соображениям. Восстановить эти купюры не удается во всех случаях, за исключением одного. В предисловии ко II тому «Причитаний Северного края», а также в статье «Об олонецком песнетворчестве» [341] Е. В. Барсов опубликовал несколько десятков строк, выпущенных им при издании

«Плача о старосте» («новгородские строки»). Обстоятельства и причины этого нами уже истолковывались в названной статье и возвращаться к ним нет необходимости.

Обратимся к следующему вопросу: как следует оценивать исправность дошедших до нас текстов? Этот вопрос влечет за собой и следующий: каким образом при настоящем состоянии источников могут быть осуществлены необходимые и вместе с тем достаточно надежные исправления?

Следует сказать, что мы принадлежим к числу сторонников максимально осторожного отношения к фольклорным текстам, доставшихся нам в наследство от собирателей XIX в. Однако мы не видим смысла и в сохранении достоверно выявленных неисправностей в том случае, когда способы исправления достаточно просты и надежны.[342]

Между исполнителем И. А, Федосовой и книгой, в которой были напечатаны записанные от нее тексты, стояли собиратель и издатель. Вместе с тем она — единственное лицо, которому был известен подлинный текст, не влияла ни на способ его записи, ни на технику его издания. Поэтому задача возможно более точного воспроизведения текстов, исполнявшихся Федосовой, не может быть понята как задача возможно более точного воспроизведения текстов, изданных Е. В. Барсовым или О. X. Агреневой-Славян- ской. Наоборот, издать исправно тексты Федосовой — это значит освободить их (по возможности) от ошибок собирателей и издателей.

Вопрос об исправности текстов, записанных от И. А. Федосовой, возник давно. Еще до выхода в свет I тома «Причитаний Северного края» специальная комиссия Общества любителй российской словесности, избранная для предварительного рассмотрения сборника, обсуждала и его текстологические достоинства и недостатки. В седьмом пункте инструкции, составленной этой комиссией, отмечалось: «Так как в тексте, вероятно при переписке, вкрались, по-видимому, недосмотры, например „безунен- ные“ вместо „безъумные“, „привородчиков“ вместо „приворот- щиков“, „кратчи“ (короче) вместо „крадчи“ (крадучись), „слали“ вместо „стлали", „злотой“ вместо „золотой**, „вокеян“ вместо „в океян“ и т. п., и так как теперь оказываются в тексте некоторые поправки, например „из окошечко в окошечко" вместо „из окошка в окошко“, прибавленные, кажется, для стиха, то комиссия видит необходимым собирателю еще раз точнее проверить беловой текст с черновыми записками и предполагает, что при исполнении сего во многих случаях изменится стих, обычно теперь растянутый на 13 слогов, устранятся иногда однообразные

утомительные окончания уменьшительных слов, вроде употребляемых Сахаровым, например „головушкуи, „ветрышки44, „моло- душки“, „смеретушки44, „ествушек44, „рыболовушкам“, „Оне- гушки44, „желаньице44 и т. п., равно как выпадут из иных мест удлиняющие стих вставки „ведь44, „вот44, „знать44 и т. п., чаще встречаемые не у народа, а в подправках издателей для стиха. Также необходимо во многих словах выставить ударения».[343]

Е. В. Барсов не выполнил большинства требований комиссии. «Я никак не мог, — писал он, — согласиться ни на уменьшение слогов в стихах, ни на превращение уменьшительных форм в положительные в именах существительных, так как это весьма существенные и характерные особенности поэтического языка Ирины Федосовой. Текст напечатан мною так, как он был записан».[344] Таким образом, Барсов отводил подозрение, высказанное комиссией, считавшей, что обилие уменьшительных форм возникло в результате обработки записей в духе И. П. Сахарова, а вставные частицы (энклитики) «добавлены для стиха».

Следует сказать, что рецензенты 70—80-х годов воспринимали тексты, изданные Барсовым, как натуральные, не подвергшиеся никакой обработке. По крайней мере никто из них[345] не высказал Барсову ни одного упрека, и только через 25 лет после выхода в свет III тома (и через 38 лет после выхода в свет I тома) видный олонецкий собиратель-краевед начала XX в. Н. С. Шайжин вернулся к этому вопросу. Он высказал свое отрицательное отношение к Барсову-диалектологу и поставил под сомнение достоверность его записей с точки зрения языка.

Н. С. Шайжин обращает внимание на подозрительное однообразие языка плачей, изданных Барсовым, несмотря на то что отдельные тексты были записаны не только в Заонежье (Федосова), но и в трех других уездах Олонецкой губернии, а также в Новгородской и Тверской губерниях. Он отмечает слова «воро- ница», «уяданье», «удолять», «перески», «ублаждать», «съедуба», «сухокрасный», «смелугище», словосочетания «спацлива родна дяденька», «зари спорыданье» и другие и сообщает, что он никогда подобных слов из уст русских крестьян Олонецкой губернии не слышал. Он сравнивает строки              -

От суда божья, род, да мы не денемся,

От смеретушки ведь нам не убегать

с известным местом из «Слова о полку Игореве»: «Ни хытру ни горазду... суда божия не минути», некоторые другие слова и выражения с церковными и светскими письменными памятниками и напоминает о том, что корреспондентами Барсова были

его ученики по Петрозаводской духовной семинарии. Н. С. Шай- жин отмечает, что сам Барсов писал о неблагоприятных условиях записи от Федосовой, и считает, что собиратель мог многое недослышать и не понять. Наконец, он подчеркивает, что записи Барсова по языку и «складу» резко расходятся с записями О. X. Агрене- вой-Славянской. Признавая, что записи последней содержат много неточностей, он тем не менее утверждает, что и это сопоставление говорит не в пользу Барсова.[346]

Между прочим, сам Барсов, настаивая на том, что причитания записывались и воспроизводились им в совершенно натуральном виде, признавал, что печатные тексты содержат много ошибок. На листке «Дополнения и погрешности», вклеенном в I том, он писал, что по неопытности издателя в корректурном деле в книгу вкралось немало погрешностей. И далее он приводил 25 из них. Во II томе приводилось еще 17, в III томе они были не указаны, так как печатание тома не было завершено. В действительности же подобных погрешностей, возникших в процессе печатания книги, оказалось во много раз больше. »

Вопрос о неисправности текстов в сборнике О. X. Агреневой- Славянской возник тоже еще в прошлом веке. Уже О. Ф. Миллер, первый рецензент «Описания русской крестьянской свадьбы», отмечал, что все записи Агреневой в поэтическом отношении значительно слабее текстов, известных читателю по трем томам «Причитаний Северного края».[347] Заметим, кстати, что качество текстов в сборнике Агреневой никак нельзя отнести за счет оскудения дара Федосовой, это противоречит общему и единодушному впечатлению от ее выступлений в 90-е годы всех писавших и говоривших о ней, включая Горького, Шаляпина, Балакирева, Вс. Миллера, Грузинского и др. Дело, очевидно, было в том, что Агренева не сумела сойтись с Федосовой, расположить ее к свободной импровизации, плохо понимала природу причети и не знала севернорусских диалектов.

Еще Барсов писал о невероятных, почти анекдотических промахах Агреневой. В цитированной уже статье «О записях и изданиях „Причитаний Северного края“» он замечает: «В записях множество мест, лишенных всякого здравого смысла, так что если бы „Причеть“ Ирины Андреевны впервые явилась под пером г-жи Славянской, то она была бы искажена до неузнаваемости и не обратила бы на себя ни малейшего внимания людей науки. Теперь же ясно, что изданием своих записей она доказала лишь необдуманную отвагу и полнейшее незнакомство ни со звуковыми, ни с формальными особенностями народного творческого языка».[348] И далее приводит целую серию достаточно выра

зительных примеров. Так, например, вместо «чистое полюшко» можно встретить «частое полюшко», вместо «у столба точеного» — «у столба печеного», вместо «сладко уяданьице» — «сладко увя- даньице», вместо «с поранного утрышка» — «с парадного ут- рышка», вместо «ко белому ко личушку» — «ко белому коле- чушку», вместо «блад (т. е. млад, — К. Ч.) отецкий сын» — то как «брад» (т. е., по-видимому, бородатый), то даже «блад» с примечанием: «Блад — это значит шалун, что у нас называется „Дон- Жуан“».[349]

alt="" />Вопросы, возбужденные комиссией Общества любителей российской словесности, Н. С. Шайжиным по отношению к сборнику Е. В. Барсова, О. Ф. Миллером и Е. В. Барсовым — по отношению к сборнику О. X. Агреневой-Славянской до сих пор остаются без ответа.

Сборник «Описание русской крестьянской свадьбы» справедливо считается образцом фольклористического дилетантизма. Слабый контакт с исполнительницей, плохое понимание особенностей севернорусской народной речи, природы и особенностей народных песен и причитаний — все это обусловило низкий уровень сборника и в значительной степени ограничивает достоверность выводов, к которым могли бы привести записи, его составляющие. И все же при всех недостатках записи Агреневой имеют определенное значение для изучения наследия И. А. Федосовой. Они расширяют наши представления о ее репертуаре, дают определенный сравнительный материал и т. д.

Сборник О. X. Агреневой-Славянской действительно не отличается ни точностью записей, ни строгостью документации и возбуждает немало вопросов как текстологического, так и иного свойства. Так, например, если нам известно, что описание обряда было осуществлено собирательницей со слов И. А. Федосовой при некотором участии «нищей Ульяны» из Петрозаводска, то относительно ряда текстов третьего выпуска мы знаем только то, что все они были записаны от ряда лиц («нищая Ульяна из Петрозаводска», «мещанка Чуева, родом из Шуи», «Наталья Семенова, крестьянка Тверской губернии, Осташковского уезда» и «няня Марья Ивановна» и др.)* среди которых И. А. Федосова упоминается обычно в первую очередь. Более точные сведения здесь сообщаются только б первых двух отделах, в которые были включены «Плачи, голошения и причитания по умершим» и «Голошения по рекрутам и рекрутские песни», причем И. А. Федосовой здесь принадлежит 10 из 19 опубликованных похоронных и одно из трех рекрутских причитаний.

Если отрицательное отношение к Агреневой — собирательнице и издательнице возрастало у нас по мере рассмотрения изданных ею текстов, то относительно Барсова можно было бы сказать следующее. Мы убеждены в том, что Барсов ничего не сочинял и

не приписывал и, очевидно, не позволял себе никаких вмешательств в текст. Н. С. Шайжин, по-видимому, несправедливо утверждал, что древнерусские штудии Барсова сказались на языке «Причитаний Северного края». Севернорусские диалекты содержат немало форм, которые воспринимаются как чрезвычайно архаические. Некоторые из них бытуют и до сих пор (например, двойственное число существительных и прилагательных в функции множественного числа и т. п.), другие с достаточной степенью достоверности зарегистрированы диалектологами в XIX— вв. Ссылка Н. С. Шайжина на фразеологические обороты, известные ему из письменных памятников («Слово о полку Иго- реве», «Остромирово евангелие» и др.) еще менее убедительны. Мы не будем подвергать обсуждению все случаи, приведенные

Н.              С. Шайжиным. Это должны были бы сделать диалектологи. В качестве примера остановимся лишь на приведенном выше сопоставлении со «Словом о полку Игореве» («Ни хытру ни горазду...»). Совершенно очевидно, что здесь речь идет о пословице, которая бытовала еще очень давно и известна до сих пор. Ее использовали, автор «Слова» и Федосова или кто-то из ее предшественниц. Эта пословица встречается и в других памятниках, например в «Молении Даниила Заточника», возникшем, кстати говоря, в XIII в. в районе оз. Лача вблизи Каргополя, т. е. на территории, которая в пору существования Олонецкой губернии входила в ее состав.[350] Встречается она и в других памятниках древнейшей письменности, и в известном сборнике пословиц В. И. Даля.[351]

Следует сказать, что Н. С. Шайжин, утверждая, что в «Причитаниях Северного края» встречаются слова и словосочетания, неизвестные русским крестьянам Олонецкой губернии, был тоже неправ. Некоторые из перечисленных им слов («удолять», «спо- рыданье» и др.) отыскиваются даже в словаре Даля и известны в севернорусском употреблении из целого ряда источников. Кроме того, если бы даже было доказано, что в сборнике Барсова действительно есть слова или словосочетания, не имеющие параллелей ни в одном из существующих сборников, публикаций, словарей и т. д., это не давало бы нам право подозревать его в сочинительстве. Причитания — жанр не только исключающий,

а,              наоборот, предполагающий словотворчество,[352] причем актив

ность его прямо пропорциональна одаренности исполнительницы. Следовательно, несомненные неологизмы (установление которых, кстати говоря, тоже требует специальных изысканий) вполне могли быть созданы и Федосовой, и кем-нибудь из ее предшественниц, у которых она научилась искусству причитывать.

Одним словом, мы убеждены в том, что Барсов-собиратель вполне заслуживает доверия; он стремился записать и издать как можно точнее. Разумеется, это ему не всегда удавалось. Прочтение текстов, изданных им, показывает, что если в них и не было намеренных искажений, то погрешностей вкралось все же очень много. Продемонстрируем некоторые типы ошибок Барсова, которые возникли или могли возникнуть на различных стадиях записи, подготовки к печати или издания текстов Федосовой.

Однако прежде всего необходимо обратиться к единственному случаю повторной публикации Барсовым одной и той же записи — «Плача о старосте». Подобное сопоставление небезынтересно для характеристики отношений Барсова к текстам, которые он издавал.

«Плач о старосте» до I тома «Причитаний Северного края» публиковался на страницах газеты «Современные известия».[353] Сравнение текстов обнаруживает разночтения в 29 строках из 183. Некоторые расхождения надо явно отнести за счет правки редакторами газеты или самим Барсовым для газеты. Так, например, последовательно исправлены цоканье («ноци» — «ночи», «го- рюци» — «горючи» и т. д. ), далекая от литературной нормы форма множественного числа, исторически восходящая к двойственному («ногама», «рукама» и т. д.), необычная диссимиляция губных («бладую» — «младую»). К этой группе расхождений, вероятно, надо отнести и различное изображение слова «добирается» — «доберается». Выделяются явные опечатки: «налегли» вместо «легли», «объезжаются» вместо «изъезжаются» (издеваются), .«подитко» вместо «падите-тко», «во буйную бы головушку» вместо «буйну» (ср. здесь же «горючи» и др.), «споря- дочных суседушек» вместо «спорядных» — и опечатки, связанные со сходностью начертания конечного «о» и конечного «ъ» («тако» вместо «такъ», «во» вместо «въ» и «въ» вместо «во»). В одном случае можно отметить перестановку слов: «Уж не плут он был до вас не лиходейничек» и «Он не плут был до вас не лиходейничек».

Если бы разночтения всем этим и ограничивались, мы могли бы сказать, что перед нами не очень исправное и специфически газетное воспроизведение текста. Однако, к сожалению, есть и нечто настораживающее. Чем можно объяснить, например, наличие некоторых диалектных форм в газетной публикации

и их отсутствие в тексте из I тома («об обчестве собраноем» и «собраном», «стеной да городовоей» и «городовой», «столиком ду- бовыим» и «дубовым», «православныим» и «православным», «во полюшке» и «во поле»)? Трудно предположить, чтобы редакция газеты при общей тенденции сглаживания отличий диалекта придумала эти формы. Очевидно, они были в том списке, который Барсов представил в редакцию, но не оказались в чистовой копии, с которой набирались «Причитания Северного края». Может быть, это просто ошибки переписчика, не замеченные Барсовым? От такого предположения удерживает нас одно важное обстоятельство. Все разночтения без единого исключения падают на конец строк. Вместе с тем еще Барсов в письме к И. И. Срезневскому отмечал, что последние два послеударных слога каждой строки причитаний обычно не произносятся («Удлинение голоса бывает сначала на третьем слоге, а затем на том, который остается за отсечением двух последних слогов, так сказать, замирающих,— на третьем от конца»).[354] В связи с этим можно предположить, что Барсов при записи не всегда успевал расшифровать два последних слога, а потом колебался в выборе варианта. Результат подобных колебаний мог сказаться в разночтениях двух публикаций.

Вместе с тем допустимо и другое объяснение. Современный опыт чтения корректур убеждает в том, что диалектные формы типа «собраноем», «дубовыим» иной раз возникают по инициативе наборщика или корректора, по каким-то причинам не удовлетворенных краткими формами как «недостаточно народными». Как же быть? Следует ли их восстанавливать? В связи с тем, что текст, опубликованный в I томе «Причитаний Северного края», в целом значительно исправнее, по-видимому, необходимо воспроизводить именно его, сообщая разночтения в текстологическом комментарии.

Ошибки Барсова в этом и других текстах могли возникать при записи и в результате неверного понимания того или иного слова или оборота или просто описки, которая потом по каким-то причинам осталась невыправленной. Может быть, что-то при этом следует отнести и за счет оговорок самой Федосовой, особенно если учесть, что условия, в которых она сообщала Барсову свои тексты, были далеко не всегда благоприятными. В статье «О записях и изданиях „Причитаний Северного края"» Барсов вспоминал: «Сначала она ходила ко мне на квартиру, но это оказалось для ней неудобным, так как она должна была в течение дня продовольствовать своих рабочих. Поэтому я стал ходить сам на ее квартиру, что продолжалось ежедневно около года. Запись происходила при весьма неблагоприятных обстоятельствах: мы сидели с нею в маленькой каморочке рядом с мастерской, она диктовала

при шуме и стуке рабочих, то и дело развлекалась хозяйственными хлопотами. В то время она была бойкая, подвижная, веселая, в полном расцвете телесных и нравственных сил; душа ее быстро могла повышаться под воспоминанием пережитых явлений народной жизни и непосредственно создавать соответствующие художественные образы. Но было еще одно обстоятельство, которое действовало на нее угнетающим образом. Покойный муж ее хоть редко, но подвержен был „запойной слабости44. В этих случаях Ирина Андреевна была сама не своя, вздыхала, горевала, унывала. Во все те минуты, в кои замечал я подобное угнетение или просто утомление, я тотчас же прекращал записывание плачей и начинал разговор о чем-нибудь стороннем». И далее, приведя пословицы и загадки, которые он записывал в подобные перерывы, Барсов продолжает: «Когда я замечал, что она успокоилась, окончив свои хозяйственные хлопоты, или же после нравственного угнетения приходила в равновесие духа и становилась более или менее веселою, я вновь приглашал ее продолжать причеть.

— Ну-ко, прочитай, что написано! — замечала она; когда я прочитывал то, на ^ем остановились, она опять, видимо, входила в роль вопленицы; творческая мысль ее подымалась, и слово становилось более выразительным. Так происходила запись изданных мною плачей Ирины Андреевны, погребальных, завоен- ных и свадебных».49 ¦              '

Обратимся к характеристике основных типов неисправностей в изданиях Барсова и Агреневой.50 Описки, связанные с непониманием слова или словосочетания и приведшие к неправильной группировке звуков. Например, «И с соболезными с сердечными со детушкам» * вместо «И со болезными...»; «И когда преж сего поры да было времечко» вместо «И как допреж сего. . .».

Подобная ошибка встречается в трех томах сборника Барсова много раз. Однако устойчивость ее свидетельствует не о том, что могло существовать и такое словосочетание, а лишь о том, что Барсов, впав однажды в ошибку, механически повторял ее в дальнейшем. Форма «когда преж сего. . .» резко противоречит обычному способу выражения временных связей в причитаниях (так же как в былинах и некоторых других жанрах), при котором избегается употребление наречий, предлогов, местоимений и т. д., точно обозначающих последовательность действий.51

Другой пример. «Уж вы подъте-то, кокоши горегорькие» вместо «Уж вы подъте ко кокоши горегорькоей». Вдова, обращаясь к детям, не могла назвать их «кокошами горегорькими», так как «ко- коша» — обычное и очень устойчивое (в причитаниях, лирических песнях и т. д.) обозначение вдовы, в данном случае само- назвапие причитываюхцей.

И, наконец, классический пример ошибочной перегруппировки звуков в песне, процитированной Федосовой в автобиографии:

Вот у Мани красно солнышко.

Оно во тумани...

вместо

Во тумани красно солнышко.

Оно во тумани...

Трудно предположить, что Барсов мог настолько не понять песню; здесь же во второй строке дается совершенно правильное начертание. Значительное количество неисправностей, по-видимому, связано с тем, что Барсов по каким-то причинам (быстрота записи, неясность произношения и т. д.) не расслышал окончания слов в послеударной позиции, в исходе строки либо внутри нее. Например, соседка, обращаясь к солдатке, говорит:

И столько судит ли бладыко многомилостливой И увидать да нам, надежным головушкам,

И уж как этыих солдатушков бесчастныих.

Грамматически здесь как будто все правильно. Однако с точки зрения поэтики причети эти строки представляют собой совершенную бессмыслицу. «Надежная головушка» — обычное обращение причитывающей к мужу (т. е. «головушка», на которую возлагаются надежды; ср.: «победная головушка» и т. д.). Называть саму себя «надежной головушкой» причитывающая ни в коем случае не может. Поэтому следует предположить, что Барсов не расслышал окончания, и в действительности должно быть:

И столько судит ли бладыко многомилостливой И увидать да нам надежныих головушек,

И уж как этыих солдатушков бссчастныих.

Другой подобный же пример. Вдова говорит о себе:

И буде три поля кручины изнасияти,

И сине морюшко горючих слез наполнится, мне-ка ростячи сердечных малых детушек.

Совершенно ясно, что здесь следует не «наполнится», а параллельное «изнасияти» — «наполнити» (т. е. суждено мне три поля кручиной засеять и три моря горючими слезами наполнить, прежде чем выращу малых детей). Пропуски, произошедшие, очевидно, в процессе быстрого письма, которые по каким-то причинам оказались впоследствии не восстановленными. Например:

И уж я брошу тут цветно это платьице И я на столики, горюша, на дубовый,

И я стулъица, бесчастна на кленовый.

Надо «И я на стульица. . .». Правда, можно было бы предположить, что здесь имеет место характерный для заонежского диалекта пропуск предлога. Однако предлог не пропущен («на кленовый»), он явно должен быть дважды повторен, так же как в предыдущей строке, т. е.:

Ия на столики, горюша, на дубовый,

И я на стульица, бесчастна, на кленовый. Обширна и особенно интересна группа неисправностей, связанных с ошибочным пониманием отдельных слов, словосочетаний или особенностей поэзии причитаний. Так, например, вдова думает о том, как она должна будет посылать детей нищенствовать: «И кладу на руку победным бурлаченочки» вместо «И кладу на руку победным бураченочки», где «бураченочки» — лубяные корзинки, которые должны будут носить нищенствующие дети. Или: «Сенокосцем на луговыи на пашенки» вместо «Сенокосцем на лу- говыи на поженки» («пожня» — здесь покос, луг). Или: «И я на стенушку кладу да на вечовую» вместо «И я на стенушку кладу да на личовую», где «личовая» (лицевая) стена — стена крестьянской избы, обращенная окнами на улицу.[355]

Более сложные случаи встретились в «Плаче о потопших» и в «Плаче по дочери». Так, в «Плаче о потопших» обнаруживается непонятная строка:

Не радела бы, обидна красна девица,

Я бы ворону, победна, во темных лесах,

Не радела бы соседям спорядовым Я потопу бы на синем на Онетушке.

Совершенно очевидно, что Барсов не понял употребительное в Заонежье слово «вороп» — т. е. грабеж, нападение, разбой. Строка должна читаться: «Я бы воропу, победна, во темных лесах».

В «Плаче по дочери» можно встретить еще более невероятные строчки. Мать хвалит умершую дочь:

За столом да дорогая была ткиюшка Из котурна досужай рукодельница.

Здесь Барсовым не понято было два слова. Ткут не «за столом», а «за ставом». «Став» — ткацкий стан, кросна. Для бессмысленного «из котурна» трудно найти достаточно убедительную замену. Можно предположить, что было «За тамбуркою досужа рукодельница», так как в Заонежье и в XIX в. и сейчас вышивают «тамбуркой» — специальным крючком, при помощи которого

нитка продевается из петли в петлю. Однако исправление это не бесспорно. Его можно предложить в комментарии, но в текст вносить несколько рискованно. Случаи перестановки букв, слов и строк. Элементарный пример этого можно видеть в строке «Я пгорюша о утрышку ведь ранешенько» вместо «Я по утрышку, горюша, ведь ранешенько».

В «Плаче о попе» говорится о попе:

Как подрясничек от ветрышка помахивав,

Так на чистых он полюшках похаживае

вместо:

Как на чистых он полюшках похаживае,

Так подрясничек от ветрышка помахивае.

где переставленными оказались не только частицы «как» и «так», но и строки, с которыми они связаны. Аналогичный пример можно привести из «Плача о дочери», хотя, с другой стороны, не исключено, что сюда могли попасть и какие-то совершенно посторонние строки (в результате рассыпанного и неправильно восстановленного набора либо каких-то искусственных перерывов в записи, о которых говорил Барсов и в замечаниях к автобиографии Федосовой, и в статье «О записях и изданиях „Причитаний Северного края“»). Кстати говоря, подобные случаи несколько раз встречались и в других текстах.

Наиболее сложный случай перестановки строк (при наборе либо при расшифровке Барсовым, условно говоря, «полевой записи») встречается в известном «Плаче, о писаре». Здесь переместились относительно друг друга двенадцать строк из «легенды о происхождении Горя»,[356] которая неоднократно привлекала внимание исследователей и была использована Н. А. Некрасовым в его поэме «Кому на Руси жить хорошо».

Разумеется, далеко не ко всем неисправностям удается подыскать убедительные поправки.

Для того чтобы не вставать на путь необоснованных гаданий, предпочтительнее оставить некоторые неисправные места в таком виде, в каком они были напечатаны первыми издателями, оговаривая наши сомнения в текстологическом комментарии. Так, например, в «Плаче о рекруте женатом» причитывающая, упрекая свекровь за то, что она не печалится о сыне, уходящем в солдаты, неожиданно говорит ей нечто противоположное:

И пораздумаюсь печальным своим разумом:

«И не задумавши сидит да [не?] закручинивши И [не?] закручинивши она да [не?] запечаливши,

Ясны очушки в дубовый пол утуплены».

Чтобы привести этот отрывок в соответствие со смыслом плача и, с другой стороны, для сохранения ритмической структуры стиха необходимо не только заменить некоторые частицы, но и

что-то исключить, переставить и т. д.; между тем такие сложные «операции» завели бы нас недопустимо далеко. Ритм стиха, с одной стороны, является важным подспорьем, подсказывающим более или менее надежные конъектуры и сигнализирующим о неисправностях, с другой стороны, вопрос о мере и границах допустимых исправлений в случаях ритмических нарушений представляет едва ли не наибольшую трудность.

В естественном исполнении заоиежская причеть (в отличие, например, от беломорской района Сороки и Нюхчи—Сумпосада) имеет относительно четкую ритмическую структуру. Вопрос несколько усложняется тем, что некоторые строки, выпадающие из ритма, могли все же принадлежать Федосовой и явиться результатом перерыва в записи.

В основе стиха Федосовой, как правило, лежит равное количество слогов в строке (обычно 13) с равным количеством основных ударений (обычно 3). Некоторые отклонения в сторону уменьшения количества слогов наблюдаются обычно лишь в свадебных причитаниях или надмогильных причитаниях невесты.

На первый взгляд может показаться, что основные ударения располагаются более или менее свободно, однако это не так. Есть две совершенно устойчивые ритмические группы, организующие стих, составляющие как бы его костяк — анапестическая анафора и дактилическая клаузула. В связи с этим нормальная формула стиха Федосовой 3 + 7 + 3 и нормальная структура

причем второе ударение может передвигаться от пятого до девятого слога и сочетаться с дополнительными (слабыми) ударениями. Однако практически эта система может осложняться, и в этом заключается вся трудность достижения достоверных конъектур при ритмических нарушениях. Так, например, мы уже говорили о том, что два последних слова дактилической клаузулы могут редуцироваться (покрываться всхлипыванием) либо выпадать вовсе. В последнем случае образуется так называемое «обманутое ожидание» — в состав клаузулы мысленно как бы включается односложная или двухсложная пауза.

Например:

И будешь горьки, бедна, слезы проливать И малых детушек к сердечку прижимать [w w].

Или:              .

И со кручинушки смертушка не придё fw]

И со тоски у меня душа с грудей не выдё [w].

Кстати говоря, с этим явлением связан один из примечательных законов расположения слов в строке причитаний — в конец строки никогда не ставится самостоятельное по смыслу двухсложное слово. Клаузула здесь обычно — окончание слова (суффиксы, флексии), либо двухсложное слово — энклитика, входящая в при

вычное словосочетание и поэтому легко угадывающееся (типа: «чиста поля», «синя моря»). Последнее обстоятельство тоже приходится учитывать при поисках достоверных конъектур.

Анапестическая анафора тоже может осложняться одним, в очень редких случаях двумя безударными слогами, которые как бы остаются за пределами общего счета слогов в стихе. Обычно это энклитические частицы «и», «ой», «да», «как» и т. д. Так, например, в цитированной выше строке «И со кручинушки смертушка не приде» количество слогов, очевидно, надо считать следующим образом:

(W) UUu j              I О ^ (W),

где первый безударный слог («и») остается за пределами счета,, последний слог отсутствует, но в свете описанных выше свойств клаузулы стиха причети должен засчитываться.

В связи с этим допустимыми должны считаться исправления только при очень явном нарушении количества слогов, приводящем к разрушению константов либо к общему увеличению слогов в строке. Несколько яснее представляются те случаи, когда есть возможность опереться на какие-либо дополнительные соображения. Приведем несколько типов подобных конъектур.

а)              Одновременное нарушение ритма и согласования:

PI чим разгневался я, удалой добрый молодец,

И отрешился я родительска желаньица.

Здесь «разгневался» выпадает из ритма и нарушает согласование. Следует «разгневал» (родителей, которые лишили его своего расположения) .

б)              Одновременное нарушение ритма и параллельности морфологических форм в парных строках:

И как на этой на тесовой на кроваточке И на унылой пуховоей на перинушке

вместо «на пуховой на перинушке».

Или (с нарушением строения анафоры):

И столько глядячи на бесчастных моих детушек И смотрячй да бесчастны твои слезушки.

В последнем примере ударение во второй строке поставлено Барсовым. Возникает вопрос: что же здесь ошибочно — постановка этого ударения или вся структура первой строки? В парных строках в параллельных синтаксических членах ударения обычно располагаются одинаково. Между тем это оказывается невозможным: «И столько глядячи.. . .». Остается предположить, что «глядячи» возникло под влиянием «смотрячй», а в действительности могло быть «И столько глядя на бесчастных моих детушек», т. е..

т

в)              Совпадение нарушения ритма с возможностью колебания между полной и усеченной или нормальной и удлиненной формами. Например, «И впереди да присвятая мать богородица» вместо «присвята» (образуется строка в 14 слогов). «И надивуются-то добрый эти людушки» вместо «добры» (тоже 14 слогов).

Следует отметить, что подобных случаев встретилось едва ли не наибольшее количество, что вполне объяснимо с точки зрения обычной техники записи. И вместе с тем исправление большинства подобных ритмических нарушений весьма рискованно. Барсов записывал причитания не «с голоса», а «со сказа», и это не могло не отразиться на ритмической структуре текста. Ремарки. Особенно много путаницы в ремарках II тома. Так, например, из- ремарок следует, что причитывает якобы и сам рекрут или солдат, тогда как в действительности причитывает вопленица от имени рекрута или солдата. Иногда остается неясным, к кому обращается причитывающая (что далеко не безразлично) ; есть и прямые случаи путаницы того, кто и к кому обращается. Названия текстов. Например, «Плач при проводах солдата с побывки» в действительности является «Плачем по солдате, пришедшем на побывку», «Плач по сыну» — «Плачем сестры по брату и матери по сыну» и т. д. Подобные уточнения представляются нам допустимыми, так как название текстов бесспорно принадлежат не Федосовой, а Барсову. Наиболее сложным вопросом, возникающим при рассмотрении текстов, записанных Барсовым, является вопрос о колебании диалектных форм. Одно и то же фонетическое и морфологическое явление изображается Барсовым подчас в трех-четырех вариантах, причем выбор из них наиболее надежного рождает почти непреодолимые трудности.

Так, например, окончания возвратных глаголов изображаются им то как -тца, то как -ца, или -тса, или -тся. В соседних строках может встретиться «где» и «гди», «злодейный» и «злодийный», «бладычный» и «владычный», «приближны суседушки» и «при- ближни суседушки», «топерь» и «теперь», «нынь» и «нунь».

Изучение всех подобных случаев убеждает в том, что у Барсова не было продуманной и ясной системы изображения диалекта: что-то делалось на ходу, что-то забывалось, что-то возникало случайно и т. д. С другой стороны, очень рискованно было бы пойти и по пути унификации. История заонежского диалекта известна нам слишком мало, чтобы можно было отважиться на подобное предприятие. Мы почти не знаем, в какой мере подобные колебания могли иметь место в действительности в 60—80-е годы XIX в., что здесь отнести за счет бессистемности Барсова и что отражало какие-то явления, имевшие место в жизни. Вместе с тем нельзя не обратить внимания на достаточно убедительные примеры реального колебания отдельных форм. Приведем некоторые из них. «И я со светушкалш — братщш со родимьша». Здесь две

формы множественного числа чередуются в определенной последовательности. Очевидно, они в равной степени были известны Федосовой, и она придает им известную стилистическую функцию. Прием такой встречается неоднократно, что подтверждает сознательность его применения. Например: «И я сидела за столаж как за дубовьша». Колеблются формы деепричастий на -ца и -чи («видаюца» — «видаючи»), употребление предложного и беспредложного управления и т. д. Множество случаев подобных колебаний можно отметить и для ударений, причем особенно активно развивается, условно говоря, «соревнование» между общерусскими ударениями и характерной для Заонежья тенденцией подтягивания ударения к первому слогу. Например, можно прочитать на соседствующих строках:

И с горя згляну за брусову белу лавочку,

И на твою да згляну вольну эту волюшку.

При этом нет оснований подозревать за этим какую-то ошибку Барсова, известно, что «игра» ударениями — один из распространенных приемов русской народной песни.

Мы не имели в виду описывать все случаи колебания фонетических, морфологических или иных явлений. Нам важно было только показать, насколько, с одной стороны, известная бессистемность Барсова-собирателя и, с другой стороны, неопределенность границ реальных колебаний норм заонежского диалекта прошлого века запутывают, казалось бы, простые текстологические вопросы.

Нет ничего опаснее для фольклористической текстологии, чем гиперкрнтика текста. Она источник всех вторичных произвольных поправок. Текстолог обязан сомневаться и вместе с тем доверять собирателю и издателю; по крайней мере доверять до тех пор, пока бесспорно не доказано, что они ошиблись. Кроме того, заметить неисправность гораздо легче, чем найти строго обоснованную конъектуру. Поэтому всегда, когда только это представляется возможным, необходимо опираться на какой-то вполне достоверный материал — подобную либо близкую строку у самой Федосовой, сопоставление записей от нее разных лиц (что возможно главным образом для песни), записей от других исполнительниц из Заонежья или близких районов, стихотворные цитаты в предисловиях к I и II томам «Причитаний Северного края», строки подтекстов в музыкальных записях О. X. Агреневой-Сла- вяпской и С. Рыбакова и т. д. К сожалению, возможности подобных сопоставлений оказываются более ограниченными, чем это хотелось бы.

<< | >>
Источник: Путилов Б.Н., Чистов К.В. (ред.). Фольклор и этнография Русского Севера. 1973

Еще по теме ТЕКСТОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ПОЭТИЧЕСКОГО НАСЛЕДИЯ И. А. ФЕДОСОВОЙ:

  1. ПРОБЛЕМА УМСТВЕННОГО ВОСПИТАНИЯ В НАСЛЕДИИ В. А. СУХОМЛИНСКОГО
  2. Вопрос 74. Проблема охраны культурного наследия в России
  3. О А. Каине. СЛОВАРЬ ПОЭТИЧЕСКИЙ
  4. М.И. Шапир. ЯЗЫК ПОЭТИЧЕСКИЙ
  5. Раймунд и поэтический театр
  6. НАСЛЕДИЕ ИЗ СЛОВ
  7. Глава вторая О порядке наследия престола
  8. §170. Индоевропейское наследие
  9. Наследие
  10. Наследие Древнего Египта
  11. Глава пятнадцатая. Наследие социологии и будущее обществоведения
  12. Религиозное наследие: западные/незападные общества
  13. ВТОРОЕ КРЫЛО: НАСЛЕДИЕ СОЦИАЛЬНОЙ АНТРОПОЛОГИИ
  14. Глава 2. НАСЛЕДИЕ НЕОКОНСЕРВАТИЗМА
  15. [НАСЛЕДИЕ БУДДИЗМА СЕГОДНЯ]
  16. ГЛАВА ВТОРАЯ НАСЛЕДИЕ ЕГИПТА
  17. Генетическое и культурное наследие человека
  18. НОВАЯ ЭПОХА. НАСЛЕДИЕ РИМСКИХ ПОЛКОВОДЦЕВ
  19. ТЕОРЕТИЧЕСКОЕ НАСЛЕДИЕ И. ГОФМАНА: ДВА ПРОЧТЕНИЯ
  20. § 4. ИДЕЙНОЕ НАСЛЕДИЕ ЭПИКУРА В РУССКОЙ МЫСЛИ ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX в.